Кажется, никто уже и не пытается спорить с тем, что короткий метр перестал быть пространством для ученических работ, взлетной полосой для начинающих. Отпочковался, оформился и превратился в самостоятельную, если угодно, индустрию. Со своими правилами игры, зрительскими площадками, отдельным сонмом богов и героев. В вопросе «А что дальше?», заданном автору короткометражного фильма, уже не звучит «А кем ты хочешь стать, малютка? Космонавтом? Учителем?» Этот факт на сам формат короткого метра, естественно, не влияет — скорее на то, как его следует оценивать.

По гамбургскому счету, да. Рассматривать это как ученические работы, дебюты, те самые «взлетные полосы» теперь нельзя. Даже если они таковыми являются: правила игры поменялись.

Характерный пример — победивший два года назад на «Кинотавре» «Мир крепежа» Михаила Сегала. Его восприняли именно как часть не созданного еще единого целого, как «трейлер». В этом смысле показательно было поделиться впечатлениями о короткометражном конкурсе не с коллегами, а с прокатчиками, составляющими блоки Future Shorts. Они-то как раз не опускались рядом с работами новичков на коленки и не сюсюкали — за время пути собачка могла подрасти. Шкала ценностей вполне взрослая, не ростомер для допуска на аттракционы. Какая? Ровно такая же, как в полном метре. Другое дело, что списком выдать правила игры не удается. Их трудно сформулировать и закрепить, они неясны и размыты. Что, пожалуй, вполне нормально, если говорить о «коротышках» как самостийной, если угодно, индустрии. Так что есть такая задача — понять эти правила, вычленить их из тенденций.

Характерно, что в последние годы на «Кинотавре» побеждали именно готовые работы, а не полуфабрикаты, от «Мира крепежа» до курёхино- (или дебижево-)образных «Ноги-атавизм» Михаила Местецкого. Построенные на изобретательном трюке, ловко найденном приеме, которые и оказались залогом успеха, позволили выделиться в контексте, а порой и реформировать жанр. Сжатое до десяти-двадцати минут действие должно успеть разыграться — за скромный хронометраж — по полной программе, пройти путь не осторожно, ученически, на ощупь, а наотмашь. Так что универсальная/инструментальная форма высказывания — это аттракцион.

Даже «Туфельки» Константина Фама построены на таком приеме; он и держит все действие. Трагедия одной жизни, узнавшей, что такое Холокост, здесь разыгрывается обувью, которую фиксирует камера. Туфельки в витрине, на ногах героини, проживающей счастливые минуты жизни, и — в куче ботинок в концлагере. За этой картиной должен последовать альманах: высказывание про нацистский террор дополнят еще две новеллы, в одной будет действовать собака, в другой — скрипка. Но это будет иная история. Уж лучше бы осталась пятиминутная зарисовка, ловко рассказывающая трагическую историю. Без животных и музыкальных инструментов. Изобретательность здесь не самоценна, за ней стоит выразительность. Простой, совсем не хитрый ход строится на банальном, в общем, образе. Бабушка-врач, прошедшая войну до Берлина, рассказывала: первое, что видели, входя в разгромленные лагеря, были именно горы обуви. Пронумерованной. И это было едва ли не самое страшное, что пришлось увидеть.

Так же, как «Туфельки», на единственном, но безотказном приеме построен и «Расфокусин» Оксаны Михеевой. И здесь аттракцион использован как возможность оживить замыленный сюжет. На сей раз истории жены гения, не понимающей своего безумного мужа. Александр Яценко играет великовозрастного лузера, изобретающего препарат, после принятия которого лицо «пациента» на фотографиях будет в расфокусе. Однако в драматургию вплетается неожиданный ход: жена «ученого» выпивает волшебный эликсир и — нет, не оказывается в расфокусе, а попросту исчезает. Дальнейший сюжет развивается уже по новой траектории: взаимоотношений героя с невидимой супругой и тихой семейной жизни. Этот крутой поворот усугубляется еще и тем, что на показе первые пять минут, кажется, весь зал соотносил происходящее на экране с фейсбук-страшилками про расчлененных жен. Так что разворот в сторону «Человека-невидимки» сработал еще и как хэппи-энд. Наверняка это не просто экранизация мыслей нескольких дураков, а умение манипулировать зрительскими ожиданиями.

На сюжетном фокусе построен и фильм «Вместе навсегда» Алексея Шабарова. Здесь тоже использовано переключение драматических и гротескных регистров. Фильм начинается как романтическая комедия с эротическим подтекстом, ласковая, даже приторная, в постели на хрустящих простынях. Детонатором срабатывает теракт и как следствие визуализация речевого клише, всего лишь игры слов: а хотел бы ты быть мной? А какую часть моего тела ты хочешь? И вот доблестные хирурги работают на славу: вопрошание получает ответ. Девушка получает ноги (привет Михаилу Местецкому с его «атавизмом») своего возлюбленного. Занавес.

«Вместе навсегда», режиссер Алексей Шабаров

Получается, что квазиизобретательность как скрепляющее вещество фильма может быть и залогом провала. В качестве образцового примера такого «трюка», бессмысленного и беспощадного, назову Bunny, Getting to Know Dad. Это уже настоящий клинический случай: в доморощенное хоум-видео вплетается анимация, набор клише выдается за исповедальность, безвкусные приемы — за трогательность. Ни тебе манипуляции (страшно представить зрителя, способного расплакаться над монологом дитяти, ожидающего папу-бизнесмена с внешностью директора провинциальной бани), ни хоть какой-то вменяемости: не считать же экспериментом приемы а-ля передача «Сказка за сказкой» образца 1987 года. Если же отбросить (в сторону) упражнения в «троллинге» простенького фильма, то проблема здесь важная: эксперимент по внешним или формальным признакам остается чередой нелепых картинок, и только.

Трюковым по сути своей оказался и победивший «F5» Тимофея Жалнина. Вырос этот фильм из автобиографии режиссера, перешедшего из современной хореографии в кино. Здесь, пожалуй, чувствуется не столько школа аттракционщика Сергея Овчарова, в мастерской которого Жалнин учился (хотя и она тоже), сколько именно то, что начинал победитель с видеоработ для танцспектаклей.

С одной стороны, мы видим, что называется, кинотанец — камера фиксирует не только тело, пластику танцовщиц, но и вальсирует вслед за ними по коридорам, закоулкам ДК. Даже сцены на открытом воздухе — на железнодорожных задворках — выстроены как балетные партии. В этом смысле Жалнин — на отечественном экране первопроходец, хотя подобные экзерсисы уже давно в порядке вещей. Какое-то время существовал даже фестиваль «Кинотанец», на котором показывали упражнения танцевальных групп с камерой.

С другой стороны, и это важнее, фильм в итоге оказывается хитро сделанной — по драматургии — шкатулкой. Сюжет у Жалнина за двадцать минут дважды успевает совершить неожиданные виражи. Начинается «F5» как история восхождения провинциалов на Олимп, но очень быстро разворачивается в сторону отношений «художника и толпы». Здесь режиссер вступает на скользкую дорожку, где шаг влево, шаг вправо — уже пошлятина или банальность. А «Черный лебедь» Аронофски покажется верхом бонтона. Но Жалнин выкручивается, причем изящно. Смещает, переставляет акценты. Избавляет взаимоотношения «танцовщик — публика» от назидательности, оставляет только овации и летящие на сцену цветы. Доверие к зрителю, пожалуй, тоже свойство, вынесенное из балетного прошлого, не свойственное молодым режиссерам, опасающимся, что их не так или не до конца поймут. История девочек, приехавших покорять большой город, раскрывается здесь по-новому, избавляется от груза клишированных образов. В сухом остатке не поверхностное высказывание — свежий взгляд, который очень дорогого стоит. Собственно, этим и надо объяснять победу «F5» в конкурсе.

Точно так же, как и успех картины «Измена», режиссерского дебюта Григория Добрыгина, которую критическое сообщество тут же назвало «русским Джеймсом Франко». Но не только в «европеистой» и чистой картинке тут дело. «Измена» тоже построена на трюке — и за счет его выигрывает, оставляет позади остальных конкурсантов. Природа этого трюка только на первый взгляд — чисто актерская; изящная режиссура Добрыгина, превратившего нехитрый этюд в полноценное действие, не может не вызывать восхищения.

«Измена» начинается как простенькая абсурдистская зарисовка — про парня, влюбившегося в собственную руку. Но трюк пластично преображается в лирическое высказывание про все сразу, тут любые трактовки подойдут — вплоть до «манифеста поколения, не способного на коммуникацию». Одним словом, «Измена» — пример того, как благодаря неожиданной идее можно построить парадоксальный полноценный фильм. Ну, пока короткий.