«Прощеный день», дебютный фильм Дины Бариновой, – вроде бы просто «доброе, светлое кино про людей с ограниченными возможностями».

Трое слепых от рождения. Сестра и два брата. Взрослые. Почти старики. В аннотации сказано, что после смерти родителей и старшего брата Шура (сестра) отказалась сдать Петю с Алешей в психушку и сама стала о них заботиться. Так они и прожили десять лет, а в 2013 году переехали в новый дом (или квартиру?).

Дело начинается в этой новой квартире. Свежие обои. Окно без занавесок, кушетка, кровать. Два лысых, точнее, ­обритых наголо сказочных «гоблина» (очень похожи, правда!) в отглаженных чистых рубашечках и черных трико топчутся, раскачиваясь, вращаясь, по свеженастеленному линолеуму. Один бормочет глухо и неразборчиво что-то вроде: «Баю-баюшки-баю». Однако, вслушавшись, разбираешь слова псалма: «Воздаяние рук моих, как жертва вечерняя»…

Железнодорожный переезд. Звонок. Грохочет синяя элект­ричка. У переезда – нелепо укутанная фигурка с белой тростью. Резиновые сапоги с отражателями на голенищах, куртка, рюкзак, из-под куртки сверху и снизу торчит теплая, длинная пятнистая кофта с капюшоном. Так одевают детей на прогулку. Это – Шура. Она идет в магазин. Бредет по лужам посередине дороги. Осторожно, но, в общем-то, без опаски. Машины объедут, шлагбаум на переезде в нужный момент зазвонит…

В магазине случается небольшой инцидент. Шура не может найти кошелек. Роется в карманах, в авоське, в рюкзаке – нет. Толстая продавщица и сочувствующий дядька из очереди изо всех сил помогают, пока продавщица не ахает: «Шура! Он же вон у тебя – под бородой! Ты его подбородком держишь!» Ах, ох, смех облегчения! Шура от неловкости, что людям доставила неудобство, бросает: «Когда же уже закон примут, чтобы, кто родился слепой – сразу убивать. Чтоб не мучили ни себя, ни других!» Продавщица машет на нее: «Что ты, что ты!» Это единственный эпизод с намеком на драматизм. Все же прочее – сплошная идиллия.

Леша и Петя сидят друг против друга, едят. Сосредоточенно, неуклюже, но с аппетитом выскребают кашу до дна, вылизывают алюминиевые миски.

Шура на полу кухни ласково возится с щенками. С пятой попытки зажигает газовую плиту. Греет воду. Умывает над ванной одного брата. Там же пластмассовым станочком скоблит щеки второго. С удовольствием душится огуречным лосьоном, поливает на руки братикам – те растирают пахучий лосьон по улыбающимся гоблинским физиономиям. Потом все вместе слушают сказку про опасное Чудо-Юдо, проникшееся внезапной симпатией к бродячему Домовенку.

И уже в новом доме Шура в той же мягкой пятнистой кофте, в какой предпринимала путешествие в магазин, лежит на полу. Рядом с ней угадываются низ нового холодильника и новенькой стиральной машины. На спине у Шуры верхом сидит белая кошка. Шура смеется, но не сгоняет… Лежа, решает сама с собой: какую из закатанных банок открыть – с помидорами или с огурцами. Потом затягивает вполголоса: «Родительский дом, начало начал»…

В финале все втроем они топчутся-кружатся-молятся в комнате, повторяя: «День Господень свято чти, свято чти…»

В общем, понятно: формальная задача – дать нам увидеть невидимое, жизнь, протекающую в кромешной тьме и колеблемую лишь событиями слухово-вкусово-осязательно-обонятельного свойства. Занятно при этом, что события в привычном нам понимании (за исключением кошелька) остаются за кадром. Так, в фильме напрочь отсутствует переезд в новый дом – даже на уровне разговоров, рефлексий, нарушений привычного поведения. Кажется, для людей, живущих на ощупь, смена бытовой обстановки сродни геологической катастрофе. Тут – никаких следов. Переезд как факт упоминается только в финальном титре.

«Прощеный день»

Так же где-то за кадром остаются все добрые люди, которые заботятся об этих слепых. Кто им гладит рубашки, закатывает помидоры, выбирает одежду с отражателями, следит за чистотой и парностью их носков? Кто помог Шуре с братьями перебраться в их новое жилье и обставил его современной кухонной техникой? Соседи, родственники, соцработники, волонтеры? Или, может, члены какой-нибудь христианской общины – судя по отсутствию в интерьере икон, явно протестантского толка?

Автор фильма все это намеренно (или не намеренно?) опускает, сообщая повествованию черты своего рода документальной сказки. Или (с учетом названия с его церковными коннотациями) миракля, сказания о чудесах. Собственно, сюжет – если тут можно нащупать сюжет – сводится к перманентному избавлению от опасности еще до того, как успеешь всерьез напугаться. Поезда и машины не давят, газ не взрывается, бритвы не режут, и даже радиосказка про Домовенка и Чудо-Юдо – про то же: что страшное на самом деле не страшно. Возникает ощущение, будто Шура с братьями живут хранимые какой-то неведомой и невидимой силой. Эпизоды их жизни до переезда и после монтируются с нарушением хронологии, так что кажется, будто перед нами один и тот же день, один и тот же дом… Не тот конкретный родительский дом с фанерными стенами, где они прозябали до переезда, а Родительский Дом в метафизическом смысле. Тот самый «надежный причал» из Шуриной песни, который они обрели очень простым, но практически недоступным для прочих смертных путем – простив Господу свою слепорожденность. И вся жизнь их теперь один, по-прежнему темный, но преисполненный детского доверия и неотменимой близости к Богу, длинный-длинный Прощеный день.

Этот метафизический сдвиг осуществлен в картине так ненавязчиво, незаметно и деликатно, что религиозная интерпретация возможна тут в числе десятка других. Глядя на Шуру и ее братьев, можно эстетствовать, любопытствовать, недоумевать, сочувствовать, умиляться… А можно испытать невольный холодок по спине и замирание сердца, как бывает при встрече с чудом.

«Прощеный день»
Автор сценария, режиссер, оператор Дина Баринова
ООО «Мастерская Марины Разбежкиной»
Россия
2013