Вертикаль власти и горизонталь общества

В Большом Путинковском переулке есть красивое здание в стиле модерн. Типография газеты Рябушинского «Утро России», архитектор Федор Шехтель. Это я узнал потом. А тогда — когда мне было лет четырнадцать — этот переулок назывался проездом Скворцова-Степанова. Был такой старый большевик, воинствующий безбожник, переводчик Маркса, директор Института Ленина, верный сталинец и первый редактор «Известий».

Скорее всего, из-за близости к редакции «Известий» этот переулок назвали в его честь. Это я знал уже тогда, в четырнадцать. Я был грамотный пионер и подкованный комсомолец.

А на сливочно-кафельной стене этого замечательного здания была небольшая доска — то ли металлическая, то ли гипсовая, но из очень качественного гипса, раз он не раскрошился с 1918 года. На этой доске был изображен рабочий, условно-полуобнаженный, мускулистый, но изможденный, из последних сил вращающий огромное — в полтора его роста — колесо с зубцами. Некий символ фабрики, этого чудовища XIX века. На заднем плане дымили фабричные трубы. А внизу шла надпись: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят».

Этот барельеф был, как я знал уже в четырнадцать лет, одним из первых, если вообще не самым первым монументом, установленным советской властью.

Вот какие у нас были грамотные пионервожатые. Всё могли объяснить.

То есть вот на кого делали ставку советская власть и РСДРП(б) — на промышленный пролетариат. На тех людей, которые своими руками создавали добавленную (тогда было принято говорить — «прибавочную») стоимость. Которую у них отнимали капиталисты. Рабочий класс кормил не только себя, но и все общество. Потому что он был если не единственным, то главнейшим производителем добавленной стоимости. А разные паразиты — крупные и мелкие — эту стоимость перераспределяли.

Простите за такой приступ школьного марксизма.

Сейчас все обстоит несколько по-другому.

Я не буду называть цифры. Я говорю об очевидной тенденции.

Промышленное производство потихоньку перекочевывает туда, где рабочая сила дешева и к тому же не надо отапливать цеха. Вот отрицательный внешний эффект глобализации: европейский (и российский тоже) промышленный пролетариат остается не у дел. Когда-то ремесленники-рукодельщики Азии разорялись, не выдерживая конкуренции с дешевыми фабричными товарами из Европы. Сейчас происходит нечто, похожее на обратный процесс: именно похожее, а не обратный процесс в полном масштабе, потому что азиатские фабрики, производящие дешевый товар, в значительной мере принадлежат западному капиталу, который на вырученные деньги обеспечивает более или менее сносную жизнь западному рабочему классу — то есть большинству народа. Немецкие и французские рабочие не голодают из-за того, что знаменитые автомобили, туфли и костюмы теперь делаются за тридевять земель. Это достигается двумя способами. Первый — реформирование собственной экономики (ориентация на наукоемкие производства и развитие высокооплачиваемой сферы услуг). Второй — повышение социальных пособий.

России в этом смысле пришлось тяжелее всех. Россия только лет двадцать назад стала просто страной — до этого она лет семьдесят была отдельным миром. Щели, из которых дул ветер глобальной конкуренции, были плотно законопачены. Весь товарообмен совершался внутри замкнутого пространства. Плюс радикальная доктрина социальной справедливости — советский рабочий не опасался, что произведенную им продукцию не купят. Во-первых, купят, куда они денутся — выбора-то нет. А если и не купят, то зарплату все равно заплатят. Робкие реформаторы 1960-х предлагали: платить заводам (а значит, и рабочим) не просто за произведенную продукцию, а за реализованную. В особенности это касалось станков и прочего промышленного оборудования, которое, как регулярно сообщали газетные фельетоны и острокритические киножурналы, ржавело на складах, не найдя потребителя.

Но коммунистическая партия зорко охраняла интересы человека труда. Нельзя же так — чтоб люди трудились, а деньги им за это не платили! Чай, не при капитализме.

Вот тогда-то — еще в славные 1960-е — рабочий класс Страны Советов перестал быть «людьми, которые сами себя кормят». Вернее, начал переставать быть, извините за выражение. Потому что процесс был нескорым, и текстильщики со швейниками, не говоря уже о кондитерах, еще долго оставались на коне — в смысле, сами себя кормили. Кондитеры и по сию пору в полном порядке: печь кексы в Малайзии нерентабельно. А вот шить там куртки — в самый раз.

Поэтому в положении промышленных рабочих произошла существенная перемена.

Раньше они производили реализуемую продукцию и получали за нее заработную плату.

Сейчас их продукция уже никому не нужна. Вспомним недавний скандал с Уралвагонзаводом. Железнодорожники не хотят покупать их вагоны, а военное ведомство отказывается покупать их танки. В ответ на это рабочие требуют наказать министра обороны как предателя родины и обещают приехать в Москву — разгонять митинги оппозиции.

Приехали. Из «людей, которые сами себя кормят» они превратились в людей, которые торгуют своей лояльностью. И деньги они получают уже не за свою работу, а именно за лояльность. За готовность проголосовать, как надо.

Не думаю, что это слишком сильное утверждение.

Огромное количество рабочих бывших советских заводов влачат нищенское существование. Бросить их на произвол судьбы? Это невозможно прежде всего из соображений человечности: в конце концов, никто из них не виноват, что судьба России сложилась именно так, а не иначе.

Их надо трудоустраивать, переучивать, а пока — платить социальные пособия. Много чего надо, но одного, на мой взгляд, нельзя — превращать их в опору режима. В класс, который торгует своей лояльностью.

А ведь есть еще пенсионеры. Есть крестьяне из умирающих деревень. Есть, наконец, целые регионы, чья жизнь почти целиком зависит от денежных вливаний из федерального центра. Другими словами, есть обширный класс реципиентов. Получателей всевозможных пособий и льгот, а также фактически незаработанных зарплат.

Есть труженики трагической судьбы, так называемые «бюджетники» — врачи и учителя, библиотекари. Государство крепко держит их за горло, угрожая безработицей и увещевая словами об их высокой социальной миссии.

Но есть и класс доноров — это те люди, производства и целые регионы, которые зарабатывают деньги. Как правило, это образованные люди и высокотехнологичные производства. Они и есть локомотив модернизации. Именно эти люди тянут вперед поезд российской экономики, именно они позволяют надеяться и верить, что страна в очередной раз рванет на подъеме — и догонит. Казалось бы, именно на умных, умелых, работящих доноров и надо делать все политические ставки.

Но, с точки зрения власти, у этих людей есть один крупный недостаток. Они конкурентоспособны. А значит — самостоятельны. Им не заткнешь рот угрозой «а то с работы выгонят»: выгонят — они завтра же найдут себе такую же или лучшую или уедут за рубеж. Их трудно заставить или подкупить — их можно убедить или привлечь. Рациональными доводами или реальными перспективами, а не туманными надеждами на лучшее.

Поэтому власть сделала свою игру — она поставила на реципиентов. На слабых и несамостоятельных. На тех, кто зависит от ее подачек.

За власть голосует сама власть — это и понятно. Кстати говоря, это миллионы чиновничьих голосов. За власть голосуют те, кого власть подкармливает, потому что сами себя они уже прокормить не в состоянии. Не по своей вине, подчеркиваю! Потому что не может каждый рабочий превратиться в рыночного торговца, в парикмахера, таксиста или строителя дачных домиков. Но не важно, чья тут вина (в конечном счете это вина — или трагический недосмотр — самой власти). Важно, что возникает альянс власти-кормилицы и голодного народа. Именно народа, это надо особо подчеркнуть.

Массовое политическое сознание очень инертно. Оно до сих пор считает народом только рабочий класс, крестьян и отчасти пенсионеров. А вот эти с компьютерами под мышкой и тремя иностранными языками, высокой квалификацией и соответствующей зарплатой — они не народ. В крайнем случае, «креативный класс» или «рассерженные горожане» — странные какие-то определения! Старый — ему уже полтораста лет — и крепкий яд народничества продолжает отравлять современную российскую политику. Все — и во власти, и в оппозиции — говорят: подумаешь, мол, на улицы вышли эти, креативные горожане; вот если выйдут рабочие или пенсионеры — вот тогда да! «Тогда ужас!» — побаивается власть. «Тогда победа!» — надеется оппозиция. Странные иллюзии.

Вертикаль власти — это не образ. Это чиновничий класс, который пронизывает три горизонтали — грубо говоря, доноров, реципиентов и межеумочных «бюджетников», которые по сути своей — доноры, но по психологии и образу мыслей — самые настоящие реципиенты.

Альянс «кормящей власти» и «кормимого народа» опасен.

Дело в том, что реципиенты в значительной своей части являются носителями традиционного (советского, а то и вообще архаично-деревенского) мировосприятия. Оно не имеет ничего общего с ценностями прав и свобод человека, демократии, рыночной экономики. Более того, советско-архаичное мировосприятие противостоит этим ценностям. Люди, которые участвовали в «каруселях» и вбросах, которые под видом «работников предприятий непрерывного цикла» голосовали на фальшивых избирательных участках, — это не просто подкупленные или запуганные граждане. Если бы так! Это люди, которые искренне не понимают, что такое выборы. Для них выборы — это советские «выбора», даже если они родились в начале 90-х и в глаза не видели КПСС и советской власти. «Выбора» — то есть ритуал почтения к начальству.

Власть, какой бы прогрессивной и хитроумной она ни была, неизбежно заражается ценностями архаичной толпы, потому что она вынуждена — сама себя вынудила — разговаривать на этом языке. На языке окраинной пивнушки или сельского схода. И это не только язык в обиходном смысле слова — всякие простецкие словечки. Оно бы еще полбеды. Это политический язык, политическая концептуализация на слободском уровне: никаких причин и инструментов, кроме насилия, заговора и подкупа.

Люди-доноры и регионы-доноры голосуют иначе, чем реципиенты.

Но реципиентов больше. В три, а то и в четыре реза.

Парадокс демократии: реципиенты диктуют свою волю донорам. А воля эта проста: «только бы не было хуже». Это не стабильность и даже не застой. Это путь в никуда. Но власть и реципиенты живут одним днем, а доноры скоро окончательно отчаются до них достучаться.