Табор возвращается на свадьбу. «Свадьба в Бессарабии», режиссер Нап Тоадер

Cтороннему наблюдателю «Свадьба в Бессарабии» может показаться тысяча первой вариацией на темы Кустурицы. Румынский режиссер Нап Тоадер (Наполеон Хелмис) широко вводит в фильм, снятый по собственному сценарию, «цыганские» приметы балканского романтического реализма. Чрезмерная витальность аборигенов в очередной раз символизируется какофонией народных оркестров и несуразными бытовыми обрядами. Экзистенциальный надрыв обозначен, аналогично «первоисточнику», отсутствием границ между комедией и трагедией, жизнью и смертью.

Кстати, о первоисточнике. В фильме современного румынского режиссера о Молдавии справедливо усматривать наследование, пусть и через руки Эмира Кустурицы, кинематографическим традициям уроженца королевской Румынии — Эмиля Лотяну. До него «никто по-настоящему не снимал цыганскую тему»1. Лотяну — истинный первооткрыватель этого направления. Его «Табор уходит в небо» — признанная киновершина2. Вполне возможно, что Тоадер не видел «Табор...». Но факт, что Эмир впитал в свое время многое из поэтики Эмиля, сомнений не вызывает.

Если мы выйдем за пределы важнейшего из искусств, то вспомним, что сценарий лотяновского фильма написан по мотивам рассказов молодого Горького, преобразившего опыт своей бродячей жизни, в том числе и по нашим молдавским краям. С цыганкой-молдаванкой старухой Изергиль автор встретился «под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу»3.

Но и у Горького был свой литературный источник (сюжетные и текстуальные переклички между «гордочеловеческими» образами Ларры и Алеко сомнению не подлежат) цыганско-бессарабского вдохновения: «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют».

Следовательно, фирменный стиль Кустурицы в конечном итоге вышел из пушкинских «Цыганов». Заслуга Тоадера состоит в том, что он закольцевал связь времен и вернул «табор кочевой» на его историческую родину — в Бессарабию.

Бессарабский топос неминуемо воскрешает цыганскую тему русской культуры. Явных цыган среди героев картины нет, но цыганщина обильно разлита в художественном пространстве «Свадьбы в Бессарабии». В контексте присущего русским (спасибо Пушкину и Горькому) отождествления молдаван с цыганами примечательно, что московский кузен невесты является на свадебный банкет, напевая поставленным баритоном сакраментальные «Очи черные». Эта игра цитатами свидетельствует, что автор не подражает — он пародирует места общего кинематографического пользования, издеваясь над поточным воспроизводством развесистой балканской клюквы.

Инерция жанра мешает видеть, что «этнографический» фильм разворачивается в неподходящей для него среде. Герои Кустурицы — преимущественно сельские жители. Повсеместная жирная грязь под ногами в его эстетике означает прочную связь с землей. В фильме Тоадера по асфальту вышагивают не просто горожане или рядовые интеллигенты, но представители молдавской культурной элиты — поэты, музыканты, артисты. В отличие от «ленинских» декабристов, они страшно близки народу. Не только говорят на одном языке с крестьянами, ветеранами локальных конфликтов и криминальными авторитетами, но и живут в гармонии с антигосударственными родоплеменными традициями.

Враждебная государственно-городским понятиям цыганщина — это метафора фольклорной интеллигенции, оксюморона, более чем применимого к современным молдавским реалиям. Заметно, что Тоадер испытал крайнее изумление от знакомства с аграрной ментальностью бессарабских интеллектуалов.

Этот факт подчеркивается различием свадебных нарядов румынской мамы и молдавских гостей. Она, к удивлению сына, демонстративно облекается в народный костюм. Мамин карнавал указывает на стремление городской румынской интеллигенции вернуться к утраченным истокам. Собственно говоря, эта общеевропейская индустриальная тоска по аграрному мифу вечного возвращения и обеспечивает популярность фильмов Кустурицы среди западных интеллектуалов. В отличие от утратившей связь с деревней румынки, молдавские участники свадьбы одеты в европейское платье. Этим контрастом автор показывает, что молдавским интеллигентам нет нужды маркировать свою народность. Скорее, наоборот. Им приходится одеваться на городской манер, для того чтобы их было возможно посчитать интеллигентами. Их европеизм носит столь же карнавальный характер, что и нарочитое народничество румынской интеллигенции.

Тоадер вовсе не умиляется вовлеченности молдавской элиты в этнографию. Для него очевидно, что когда люди с родоплеменным мышлением управляют государством и обеспечивают его идеологию, государство рушится — вместе с городской инфраструктурой социальной жизни. Можно сказать, что трагедия молдавского общества рождается из духа фольклорной музыки, разливающейся по улицам и правительственным офисам в Кишиневе.

Решительное наступление архаики символизировано тщательным и во многом документальным описанием обрядов аграрного общества, которым рабски следует городская свадьба интеллектуалов. Нап Тоадер женат на дочери советского поэта-депутата Думитру Матковски. Так что в фильме, где отец героини — титулованный советский писатель, отражены впечатления режиссера от собственной свадьбы. Его этнография — автобиографична.

Автор представляет сюжет в виде вариации на тему первородного греха. Практичная молдавская Ева-пианистка объясняет горячо любимому румынскому Адаму-дирижеру, что если они сыграют свадьбу в Кишиневе, то смогут собрать сумму, достаточную для первого взноса за миленькую квартирку в Бухаресте. Адам поддается искушению. Но сразу по приезде во «второе румынское государство» убеждается, что за материальное благополучие придется платить цену, несовместимую с понятиями современного европейца.

К счастью, Ева вовремя понимает, что погоня за комфортной жилплощадью грозит изгнанием из рая-шалаша.

Мы видим, что молдавская свадьба ввергает румына в шок. И поверьте, не только румына. Не знаю, как в давние времена, но сегодняшние свадебные обряды молдаван представляют уродливое сочетание родоплеменных престижно-дарственных отношений с товарно-денежными. Цель свадьбы — многократное оправдание затраченных на нее средств. Это своеобразный fundraising, мероприятие по «подъему» максимальной наличности. Рэкет осуществляется при помощи специального обряда — «танца уточки», во время которого гости прилюдно кладут деньги в корзину танцоров, громогласно объявляя при этом, какую сумму они жертвуют молодоженам. К базовому древнему обряду факультативно добавляются новые технологии отъема финансов у гостей путем их вовлечения в различные игры и конкурсы.

Неприкрытый меркантилизм молдавской свадьбы не только унижает человеческое достоинство тех, у кого оно есть. Для людей, вовлеченных в эти родоплеменные отношения, обязательное участие в обременительной церемонии (отказавшиеся превращаются в изгоев) становится воистину разорением. Молдаване не раз жаловались мне, что бывают ситуации, когда деньги в дефиците, но на свадьбе просто невозможно положить сумму, меньше предусмотренной социальным статусом гостя.

Этот извращенный потлач, когда не хозяева, как было принято у северо-западных индейцев, а гости демонстративно расточают свое богатство, дополняется классическим исполнением отошедшего в прошлое индейского ритуала на современных молдавских похоронах. Вдумайтесь: в XXI веке погребальный обряд народа, мечтающего о европейской интеграции, включает обременительную раздачу ценных вещей домашнего обихода родственникам и свойственникам покойного.

Не знаю, будет ли у «Свадьбы в Бессарабии» сиквел «Молдавские похороны», но остраненный взгляд Тоадера на этнографию «молдавских индейцев» отличен и от романтизма Лотяну, и от цинизма Кустурицы. Свобода по отношению к «городскому» по своей природе государству, чреватая разрушением цивилизованных запретов и, следовательно, традиций городской жизни, имеет оборотной стороной рабское положение индивида (о личности здесь речь идти не может) внутри аграрных по происхождению клановых структур.

Изображение молдавского общества в виде клаки4, снизу доверху скованных одной цепью архаичных обычаев, обидело многих представителей фольклорной интеллигенции. Один из тех, кого румыны справедливо именуют «примитивными молдовенистами», не постеснялся задокументировать свою обиду, утверждая что «Свадьба в Бессарабии» представляет «состряпанное на скорую руку откровенное издевательство над молдаванами»5. Довелось услышать и устные отзывы подобного содержания, в том числе и от «топовых» представителей титульного этноса. Правда, никто из них так и не смог сформулировать, в чем, собственно, состоит оскорбление этнического достоинства. В том, что Тоадеру удалось задеть самолюбие молдаван, я вижу добрый знак. Надеюсь, что многие, заметившие в зеркале его фильма, что смотрятся в нем криво, начнут пенять не на инструмент отражения.

На мой взгляд, несправедливо подозревать у режиссера тот культуртрегерский шовинизм, который многие румыны испытывают по отношению к молдаванам. Разумеется, что, снимая фильм при финансовой поддержке румынского государства, его создателям было необходимо учитывать, что нынешний президент Румынии Траян Бэсеску — один из тех, кто считает молдаван бессарабскими румынами, то есть румынами второго сорта, подпорченными двухвековой русской колонизацией.

«Свадьба…» предварена исторической справкой о Бессарабии, выдержанной в духе официальной румынской идеологии. Мне это напомнило дежурные цитаты из классиков марксизма-ленинизма во введении советских научных книг, без которых ученому было немыслимо тогда опубликовать свой труд, зачастую смыслу священных цитат противоречащий.

В действительности Тоадер не собирается исполнять музыку, заказанную румынским государством. В рассуждениях об идентичности молдаван его художественное исследование перемещается из экзотической сферы этнографии по направлению к общечеловеческой антропологии. В глубоком осмыслении этой больной проблемы и заключается, на мой взгляд, главное значение фильма.

Необходимо учитывать, что стратегия современного румынского государства на поглощение Республики Молдова носит во многом вынужденный характер. Все дело в том, что третья часть нынешних румынских земель входила в состав исторического княжества Молдова. Среди обитателей запрутской Молдовы тлеют сепаратистские настроения. Они подогреваются тем, что молдаване, внесшие решающий вклад в становление румынской государственности и культуры, чувствуют себя обманутыми соотечественниками из Бухареста. Румынская Молдова — самая отсталая часть этой не самой развитой европейской страны. Путешествуя по молдавским уездам Румынии, поражаешься обилию экологически чистого гужевого транспорта и проржавевших авто золотой эпохи Чаушеску.

Даже серьезно деградировавшие по сравнению с советскими временами села Республики Молдова покажутся обитателям этого овечьего угла Евросоюза зонами высоких жизненных стандартов. В Бухаресте прекрасно понимают, что успешное развитие Молдавии к востоку от Прута сделает молдавский сепаратизм к западу от этой реки реальной угрозой существования Великой Румынии. Если мы вспомним, что в самом ее центре компактно проживает агрессивно-непослушное венгерское меньшинство, то вероятность превращения румынского государства в разновидность шагреневой кожи становится достаточно высокой.

В антимолдавской политике румынского руководства нет ничего личного. Это только политический бизнес. И надо признать, что он ведется с успехом.

Осознавая все это, мы должны отметить, что румын Тоадер, оставаясь румыном, сумел сделать почти невозможное. Он взглянул на ситуацию в Молдавии, отказавшись от оптики своих этнических предрассудков.

Легко заметить, что свой второй культурный шок, столь же сильный, как знакомство с фольклорной молдавской интеллигенцией, автор «Свадьбы в Бессарабии» испытал, услышав, как привольно течет в Кишиневе русская речь. Более всего приехавших румын поражает то, что молдаване в разговоре между собой постоянно перемежают румынские слова русскими. Культуртрегеры из Бухареста усматривают в этом что-то вроде предательства идеи Великой Румынии. Хлыщеватый дядя жениха, импресарио, именующий себя на американский манер Джони (Константин Флореску), высокомерно спрашивает дядю невесты, полного задора и огня ветерана Афганистана и Чечни с подчеркнуто русским именем Сеня (Игор Карас-Романов), почему он говорит таким странным образом. На что Сеня решительно отвечает: «Мы, молдаване, более ушлые, чем вы, румыны. Настоящий бессарабец тот, кто говорит и по-молдавски (румынски), и по-русски». Джони пытается апеллировать к чувству национальной гордости и риторически вопрошает: «А ваши русские говорят по-румынски?» Но прием не срабатывает, поскольку Сеня со смехом отвечает: «Так же, как вы, румыны, — по-русски». Режиссер дает понять, что Сеня не просто чувствует себя комфортно в перманентном двуязычии. В силу своей способности поддерживать диалог как с русофонами, так и с румынами, он даже испытывает некое чувство превосходства по отношению и к тем, и к другим претендентам на звание старшего брата.

Ревность культуртрегера Джони к русской составляющей молдавской культуры идет по нарастающей и достигает кульминации на банкете. В ответ на бестактное заявление пьяного Джони о том, что на румынской свадьбе следует говорить по-румынски, а не на языке сталинских большевиков, пожилая русская актриса демонстративно уходит, а русский директор кафе отключает свет во вверенном ему заведении. Более того, он требует, чтобы обидчик принес извинения исключительно на русском языке. Румынский жених пытается поговорить с представителем оскорбленного меньшинства по-английски. Но русофил, как истинный интернационалист, говорит исключительно на великом и могучем. Жених при помощи невесты-переводчицы произносит: «Простите, пожалуйста, моего дядю. — И от себя добавляет по-русски же: — Он идиот».

Благодаря Тоадеру мы можем заметить не совсем очевидное: и румыны, и русские ведут себя чрезвычайно агрессивно, навязывая молдаванам удобную себе культурную однозначность. Молдаване же демонстрируют природную амбивалентность. Они не хотят выбирать по принципу или-или. Румынский режиссер признает эту «двуликость» отличительной чертой современного молдаванина. В русском языке слово «двуличный» имеет исключительно негативный оттенок. Но его можно переосмыслить и как свойство человека вмещать в себя две личности, то есть превосходить вдвое людей культурно одномерных.

Тема румыно-русской борьбы за сердца и умы молдаван раскрывается отнюдь не лобовым образом. Русофобия Джони имеет причиной давнюю неразделенную любовь к русской девушке. Коварная «русоайка» не ответила на чувства румынского мачо. На память о ней у Джони осталась песня «По Дону гуляет», которая закольцовывает фильм. В начале в купе поезда Бухарест — Кишинев ее несколько иронично напевает сам Джони. А в финале песню о казаке молодом прочувствованно исполняет одна из участниц кастинга на право выступать в лучших борделях Евросоюза. В этот момент у циничного продюсера слезы наворачиваются на глаза. Но Тоадер ощущает фальшь столь пафосной однозначности. Сразу после сцены катарсиса Джони девушка подзывает подружку, и они дуэтом начинают распевать базарный фолк: Ah, baete, ah, baete, du-te, mai, cu Dumnezeu («Мальчик, мальчик, иди с Богом») на мелодию «тири-тири-дай». Вот такие двуличные эти молдаванки.

Линия румынско-молдавских противоречий уходит гораздо дальше границы распространения русской культуры. Тоадер показывает, прежде всего румынам, что общая история не только соединяет, но и разводит братские народы.

Румыны низводят термин «молдаванин» на региональный субэтнический уровень. В их представлении молдаване — это что-то вроде рязанцев и псковичей для великороссов. Поэтому для них господарь средневековой Молдавии Штефан Великий — это румынский правитель. Точно так же, как для современных русских Александр Невский прежде всего защитник Святой Руси от шведов и немцев и лишь во вторую очередь — князь Великого Новгорода. Молдаване, как выясняют бухарестские гости, придерживаются другой точки зрения. По их мнению, поскольку Штефан правил Молдавией в те времена, когда никакой Румынии еще и в помине не было, он является молдавским господарем, но никак не румыном. Этот спор перед памятником великому государю дошел до ссоры и едва не расстроил свадьбу.

Второй исторически мотивированный конфликт состоялся уже во время свадебного банкета. Крутой нанаш (посаженный отец) с криминальными повадками, втайне влюбленный в невесту, в порыве ревности решил «срезать» жениха неполиткорректным вопросом: «Когда румынская армия в первый раз предала Бессарабию?»

Действительно, сталинский Советский Союз предъявлял ультиматум с территориальными претензиями не только Румынии (1940), но и Финляндии (1939). Малонаселенная Финляндия приняла вызов русского Голиафа. Она проиграла очень кровавую войну, поскольку не имела никаких шансов выдержать борьбу с многократно превосходящим противником. Но при этом финны одержали моральную победу. Они доказали, что их земля принадлежит им по праву готовности жертвовать за нее самым дорогим — жизнью. Надо сказать, что им удалось убедить в этом Сталина, поскольку, памятуя о зимней войне 1939—1940, тот воздержался в 1944 году от попыток присоединить Финляндию к концлагерю социализма. В отличие от финнов, румыны сдали Бессарабию без единого выстрела и тем самым, по мнению нанаша, утратили право считать эту территорию своей.

Этот сильный риторический ход я ни разу не слышал в пропаганде так называемых «молдовенистов». Будем считать, что румынский режиссер сделал им щедрый подарок.

Тоадер переводит неспособность румын к самопожертвованию из исторического плана в персональный. Молдавский нанаш предлагает румынскому жениху доказать, кто из них действительно любит невесту. Он тут же достает допотопный револьвер, оставляет одну пулю в барабане и на глазах остолбеневшего жениха нажимает курок. (Трудно представить, чтобы кишиневский авторитет был вооружен столь экзотическим оружием. Но простим эту художественную вольность режиссеру. Действительно, с современными пистолетами в русскую рулетку не поиграешь.)

Жених, в свою очередь, отказывается проверить судьбу. У него есть оправдание: невеста беременна, он скоро будет отцом. Словно для того, чтобы убедиться, достигло ли это сообщение сознания молдаванина, румын переспрашивает у него по-русски: «Понимаешь?» После чего отчаянно отхлебывает русской (какой же еще?) водки из бокала для вина, который предварительно наполнил нанаш.

Уступив в личном поединке за готовность к самопожертвованию ради любимой женщины, румын, видимо, по аналогии начинает оправдывать поведение своих соплеменников относительно Бессарабии в 1940 году. «Бессарабия была уступлена румынской армией», — втолковывает он молдаванину. «Нет, была предана», — отрезает тот.

Эта сцена — кульминация фильма. Она призвана в очередной раз свидетельствовать, что «эффект бабочки» (Рей Брэдбери) приводит к чудовищно несправедливым историческим последствиям.

В 1812 году будущее так называемых дунайских княжеств во многом зависело от крепости нервов командующего молдавской армией М.И.Кутузова. Поторопился бы он накануне неизбежной войны с Наполеоном заключить мир с турками, граница современной Румынии прошла бы по Днестру. Республики Молдова сегодня бы не было, как не было бы и приднестровского кровопролития. Дали бы слабину турецкие переговорщики, граница Российской империи прошла бы по склонам Карпат. Румыния никогда бы не возникла в качестве русского проекта объединения Молдовы и Валахии.

Но 16 (28) мая 1812 года в Бухаресте было принято компромиссное решение. Граница российских и турецких владений прошла не по днестровской (восточной) границе княжества Молдова и не по его западным (карпатским) рубежам. Она пролегла вдоль Прута, посреди исторических молдавских земель. Взмах гусиного пера в руке русского вельможи — и история одного народа пошла несхожими путями по берегам пограничной реки.

Тема фатальной рулетки как бы итожит прихотливый эффект истории-бабочки. Мановение ее невесомого крыла породило серьезные отличия румын и молдаван. С точки зрения Тоадера, молдаване такие же лихие, как русские. Они могут безрассудно жертвовать жизнью из-за любви к женщине и к родине. У румын же в игре с судьбой могут быть только меркантильные ставки. Посреди свадьбы дядя Джони идет в казино и проигрывает в рулетку русской девушке-крупье деньги, привезенные в качестве свадебного подарка. Игра на жизнь в русскую рулетку противопоставлена игре в рулетку с русской на деньги. Согласитесь, что румынский режиссер создает лестный образ мужественного молдаванина. И было бы неплохо, чтобы молдаване нашли в себе мужество этому образу следовать.

Непредубежденный зритель «Свадьбы в Бессарабии» понимает, что молдаване — это не румыны. История разделила когда-то единый народ, подобно тому как она отделила от немцев австрийцев и швейцарцев, от русских — украинцев и белорусов. Глупо теперь пытаться нивелировать молдаван по бухарестской мерке. Если человечество старается сохранить все виды животных и растений, то почему надо уменьшать разнообразие этносов, живущих на Земле? Вполне вероятно, что особенности, отличающие молдаван от румын, приведут в будущем к неожиданно плодотворным брэдберианским эффектам, может быть, даже и в самой румынской культуре.

Обращаясь в равной степени и к тем, кто мечтает передвинуть границу с Румынией на запад, и к тем, кто жаждет сместить границу Румынии на восток, создатель фильма вкладывает золотые слова в уста московского кузена невесты: «Хотелось бы напомнить, что в творческом мире не существует границ. Мы жили и живем в одном государстве — на нашей планете Земля». Слова эти в фильме произносятся по-русски. За это Напу Тоадеру (Наполеону Хелмису) отдельное спасибо.

«Свадьба в Бессарабии». (Nunta in Basarabia). Автор сценария, режиссер Нап Тоадер (Наполеон Хелмис). Оператор Силвиу Ставила. Композитор Анатол Стефанет. В ролях: Влад Логиган, Виктория Бобу, Константин Флореску, Игор Кистол, Игор Карас-Романов и другие. Mediana Communication, Donat Etienne. Румыния — Молдавия — Люксембург. 2009

1 К е о с а я н Тигран: «Примите мою веру». Беседу вел Геннадий Белостоцкий. — «Культура», 2006, № 9, 2—15 марта. URL: http://tigran.virtbox.ru/article/art41.html

2 Ср.: «В начале 80-х киноманы еще не увидели колоритных, вороватых и загадочных цыган Кустурицы. Не оценили в полной мере абсурдизм их яркого, неповторимого быта, вмещающего в себя жуткую антисанитарию и сказочные обычаи вечных странников, шокирующие цивилизованных европейцев нравы и странные колдовские обряды. […] В 80-е зрители во все глаза смотрели на других цыган — сильных и смелых. В то время аудитория любила цыган из ранней романтической прозы М.Горького. Этот гордый кочевой народ не боялся ни бытовых невзгод, ни войн, ни самого черта. Цыгане, по Горькому, — красивые, удалые и гордые. Коня на скаку остановят, в свой табор его украдут. Молодцы-цыгане — отважны, женщины-цыганки — красивы, глаз не оторвешь. А как песню заведут — аж душа рвется… Про таких вот чудесных кочевников снял в 1976 году музыкальную драму «Табор уходит в небо» режиссер Эмиль Лотяну. Картина в рекордные сроки стала лидером проката: за год в нее влюбилось 64 миллиона зрителей. […] Лента получила призы на кинофестивалях в Сан-Себастьяне в 1976 году, в Белграде в 1977 году, в Панаме в 1977 году и в Париже в 1979 году. Актеры превратились в кумиров советского кинематографа. По читательскому опросу популярного тогда журнала «Советский экран» Светлана Тома (Радда) была признана актрисой года. В «Таборе…» Лотяну в красках показал быт, культуру и творчество цыган в Бессарабии XIX века. Он рассказал очередную сказку о невозможной любви двух независимых личностей, которым вместе невозможно и врозь — никак». См.: К р а й н е р А. «Табор уходит в небо» — цыганская песня о всепоглощающей страсти. URL: http://www.nashfilm.ru/sovietkino/1480.html

3 Ее этническое происхождение неясно. Можно предположить, что она молдаванка. По крайней мере, о хоровом пении молдаван отзывается: «Мы любим петь». Да и детство провела вроде не в таборе, а на хуторе «под Фальчи» (румынская Молдова). Тем не менее всю остальную жизнь Изергиль вела кочевой цыганский образ жизни. Из текста заметно, что молодой Горький не видел разницы между молдаванами и цыганами.

4 В молдавском языке это слово, омонимичное театральному термину, означает помощь всем миром в выполнении каких-либо (строительных, хозяйственных) работ. 5 Ч о б у Ион. «Свадьба в Бессарабии» — одноразовый шприц или молдавская культура? Совсем не творческая реплика. 16 января 2011. URL: http://ava.md/society/010019-ion-chobu-svad-ba-v-bessarabii---odnorazovii-shpric-ili-moldavskaya-kul-tura-sovsem-ne-tvorcheskaya-replika.html