В последнее время власть резко потянуло на большое и чистое. Так всегда бывает, когда в «реальном секторе» жизни сгущаются проблемы. Пока сырьевая конъюнктура позволяла имитировать эффективность этого менеджмента, президенту упорно строили образ нереально трезвого прагматика. Теперь, когда все уже привыкли к диким потерям и провалам практически всех без исключения проектов и реформ, приходится на ходу менять идеологическое амплуа. Если не получается руками, остаются еще чистая душа и большое сердце. Обращения к городу и миру теперь посвящены высокому, духовному и нравственному. Правление спешно примеряет на себя миссию «светского духовника».

Теперь понятно, почему с некоторых пор так резко задвинули главного лектора от РПЦ? И почему так мешается под ногами профессиональное социогуманитарное знание? Конкуренции здесь не терпят.

В новом дискурсе власти выделяются две основные темы: «идентичность» и «патриотизм», плюс примкнувший к ним «культурный код» (он же «цивилизационный»). Родину любить нас учили и раньше, но тут есть новации. Остальное тем более нуждается в комментариях.

Закодированный народ

«Культурный код» – понятие специальное. Опытные спичрайтеры избегают таких «бантиков», тем более если клиент до этого косил под мачо. Неофиты, наоборот, все время «хочут» перед начальством свою культурность показать. Классика отношения высокопоставленных любителей к темной массе: «Когда человек не такой, как вообще, и ум у него не для танцевания, а для устройства себя [...], такой человек, ежели он вченый, поднимется умом своим за тучи и [...] станет еще выше лаврской колокольни, да глянет оттудова на людей, так они ему сдаются такие манюсенькие, как мышь, пардон, крыс!»

Нормальным людям «культурный код» ничего не сообщает, кроме того, что с ними не гавкает, а разговаривает вченый с колокольни. И авторы таких сочинений вряд ли смогут объяснить, почему выбрана именно эта красивость, хотя в гуманитаристике десятки не менее эффектных. Но если разбираться, здесь интуитивно схвачена одна из главных линий – тема «колеи». Код – это запись, которая жестко, автоматически предопределяет свойства и будущее биологического, социального, культурного или исторического объекта. В данном случае идея кода противостоит пафосу изменения, обновления, освоения и принятия другого. Теперь лозунг дня: ударим кодом по модернизации и либеральному разгильдяйству! Инновации, высокие технологии и другие хиты прочно задвинуты и всплывают лишь в дежурных контекстах программного уровня, когда их отсутствие выглядело бы совсем скандальным. Так показывают заложников: вообще-то они еще живы, хотя... Модернизация стала словом «нон грата». Неловко вспоминать о парадных маршах, в которых не сделано ни шагу. Теперь место светлого будущего занимает выдающееся прошлое, место инноваций – традиция. Там, где прочили движение, хвалят устои. Стране будто сворачивают голову назад, чтобы она не видела, что вперед движения нет и что ей там не светит.

Но есть нюансы. Все понимают, что вмешательство в генетический код – дело опасное. Этика науки накладывает на такие опыты строгие ограничения, обыватели стараются не покупать ГМО. С точки зрения власти, культурный код нации – поле бесконтрольного разгула идеологической фантазии. Негласно считается, что положение в политической или административной иерархии уже дает право на любые эксперименты, результаты которых тут же внедряются в промышленных масштабах. Дело не в том, какой у нас культурный код, а в том, что есть люди, которые за всех это знают и считают себя вправе вещать прямо от имени нашей культурно-цивилизационной генетики. Хранители генома, в погонах и без. И сплошь генномодифицированное в культурной политике и образовании.

Деталь фасада Главного павильона ВДНХ 

Идентичность по вызову

С понятием «идентичность» также случай тяжелый: даже не самые темные люди часто спрашивают, про «идентичность чему именно» идет речь – вроде той двери, что к косяку прилагается. Смыслы слов мутируют во времени (младое племя, не знакомое с русской классикой, оценило бы это «приложиться к косяку» по-своему). В политической герменевтике тем более сразу не ясно, к чему человек ведет; толкование слов здесь – отдельная работа.

В данном случае идентичность – реинкарнация все той же «суверенной демократии»: внедряемая у нас модель народовластия допускает любые отклонения от базовых принципов, никто нам в этом не указ, а недовольные суть иностранные агенты. Новый культ идентичности также выводит на местную особливость, но без лишних уточнений, в чем именно она состоит (если не считать морального превосходства России над Западом, а партии власти над всеми оппозициями). Russian exceptionalism местного производства – ровно то, за что НТВ гнобит USA.

Довод известный: прорыва добились только те страны, что взяли все позитивное от Запада, но сохранили свою идентичность (культурный «суверенитет»). Но какую идентичность мы защищаем? Тут до сих пор считают, что «дикий ветер Запада налетел на нас со стороны», хотя классикой мирового модерна в XX веке был русский авангард. В нашем роке и в неформалах куда больше своего, чем в прянично-сувенирной экзотике нового официального стиля от Бабкиной и Боско. Если и защищать культуру, то от голливудского гламура «Сталинграда» и прочей самобытности Минкульта. И от Минобрнауки, вполне самобытно использующего «цельнотянутую» у Запада библиометрию с индексами цитирования, использование которых в приличных странах давно запрещено для всех гуманитарных наук и ряда позитивных дисциплин (в Великобритании запрет введен с участием парламента). Главная наша беда не в том, что мы не сохранили чего-то своего (в самом деле: чего именно?), а в том, что мы до сих пор не освоили того обязательного минимума, который в этом мире считается признаком элементарной политической, экономической да и просто человеческой цивилизованности.

Здесь, похоже, не представляют, насколько опасна тема идентичности, если ее тревожить всерьез. Это не только тот удобный комплект вопросов, которые отбирает власть для идеологического окормления себя и всех. По уму надо составлять полную анкету, начиная с набора вопросов обычной объективки, какую заполняет большинство куда-либо поступающих. Чудеса начинаются с ФИО: у нации нет имени (спортивный комментатор не может сказать, что гол забили русские, подобно французам или американцам, и использует эвфемизмы вроде «наши», «российские спортсмены» и т.п.). У страны проблемы с днем и местом рождения, а то, что ближе всего, придется праздновать одновременно с тризной по СССР. Беда с родителями – отцами-основателями, в оценке которых дети перегрызают друг другу глотки; с наградами и взысканиями: победы неоднозначны, а главные судимости не сняты или не пройдены. Не все ясно даже с адресом, с пропиской: есть много разных точек зрения на то, где Россия начинается и где кончается, что в нее входит, а что уже нет. Ряд проблем с пунктами «национальность» и «вероисповедание» тоже лучше не трогать, как и вопрос о доходах, имуществе и пр. Не лучше с половой принадлежностью и ориентацией: победоносный героизм сочетается здесь с «вечно бабьим в русской душе», которую каждая новая власть считает своим долгом поиметь без взаимности и в грубой форме. Список можно продолжить – и почти везде засады (см.: «Российская идентичность и вызов модернизации». М., 2009).

Далее все упрется в вопрос о месте хранения этой идентичности и ее производстве: ее надо именно найти или все же создать (как ту пресловутую национальную идею)? Скорее всего, будут изображать процесс «научного» извлечения высших смыслов из сознания народа, его менталитета и прочих аксессуаров, включая упомянутые «коды». Цена такой истине известна по предвыборной социологии, но и в идеальном варианте даже невольное вмешательство наблюдателя в «поле» будет таким, что больше скажет о самой науке, чем о предмете. Вопрос о наведенности сознания, об артефактах и фейках, о том, как изменился бы этот портрет, если бы на два-три месяца стране дали не столь ангажированное ТВ, никто даже не поставит. На деле в ход пойдет производство грубых пропагандистских изделий в виде штампов, которые будут извлекаться не из недр народного ума и сердца, а из работ писавших на эти темы ранее. Этот плагиат будет «творческим», то есть еще и портящим ворованное. Диссертационный опыт наших «идеологов» – лучшее тому свидетельство.

И опять та же альтернатива: самобытность – это что – то, чему нас научат знающие о нас лучше нас самих, или же это возможность «быть самому» здесь и сейчас, то есть искать и находить себя в каждый момент времени без давления и контроля идейных надзирателей? Конечно, представления об идентичности не кристаллизуются из потоков миллионов сознаний сами собой: об идентичности людям рассказывают те, кто чуть лучше других владеет головой и пером. Но тогда этот дискурс не надо силой прореживать, как агроном грядку. Как у нас будут извлекать и формировать новую идентичность, показывает история написания учебника истории, с тихим междусобойчиком в отборе «лучших ученых», информационным фильтром (ни одного высказывания против во всех главных СМИ), игнорированием идеологически существенных замечаний, имитацией профессиональных и всенародных обсуждений и вечной халтурой в деле, делаемом без души и стыда. Хотя историки могли бы знать, как устроено это знание: ведь ровно сейчас пишется и учебник – и сама история его написания, во всех деталях, вплоть до наиболее сомнительных. И в будущем останется именно эта история, а не учебное пособие, которое задвинут сразу после...

Скульптуры счастливых колхозников на Главном павильоне ВДНХ

Патриотизм по любви и без

Понятие «патриотизм», пожалуй, самое противоречивое и двусмысленное в идеологическом лексиконе. Это может быть и нечто очень искреннее и сильное, но и самое показное и официозное, трескучее и пустое, картинное и картонное. С одной стороны, это нечто святое: и «дым Отечества», и чувства к «отеческим гробам», к «родному пепелищу» (хотя, видно, неспроста тут то и дело гарью пахнет) – великий инстинкт, заставлявший людей без рассуждений отдавать жизнь за страну, причем не только в войнах, но и в политике, в гражданской позиции: «отдать жизнь» вовсе не обязательно значит умереть – это всякая готовность жертвовать собой или чем-то своим ради... Если вспомнить, что страна – это не только географическое место, но еще и люди, патриотизм выводит на обычную человеческую солидарность, на готовность что-то делать ради других в ущерб себе – в ущерб жизни, здоровью, свободе или простой самореализации. Патриотизм всегда существует в экономии дара и некоторого бескорыстия. Но, с другой стороны, классики не зря говорят, что если так часто напоминает о себе это последнее прибежище негодяев, значит, опять что-то украли, значит, опять рациональные отношения будут подменять архаическими ритуалами.

У нас теперь три главные патриотические особенности. Во-первых, любовь к Родине усиленно сводят к любви к государству, что не одно и то же, а часто и вовсе вещи несовместные. Тем более если и само государство отож­дествляют с конкретными политическими образованиями и фигурами. Здесь сразу развилка: за хорошие деньги учить других любить Родину – или же во вред себе участвовать в тех или иных формах протеста против того, с чем мириться не позволяют совесть и достоинство. Во-вторых, усилия по насаждению патриотизма пока меньше ориентированы на возбуждение теплых чувств к этой отечественной реальности, но в основном сосредоточены на разжигании ненависти к назначенным врагам: Запад, оппозиция, понаехавшие инородцы. Это тоже любовь к пепелищу, но в смысле «выжечь!». В-третьих, здесь мало кого интересуют реальные чувства: важнее соблюдение правильного ритуала, демонстрация готовности, но не сама готовность. В случае чего наши главные патриоты сбегут первыми.

Вообще говоря, в патриотизме как любви к Родине самое ценное начало – эротическое. Не в смысле простого секса (как раз поиметь и затрахать наши патриоты мастера), а в смысле аналогии с любовью к женщине. Это явно расчет на чувство без взаимности: власть требует, чтобы ее любили, хотя сама относится к населению откровенно брезгливо, с плохо скрываемым отвращением. И наконец, это ничем не ограниченные возможности идеологического, политического и административного приставания – патриотическое воспитание как сплошной всероссийский харассмент.

Проблема патриотизма не вопрос, как заставить народ любить свою страну. Это вопрос, как сделать страну достойной того, чтобы население ее любило, уважало, ценило и было готово защищать. Сейчас все очень похоже на сползание к военному положению, когда массовые проявления патриотизма обеспечиваются заградотрядами. Идейная и нормативно-правовая база для этого куется в режиме непрерывного цикла.