Гуд дэй, Америка! Сценарий

Окончание. Начало см.: «Искусство кино», 2014, № 2

Утром, как обычно, Джон привез свежие китайские газеты. В этот раз он явился с приятелем. Тот так и не вышел из машины. Только помахал нам рукой, когда Джон вручал газеты. Мы с Виктором снова не подаем виду. Пьем кофе. Читаем новости. Виктор, отложив газету, украдкой рассматривает комиксы про Микки Мауса. Старую детскую книжку он нашел в кабинете Майкла. Не расставался с ней до конца поездки.

Я заметил: когда Виктор увлекался чтением, он начинал слишком громко есть.

– Виктор!

Он не слышит.

– Виски!

– А? Что?

– Пожалуйста, или не чавкай, или сними ошейник. А то, ей-богу, идет перебор.

– Да ну тебя, – отмахивается Шлейкин.

Во дворе Джон о чем-то беседует с Майклом. Иногда поглядывает на нас через распахнутое окно. Вот уже несколько дней он исправно ездит в соседний город за газетами. Сейчас ждет, когда мы покончим с текстами. Нам это уже самим надоело. Но признаться Джону теперь нет никакой возможности. Боимся обидеть. По-дурацки все вышло. Что делать…

– Какие новости? – кричит Джон в раскрытое окно. – Всё о’кей?

– О’кей, – киваем мы.

– Как Ельцин? – прощаясь, указывает Джон на очередной портрет китайского лидера. – Кажется, этот политик набирает силу. Ни дня без его фотографий.

Я прошу Джона, чтоб он больше не привозил нам газеты.

– Почему?

– Невозможно читать, – говорит Виктор.

– Как так?

– Надоела эта коммунистическая агитация, – объясняю, – да и тебя не хочется утомлять.

– Ничего, – улыбается Джон; кажется, он доволен, что нам разонравилась пропаганда. – Это мое удовольствие.

Джон садится в машину.

– Читают? – спрашивает его приятель.

– Как видишь, – радостно отвечает Джон.

По графику, составленному Майклом, пополудни у нас знакомство с бизнесом Доминика.

– Он хозяин огромной мастерской, – по дороге напоминает Майкл. – Долгое время сам чинил автомобили. Работал на дядю. Отнюдь не родственника. Сейчас кроме ремонта машин у него несколько заправок и автосалон.

– А магазинов у него нет? – интересуется Шлейкин.

– Каких?

– Для торговли сувенирами. Ну там ложки, поварешки, резьба по дереву.

– Виктор, – говорит Лена, – ты опять за свое?..

Подъехали. Майкл перекинулся несколькими словами с дежурным. Сказал, что нас пригласил босс. Этого оказалось достаточно, чтобы пропустили на территорию.

Уютная светлая приемная. Шустрая секретарша угощает нас кофе. Вдруг на столе у нее что-то затрещало. Из прорези черного аппарата выползает какая-то бумажка с изображением машины.

– Что это?

– Авто для ремонта.

– Мы про бумажку.

– Это факс, аппарат для передачи изображения по линиям связи.

– С ума сойти.

– Вы что, не видели?

– Нет. А это?

– Ксерокс. Смотрите, я могу делать на нем копии.

– Фантастика.

– А это?

– Это телефон.

– А он для чего?

– Да ну вас!

Нас снова угощают кофе. Ждем Доминика. Его никак не могут найти. Секретарша расстроилась. Говорит, шефа видели на производстве. Мы выходим во двор. Медленно прогуливаемся вдоль ярких цехов и ангаров. Заходим в один из них. Вокруг «Кадиллаки», «Доджи», «Линкольны», «Форды». Они будто сошли с экранов американских кинокартин. В мастерских светло и чисто.

– Здесь ремонтируют машины? – Виктор присвистнул. – Да тут жить можно!

Присматриваемся. Народу негусто. Каждый занят своим делом. На нас почти никакого внимания. Лишь иногда вспыхивают яркие улыбки, доведенные до автоматизма. В конце цеха, за серой ширмой, битый джип. Под ним пара ног в стоптанных ботинках. Мы их едва не прошли. Ботинки зашевелились. Из-под бампера появилось знакомое веснушчатое лицо Доминика.

– Хелло! – хозяин фирмы ловко выбрался из-под машины. Он улыбается, не решаясь подать нам наспех протертую ветошью руку. – Простите, что не встретил. Тысяча извинений… – он глядит на часы и свистит от удивления. – Не уследил. Вы можете подождать еще минутку? Я приведу себя в порядок.

Доминик снова исчезает. Виктор дергает Майкла за рукав.

– Он действительно хозяин? Или вы нас разыгрываете?

– Все говорят, что да.

– А сколько человек на него работают?

– Думаю, не меньше трехсот.

Виктор потрясен:

– Это же как начальник ГАИ!

– И при чем тут это? – спрашивает Лена.

– Я только представил… Да у нас инженера не загонишь под машину…

В своем просторном кабинете опрятный, ухоженный, переодетый Доминик еще раз извиняется:

– Не могу удержаться. В свободную минуту так и тянет покрутить гайки. Осталась привычка самому лезть под авто. Мне, конечно, стыдно. Стараюсь делать это тайком. Причем люблю заниматься ремонтом без подъемников, гидравлики и специальных механизмов. Представляю, будто автомобиль сломался в дороге, а у меня нет выбора.

– Приезжайте к нам, Доминик, – говорю. – И у вас действительно не будет выбора.

– О, да? С огромным удовольствием!

– А вообще, с вредными привычками, – назидательно говорит Виктор, – надо кончать. Вот наше руководство давно их в себе искоренило.

На следующее утро нас разбудил шум автомашины. Через некоторое время в дверь постучал Майкл.

– Не спите? – спросил он, когда мы ему открыли. – Приезжал Джон. Извинялся. Он улетает на три дня в Нью-Йорк. Сказал, что не сможет по утрам доставлять вам газеты.

Мы с Виктором облегченно вздохнули.

– Но он передал вам это, – Майкл поднял увесистый сверток. – Сюрпрайз! Джон сказал, что здесь никакой коммунистической пропаганды.

Майкл оставил сверток на тумбочке. Когда он вышел, мы распечатали пакет. Там две книжки. Два увесистых тома без картинок. Естественно, на китайском.

За завтраком Майкл интересуется, как нам подарки. Виктор отрывается от комиксов. Мы вместе натужно улыбаемся.

– Передай Джону наши благодарности. Вот угодил, так угодил.

С лица Майкла не сходит довольная улыбка. Ему нравится роль координатора и продюсера.

– Ешьте. Набирайтесь сил. Предстоит много работы.

Он обращает наше внимание на плотный график, написанный им от руки. Большой плакат с расписанием висит на кухне. Каждое утро Майкл вносит в него необходимые изменения: «Сегодня мы приглашены в три школы, на радио и телевидение».

– Слышал, Виктор? – спрашиваю.

Шлейкин с головой увлечен комиксами.

– Виски!

– А? Что?

– Как Том? Он все еще не догнал Джерри?

– Отстань. В кои-то веки нашел интересную книгу.

Чудеса! На американской радиостанции ведущие общаются со слушателями в прямом эфире без всяких заранее подготовленных и «залитованных» цензурой текстов. Они расположились за круглым столом в удобных креслах. Непринужденно болтают. Иногда из фирменных кружек с логотипом станции прихлебывают горячий кофе. Весело смеются. Мы через толстые стекла наблюдаем за их работой.

– А цензура, допустим, у вас есть? – интересуемся у владельца радио­станции.

– Что это? – с наигранным удивлением спрашивает босс.

– Ну такие люди…

Мы объясняем какие.

– Нет таких.

– И можно говорить что угодно?

– Конечно, если это не противоречит законам.

– Всё-всё?

– Абсолютно.

– Обо всех?!

– Кроме меня, разумеется, – улыбается хозяин. – Хотите, можете выступить. Желаете?

– Желаем, – смело отвечает Виктор.

Хозяин делает знаки ведущим. Ассистент осторожно, без шума, заводит нас в студию. Подает наушники. Над столом висит несколько микрофонов. Их опускают пониже. Лена ужасно волнуется. Лицо и шея пошли красными пятнами. Она вообще впервые на радиостанции. Ведущий улыбается нам, продолжая о чем-то говорить в микрофон. Потом ставит музыку. Во время паузы босс объясняет ему, кто мы и откуда. Ведущий удивлен и, кажется, обрадован. Есть новая тема для беседы с радиослушателями.

– Снова в эфире, – говорит он, щелкнув тумблером. – К нам приехали русские: офицер полиции, учительница и журналист. Можете задавать им вопросы.

Мы по очереди представляемся и здороваемся с аудиторией. На студию обрушивается шквал звонков. Спрашивают про Горбачева, перестройку, угрозу ядерной войны. О ценах и зарплатах. Мы отвечаем. Некоторые благодарят только лишь за предоставленную возможность услышать русскую речь. Телефоны не умолкают. Ведущий доволен. Майкл и владелец радиостанции следят за беседой в коридоре. Демонстрируют нам торчащие вверх большие пальцы. В конце беседы слушатели просят исполнить какую-нибудь песню. Радиостанция как-никак музыкальная.

– Есть ли песня про русских полицейских? – интересуется кто-то.

– А как же, – говорит Виктор и задумывается. – Сейчас вспомню. Ну, может быть, эта. Он громко запевает:

Это было весною, зеленеющим маем,

Когда тундра надела свой весенний наряд…

Ведущий достает откуда-то банджо. Ловко подбирает мелодию.

Мы бежали с тобою, замочив вертухая,

Вдоль железной дороги Воркута – Ленинград.

– Вертухай – это охранник. Можно сказать, полиция, – быстренько, до припева, объясняет Виктор Лене и ведущему.

Жестом Шлейкин требует от меня поддержки. Я подхватываю:

По тундре по железной дороге,

Где мчится поезд «Воркута – Ленинград».

Дождик капал на рыло и на дуло нагана,

Вохра нас окружила: «Руки кверху!» – кричат.

– Вооруженная охрана – почти милиция! – снова объяснил Виктор.

Но она просчиталась, окруженье пробито,

Кто на смерть смотрит прямо, того пули щадят.

«По тундре, по железной дороге…» – разносилось по всему штату.

В тот же день были встречи в нескольких школах. Речь держали мы с Виктором. Лена переводила.

Шлейкин докладывал коротко. Америка его поразила. Есть всё: богатые дома, шикарные автомобили, красивая одежда, разнообразные продукты.

– А у вас в стране?

– А у нас ничего нет, – отвечал Виктор.

Перед тем как перевести, Лена долго на него смотрела. Как бы ждала разъяснений.

– У меня всё! – Виктор демонстративно скрестил на груди руки. – Нет, я, конечно, могу перечислить, чего конкретно у нас нет, но, боюсь, это займет слишком много времени.

– Сергей, ты слышал? – дискуссия разворачивалась на глазах удивленной ­аудитории. – Кого пригрело родное государство на своей истощенной груди?

– Продуктов нет, одежды нет. Даже носков нет в магазинах, – упирался Виктор, задирая штанину.

– И об этом надо говорить именно здесь?

– Да, именно.

– При детях?

– Пусть знают правду. И не повторяют наших ошибок.

Все это время зрители молча переглядывались.

– Господи. Я это переводить не буду. Хорошо хоть форму не надел.

– Здесь я высказываю свое частное мнение.

– Что говорит уважаемый Виктор? – наконец не выдержал Майкл.

– Простите, у нас тут небольшая дискуссия, – извинилась Лена. – Уважаемый Виктор сказал, что в нашей стране не все так замечательно, как в Америке. Не так красивы дома, не столь разнообразны товары. Но и у нас есть много положительного. Об этом расскажет, – тут Лена с улыбкой повернулась ко мне, – уважаемый Сергей. Или начнем с вопросов?

Вопросы задавали самые дурацкие: «Можно ли детям учиться в Советском Союзе?», «Правда ли, что еду вы готовите на кострах?», «Платят ли у вас деньги за работу?», «У вас есть конституция?», «А есть ли у вас суд?»

Я пытался сгладить общее негативное представление об СССР. Рассказывал о достижениях в космосе, науке и технике. Вспомнил литературу и театр. Кино и живопись. Короче, как-то неожиданно для себя заделался лектором-пропагандистом.

Приезжаем в другую школу. Посещаем третью. Везде одно и то же. Огромное дремучее невежество. Просят рассказать о медведях, которые гуляют по улицам Москвы. О домах из снега и льда, где живут русские крестьяне. «Правда, что они едят сырое мясо?»

Мне это стало надоедать. От бесконечных вопросов голова пошла кругом. Садится голос. Майкл снова гонит авто на очередную встречу. Просит выступать коротко. «Мы в цейтноте. Не успеваем на телевидение». В машине договариваемся с Леной. Чтобы сэкономить время для ответов, я начну сам излагать всю эту чушь про нашу страну. Перечислю многие дурацкие небылицы, услышанные сегодня. А потом все это разом опровергну. Коротко и эффектно. Задумано вроде неплохо…

В общем, приезжаем в следующую школу. Выходим на сцену переполненного актового зала. Выстраиваемся у стоек с микрофонами. Нас фотографируют. Вспышки мешают сосредоточиться. Сразу после аплодисментов начинаю:

– Вы живете в замечательной стране. Получаете образование в чудесных школах. А известно ли вам, что детям в Советском Союзе запрещено учиться? – После первых же слов в зале наступает тишина. Я продолжаю: – Тех, кто стремится к знаниям, читает книжки, наказывают. Их родителей штрафуют, сажают в тюрьму. Поэтому люди в нашей стране безграмотны. Они по-прежнему живут в непроходимых лесах. Готовят на кострах. Едят лишь тогда, когда удается подстрелить дичь или выудить рыбу. Телевидения, радио, дорог нет. Автомобили мы впервые увидели в Америке.

– Больницы, поликлиники, лекарства отсутствуют напрочь, – подхватывает Виктор. – Все больные обречены. Стариков в СССР раз в год загоняют на деревья.

– Это еще зачем? – переспрашивает Лена.

– Потом их начинают трясти. Тех, кто удержался, оставляют жить еще на год. Кто свалился – добивают палками. Как говорится, не взыщите...

В зале послышался стон.

– Ну это ты загнул, Виктор, – говорю. – Не увлекайся. Делай все-таки поправку на аудиторию.

В зале мертвая тишина. Ужас охватил присутствующих. Вдруг послышались легкие всхлипы. В первых рядах девчонки младших классов вытирают слезы.

Кажется, подошло самое время признаться, что все сказанное – чушь и нелепица, дикие беспочвенные измышления о нашей стране. Ложь, распространяемая западной пропагандой. Неправда, которой морочат головы простых американцев...

Но тут на сцену вышли директор школы и два энергичных парня. Извинившись, директор сказала, что за русскими гостями приехали люди с телевидения. Нам надо срочно выезжать. Звезда телевидения Нэнси Кодин ждет нас на своем шоу в прямом эфире.

– Быстрее. Умоляем быстрее, – просили телевизионщики. – Вас ждет сама Нэнси Кодин.

Мы пытались объясниться: «Подо… Да подо… Да подождите ж вы!..»

Ждать не стали. Под рыдание и аплодисменты школьников нас почти силой увели из зала. «Не плачьте, мои дорогие, – услышали мы голос директора. – Великая Америка через океан протянет руку советским детям. Она поможет России. Избавит ее от коммунистического гнета».

У выхода нас догнала какая-то девица с портативным магнитофоном. Придержала Виктора за рукав.

– Скажите, я не совсем поняла. Стариков на деревья поднимают? Или они забираются туда сами? – перевела Лена.

Виктор остолбенел. Впервые использовал знание английского по назна­чению:

– How old are you?

– Какое это имеет значение?! – обиделась девица.

– Соображать надо! – не выдержал Шлейкин.

Лена перевела мягче: «Как вы сами думаете?»

– Мне кажется, используют автоподъемники! – крикнула девица нам вслед после некоторого замешательства. – Правильно?

Начало телевизионного шоу мы ожидали в большом кабинете владельца студии. Он разговаривал по телефону. Кого-то долго выслушивал. Затем отвечал, посмеиваясь. Мы рассматривали просторные апартаменты. На стенах плакаты международных телефестивалей. Цветные фото в дорогих рамах. Хозяин кабинета за трибуной NBA. Он же в компании Теда Тёрнера и Шварценеггера. Он же в офисах ABC, CBS и NBC. В застекленных шкафах многочисленные награды и памятные знаки.

– Нехорошо как-то получилось в школе, – тихо говорит Лена.

– Да, неудачно, – соглашаюсь. – Стоило торопиться, чтобы здесь ждать неизвестно чего...

– Извините, – улыбнувшись и положив трубку, говорит хозяин кабинета. Он снова смеется и начинает объяснять: – Позвонили с телеканала «Большая рыбалка». Просят запустить их в нашу кабельную сеть. Отвечаю: «Нет свободных частот. К тому же есть схожая программа конкурентов». «А вы их уберите и поставьте нас, – говорят. – Все равно они скоро закроются». «С чего вы взяли?» – спрашиваю. «Это же очевидно, – говорят. – Взгляните на экран. Посмотрите, какую мелкую рыбешку таскают конкуренты. С такими уловами долго не протянешь. Вот у нас рыба так рыба. Знаете, какие экземпляры мы покажем вашим телезрителям? Глаза – как мячи для игры в регби!» – Хозяин кабинета снова смеется: – Одно слово «рыбаки». У вас в России такие же?

– Насчет регби не знаю, – серьезно говорит Виктор, – но вот в реке Амур, на Дальнем Востоке, встречается рыба калуга. Так вот ее длина более пяти метров. Вес – полторы тонны.

Хозяин кабинета, выслушав перевод, смеется и закрывает уши.

– Хватит. Хватит. Хватит. По-моему, рыбаки везде одинаковые. Достаточно фантазий. Все в павильон!

– Вижу, вы мне не верите, – не унимается Виктор. – А зря. Есть официальные данные.

До начала шоу Виктор подсаживается к владельцу студии.

– Слушайте. Русскими сувенирами интересуетесь? Ну там ложки, поварешки, матрешки... резьба по дереву. Настоящая хохлома.

Американец вопросительно смотрит на Лену.

– Виктор желает всем удачи… Шлейкин, я скоро тебя этими матрешками прибью.

Телевидение для американцев – всё. Телеведущие – земные боги. После десятиминутной беседы с Нэнси Кодин мы с Виктором проснулись знаменитыми. На следующий день многие жители городка нас радостно узнавали. Еще бы, мы общались с самой Нэнси! Майкл гордо показывал отпечатанные ночью фотографии, сделанные на TV.

– Это русские, – говорил он про нас, встречая знакомых.

– Хай, – с дежурными улыбками кивали нам американцы.

– Они вчера снимались в программе Нэнси Кодин.

– Неужели?! – в глазах интерес. – Расскажите поподробнее.

– Про Россию?

– Нет, про Нэнси Кодин.

Лично я запомнил немногое. Больше всего роскошную, обворожительную улыбку телезвезды. Когда она улыбается зрителям – это море любви. Если лично тебе – океан счастья. Вот сидит в павильоне человек – симпатичная, приятная женщина. Не более того. Но включается камера. И экран наполняет яркая, ослепительная улыбка такой энергии и силы, что хочется надеть солнцезащитные очки.

И еще одну профессиональную деталь сохранила память. Впервые я увидел, как работает телесуфлер. В то время наши дикторы старательно заучивали большие тексты. Иногда им разрешалось заглядывать в лежавший под рукой сценарий. В американской студии ассистентка укладывала листы с текстом на специальный транспортер. Бумажки медленно двигались по ленте. После некоторых оптических комбинаций слова чудесным образом возникали на прозрачном экране перед камерой. Нэнси легко и непринужденно читала текст. В самом конце программы юная ассистентка неловким движением задела ленту транспортера. Несколько страничек улетели на пол. Возникла пауза. Пунцовая ассистентка кинулась собирать бумаги. Второй оператор бросился ей на помощь. Нэнси замерла с божественной улыбкой на лице, как бы вспоминая текст. Через секунду он снова поплыл на экране. Обворожительная Нэнси дочитала до конца. Потом сфотографировалась и попрощалась с нами. Когда мы уходили, Нэнси с неизменной улыбкой бросила что-то коротко и жестко режиссеру.

– Знаете, что она сказала в конце? – уже в машине сказала Лена. – «Эта ассистентка никогда больше не должна у нас работать».

Утром следующего дня к нам на этаж поднялся взволнованный Майкл.

– Вы стали популярными людьми. Представляете? Сегодня вас приглашают в университет. Просят сделать доклад. Или прочитать лекцию. Не знаю, как точно.

– Я согласен, – ответил Виктор.

– О чем, – спрашиваю его, – ты будешь докладывать? «Как нам реорганизовать Рабкрин?» Или, может быть, перескажешь статью «Великий почин»?

– А что, я многое помню.

– Нет, – говорю, – Майкл, хватит вчерашнего позора. К таким вещам надо серьезно готовиться. Да и на какую тему выступать?

– Сказали, что на любую.

– Нет, не поедем.

– Они заплатят, – объявил Майкл.

– Заплатят? – напрягся Виктор.

– Ну да.

– То есть дадут деньги?

– Разумеется.

– Сколько?

– Я не знаю.

Мы с Виктором переглянулись.

– Хорошо, Майкл, едем.

– Но только из уважения к тебе!

Довольный Майкл тут же начал звонить в университет. Еще бы! Рядом с нами он тоже становился популярным человеком. Вчера радио, телевидение. Сегодня приглашение из университета. На том конце провода кто-то взял трубку. Майкл радостно передал, что мы согласны.

– Спроси, мне форму надевать? – поинтересовался Шлейкин.

Майкл спросил. Потом переспросил. Положил трубку. Удивленно пожал плечами.

– Ответили, что форма не нужна.

– Ты верно понял?

– Да. Сказали твердо. Форма исключается.

Приезжаем в университет. Я, Лена и Виктор. Молодой профессор ставит задачу. Мы будем выступать перед студентами четвертого курса ровно по пятнадцать минут. Вопросов из зала не будет. После того как сделаем доклады, можем уходить.

– Кто будет переводить? – спросила Лена. – Требуется моя помощь?

– Нет, – ответил профессор. – Это наша проблема. Можете погулять в саду. У нас прекрасные цветники, имеются редкие виды деревьев.

Лена сначала обрадовалась:

– Слава богу. Не нужно повторять всякую вашу ахинею.

– Но-но! – сказал Виктор. – Несли бы ахинею – не приглашали бы.

– Сама удивляюсь, – подумав, ответила Лена. – Знаете, мне вас даже отпускать как-то боязно. За Сергея я более или менее спокойна. А вы, Виктор, можете наговорить бог весть что! – Она повернулась к профессору. – Какие темы вас интересуют?

– Все что угодно. Мы хотим больше знать об СССР.

– Вначале расскажу в общих чертах о политической ситуации в стране, – предложил я. – Затем о свободе слова и проблемах журналистики.

– О’кей, – кивнул профессор.

– А я, – сказал Виктор, – дам общую характеристику дорожно-транспортных происшествий в городе и… доложу о структуре ГАИ.

– Замечательно.

– Вы думаете, это действительно заинтересует аудиторию? – опять удивилась Лена.

– О да! Крайне интересно.

– Лена, спроси про деньги, – тихо попросил Виктор. – Не доверяю я этим капиталистам. Прочтешь лекцию, а заплатить забудут. Как у нас в ГАИ. Наобещают, а потом заныкают.

– Здесь не ГАИ, – нахмурилась Лена, – переводить не буду.

– Тем более, – поддержал ее я, – что свои премиальные вы на дежурстве не упустите…

Зашли в аудиторию. Я, профессор и Виктор. В зале человек семьдесят. Молодые симпатичные ребята. Почти как наши. Только одеты поярче. И держатся посвободнее.

Все встали. Мы с Виктором поздоровались по-русски. Они нестройно ответили на своем.

– Прошу, начинайте, – дал мне знак профессор.

Ну я начал. Рассказал о политических изменениях, о новых веяниях. О перестройке, гласности, слабых ростках демократии. В общем, поведал кое-какие новости из центральных газет.

Вижу, слушают внимательно. С интересом. Многие что-то пишут – вроде конспектируют. Только разошелся, а профессор машет: стоп. Теперь Виктор. Виктор растерялся. Поплыл. Отошел от намеченного плана. Начал с деталей.

– Не все так плохо в государственной автоинспекции, как многие из присутствующих здесь, наверное, думают. Вот был у меня недавно такой случай. Останавливаю «Жигули». За рулем тетка лет пятидесяти. Ну вы знаете наших деревенских. Можно сказать – баба. Прямо на моих глазах за минуту она делает шесть нарушений ПДД. Шесть! ПДД – это правила дорожного движения. Переехала сплошную – раз. Развернулась через два трамвайных пути – два, встала под знаком «Остановка запрещена» – три…

– Виктор, – говорю тихо. – Не отходи от намеченных тезисов. При чем тут бабка?

– История-то хорошая. Я ведь с нее ничего не взял… – Шлейкин снова повернулся к аудитории. – Я ее отпустил. Вижу тетка с деревни. Ну что с нее брать? Мы ведь не изверги какие.

Аудитория никак не отреагировала. Глядела на докладчика так же сосредоточенно и внимательно. Многие продолжали конспектировать.

– Ладно, – успокоившись, сказал Виктор. – Теперь о статистике ДТП в нашем районе. Статистика, прямо доложу, нерадостная. Удручающая, надо признать, статистика. Приведу несколько цифр… – Шлейкин задумался. Посмотрел на меня. Шепнул озабоченно: – Слушай, никаких цифр не помню. Чего говорить-то?

Аудитория терпеливо ждала.

– Можно о правилах дорожного движения? Вкратце.

Профессор не возражал. Виктор начал со знаков.

– Существует несколько видов дорожных знаков. Предупреждающие, запрещающие, информационные… Предписывающие. А также знаки приоритета и сервиса…

На этом и закончили. Профессор указал на часы и попросил студентов встать. Они поднялись и зааплодировали. Коротким жестом преподаватель усадил ­аудиторию. Студенты снова принялись что-то писать. Кажется, мы с Виктором их больше не интересовали. Мы вышли в коридор. Нас поджидали взволнованные Майкл и Лена.

– Ну как?

– Не ясно, – отвечаю. – Лично у меня сложилось двоякое впечатление.

– Что тут неясного? – говорит Виктор. – По-моему, абсолютный успех. Слыхала, как хлопали? Стоя аплодировали.

На улице Майкл уже у профессора спросил, как мы выступили. Тот ответил, что хорошо. Достал из кармана два конверта. Для меня и Виктора. Еще раз всех поблагодарил. Извинился и вернулся в университет.

Мы сели в машину. Шлейкин распечатывает конверт. Лицо его все еще пылает.

– О боже! Не верю! – Виктор вытащил и расцеловал зеленую купюру. – Пятьдесят баксов! Не может быть! Серж, посмотри у себя. Возможно, это на двоих?

Открываю свой конверт.

– Аналогично.

– Невероятно! – ликует Виктор. – Пятьдесят баксов за четверть часа!

– Это очень большие деньги, – соглашается Майкл. Видно, что он сам не ожидал таких высоких гонораров. – Очень, очень хорошие деньги.

Виктор тут же приступает к расчетам.

– Пятьдесят за пятнадцать минут. Двести за час. Тысяча шестьсот баксов за смену. Майкл, какая у тебя зарплата?

– Это не принято обсуждать в Америке, – говорит расстроенная Лена.

Ей обидно. Не удалось заработать.

– Ничего, Майкл свой. Сколько получаешь в месяц, Майкл?

Майкл что-то долго подсчитывает в уме. Наконец отвечает:

– Шесть тысяч. Но это без вычета налогов. Надо отнять страховки за дом, машину, медицинское обслуживание, банковские кредиты… Остается меньше половины.

– А я, Майкл, видал? На одних лекциях могу заработать за день тысячу шестьсот долларов!

– Да, это очень много. Даже для Америки.

– Майкл, организуй нам еще выступления. И вообще, бросай работу. Создадим фирму. Будем ездить по стране. Читать лекции. С нами не пропадешь.

– Хорошо. Я подумаю, – улыбается Майкл.

В тот день как-то неожиданно еще раз всплыла тема зарплат. Назавтра мы собрались ехать в Вудсток. К подруге Барбары и Майкла.

– Для этого, – сказала Барбара, – мне придется поработать ночью.

В небольшой мастерской, стоявшей рядом с домом, Барбара занималась производством изделий из керамики. Она изготавливала нехитрый ширпотреб: вазы, кувшины, рамки под фотографии, сувениры с видами Аннаполиса и Балтимора... Сама придумывала темы и формы. Сама лепила, раскрашивала, обжигала.

За ужином мы вызвались помочь хозяйке. Спустя час под ее присмотром Виктор месил глину. Барбара с Леной заливали формы. Мы с Майклом обжигали глиняные изделия в специальной электрической печи. Работали допоздна. Наговорились досыта.

– Барбара, а какой у тебя отпуск?

– Не знаю.

– Как это? – удивляется Виктор. – У меня больше тридцати. Двадцать четыре дня. Плюс выходные, плюс отгулы, плюс северные. А у тебя?

– Не знаю, – улыбается Барбара.

– Ну вот, к примеру, тридцать дней в году можешь взять?

– Могу.

– А сорок?

– Конечно.

Обалдевший Виктор прекращает работу.

– А два месяца?

– Да хоть полгода, – переводит Лена.

У Виктора падает инструмент из рук.

– Ты можешь взять отпуск на полгода?

– Разумеется, – говорит Барбара, – я могу отдыхать еще дольше.

– Так почему же мы здесь вкалываем? Бери отпуск. И бросим это дело.

– А кто мне заплатит?

– Как кто?

Для нас очевидно: за все рассчитывается государство.

– Кстати, сколько раз в месяц тебе платят. У нас два раза. Аванс и получка. А у вас?

– У нас зарплату я могу получать хоть каждый день.

Виктор остолбенел.

– Серега, ты слыхал? Отпуск – сколько хочешь. Зарплата – каждый день. Коммунизм. Устрой меня в свою контору.

– В какую?

– Ну где ты получаешь зарплату.

– Я сама себе плачу.

– Возьми меня к себе.

– Хорошо. Считай, что ты принят.

Виктор подмигивает нам с Леной.

– Барбара, а когда у нас зарплата?

– Вот мы доделаем эту партию и сдадим в магазины. Они будут долго продавать, затем на мой счет перечислят деньги. Я вычту из этой суммы все ­затраты…

– Какие такие?

– Те расходы, которые требуются для производства… – Барбара начинает перечислять: – Глина, краски, транспорт, электричество. В расходы еще могут войти затраты на рекламу, на организацию презентаций.

– Это что?

– Угощение для публики… Иногда я устраиваю показ новых образцов. Накрываю стол.

– Пиво может войти в затраты?

– Почему нет? И спиртное, и продукты… Еще я плачу налоги. Много налогов. То, что остается, может идти нам на зарплату.

– А если не остается? Такое бывает?

– Бывает.

– И что тогда?

– Тогда нам с тобой нечего будет есть, – просто отвечает Барбара.

Виктор некоторое время молчит, сосредоточившись на работе. Затем говорит:

– Барбара, ты меня еще не записала в свою фирму?

– Уже.

– Вычеркивай на фиг! – требует Шлейкин под общий хохот.

Утром мы тщательно заворачиваем продукцию в бумагу и упаковываем в коробки. Складываем их у самой дороги. Недовольный Виски лениво посматривает на нас заспанными глазами.

– Жди, – приказывает ему Майкл.

Барбара чиркает какую-то записку, кладет ее в верхнюю коробку, говорит:

– Поехали.

– А кто примет товар? – беспокоится Шлейкин.

– Заберут без нас.

– Как это? А вдруг сопрут. Жалко. Всю ночь пахали.

Барбара и Майкл улыбаются.

– Чего смеетесь? Я серьезно. Пропадет же работа!

– Украдут? Это исключено. По крайней мере, никогда такого не было.

Виктор не успокаивается:

– Еще товар надо передать по накладной. Как положено. Сдал – принял.

– Я вложила перечень изделий, – объясняет Барбара.

– А если торгаши разобьют? Потом скажут: так и было. Или недостача. Вы еще не знаете этих прохвостов. Украдут и всё свалят на вас.

Майкл и Барбара продолжают усмехаться.

– Виктор, ты плохо думаешь о людях.

– Я их знаю с рождения. Как же я, по-вашему, должен о них думать?

– Поехали, Виктор.

Шлейкин еще какое-то время упирается. Потом опускается рядом со мной на заднее сиденье.

– Серж, ну хоть ты им скажи. Что за страна?! Прямо, как дети.

Пополудни добрались до дома Беверли. Он находится на опушке леса. Большое поместье с хозяйственными зданиями и садом. Беверли и ее тринадцатилетняя дочь Сара встретили нас на крыльце трехэтажного особняка. Дородная Беверли напоминает купчиху Кустодиева. Худенькая Сара теряется в складках ее широкого платья.

Барбара представила нас. Майкл расцеловался с хозяйкой. Сара сказала по-русски:

– Здравствуйте. Добро пожаловать!

– Привет.

Мы почему-то сразу обрадовались. Будто встретили родного человека.

– Я учу русский, – сказала Сара.

– А мы его уже знаем, – ответил Виктор.

Сара рассмеялась и тут же вызвалась показать нам свои владения. Мама не возражала.

В двух сотнях метров от дома находится конюшня. Там шумно перебирают копытами несколько статных жеребцов.

– Мы с мамой по воскресеньям занимаемся верховой ездой. Это Дон, а это Ваня. Правда красивые?

В углу конюшни полдюжины клеток. В них шевелятся длинные уши.

– Мы еще выращиваем кроликов.

– Для еды? – уточняет Виктор.

– Простите, я не хорошо понимаю.

– Для еды, – хлопнул я Виктора сзади. – Что вы им даете?

– Чем кормим? Морковка, капуста… – Сара показала на ящик с овощами. – Можете их угостить. Правда же они такие смешные!

Затем она повела нас в чистый и светлый лес. Остановились на берегу небольшой речушки. В прозрачной тени веселились стайки мелких рыбешек. Тут же лениво плавали, не обращая на них внимания, довольно крупные экземпляры.

– Это форель, – сказала Сара.

– Ее можно поймать и съесть? – поинтересовался Виктор.

– Разумеется. Но мы этого не делаем. За рыбой ездим в супермаркет.

– А другим людям можно здесь рыбачить?

– Нет. Это частная территория. Видите?

Сара показала на металлический колышек с табличкой «Private».

– Привет, – прочитал Виктор.

– Прайвет, – улыбнулась Сара. – Как это по-русски… Частное владение.

– То есть ваша собственная речка?

– Не вся, – рассмеялась Сара, – только часть.

Она снова побежала вперед.

– Интересно, – сказал Виктор вполголоса, – простым людям здесь хоть искупаться можно?

– Была бы твоя речка, ты бы разрешил? – спрашиваю.

– Нет, конечно, – без раздумий ответил Виктор.

Сара остановилась у небольшой излучины.

– Как-то папа ловил рыбу в этом месте.

– Ага, все же ловил!

– Но потом отпускал.

– Вот это напрасно.

Мы вышли из леса. На раскидистом дереве, стоявшем на опушке, был устроен широкий настил.

– А это что?

– Место для охоты. Папа отсюда стрелял оленей.

– Олени тоже ваши, домашние?

– Что вы! Они дикие. Но иногда заходят в наш лес.

– Если б на мою дачу, – по ходу заметил Виктор, – забрели олени, ни один бы не унес копыта…

– А у нас их полно. Для них на зиму мы припасаем много кормов.

Мы оказались на поляне, усеянной грибами.

– Их можно есть? – спросил Виктор.

– Не знаю. Грибов для еды полно в супермаркете.

– Это ж сколько добра пропадает! – возмутился Виктор. – Сара, у вас столько прекрасной земли. И она так плохо используется.

– Почему?

– Пустует. У вас, к примеру, есть огород?

– Что?

– Место, где можно выращивать овощи для еды.

– Есть такое, – подумав, ответила Сара. – Сейчас покажу.

Обогнув бассейн, гараж и спортивную площадку, мы вышли к дому с южной стороны. Там Сара показала огород. Размером в пять квадратных метров.

– Здесь мы выращиваем растения, которые можно использовать для еды, – гордо сказала Сара. – Один куст картошки, один куст томатов, одна фасоль, один стебель кукурузы, вот свекла, это бобы, вот кочан капусты и огурец… – Заметив удивленное лицо Виктора, Сара объяснила: – Можно я сразу отвечу на ваш вопрос, Виктор? Конечно, всего этого мало для еды. Но вполне достаточно для того, чтобы знать, как что растет и это… родит плоды.

– Плодоносит.

Вошли в дом. Осмотрели комнаты. Мы с Виктором подавленно молчали. Конечно, мы и раньше много раз видели подобную роскошь… в кинофильмах.

Сара показала кабинет. Библиотеку с огромным количеством дорогих старинных фолиантов. Свою розовую комнату. Бильярдную. В зале для музицирования стоял концертный рояль. Рядом, на подставках, электрогитара и саксофон. В углу сияла профессиональная ударная установка с несколькими барабанами и многочисленными тарелками.

– На ней играет мама, – похвасталась Сара.

Спустились вниз. Прошли через зимнюю оранжерею и гостиную. Сара посмотрела на часы и сообщила, что торопится. Ей скоро надо ехать на занятия по танцам. Она берет частные уроки. Сказала на прощание:

– Виктор, хотите, я вам покажу еще одно место, где есть растения, овощи, фрукты и остальное пригодное для еды.

– Конечно, – оживился Виктор.

Сара торжественно открыла дверь в столовую. Посреди комнаты большой обеденный стол. Барбара, Лена и Беверли как раз заканчивали сервировку.

Через некоторое время мы дружно махали Саре из окна. На танцы ее увозил сверкающий черный лимузин.

…Что показывают гостям, после того как они хорошенько выпили и закусили? У нас иногда семейные альбомы. В Америке – то же самое.

– Это мой дед, – Беверли листает старый альбом. – После революции он бежал из России. У него были свои пароходы на Волге. Потом он женился в Америке и тоже занимался судоходством. Когда-то учил меня русскому языку. Правда, безуспешно. У Сары получается гораздо лучше.

– Она говорит великолепно, – подтверждаю я.

– Мои мать и отец… Вот я в первом классе… А это на тренировке нашей школьной сборной по баскетболу… Это в университете… Ой, это лучше не смотреть. (На фотографии полуобнаженная Барбара в компании таких же раздетых девиц. Рядом длинноволосые парни.) Это Вудсток. Хиппи. Может, слышали?.. Это тоже Вудсток. На концерте «Роллинг Стоунз»… Это мы обкурились травкой. Это тоже нельзя…

– Слушай, Беверли наш человек, – тихо говорит мне Виктор. – Она мне нравится все больше! – Виктор подмигивает Беверли, на особо пикантных фото требует задержаться дольше. – А это кто? Ты, Барбара? Никогда бы не подумал.

– Беверли, немедленно закрой! – кричит Барбара.

– Представляете, – говорит Майкл, – сколько мне надо было трудиться, чтобы сделать из нее приличного человека.

Барбара смеется и понарошку стучит Майкла по голове.

– После Вудстока я начала учиться на гитаре. А Беверли – на ударных, – говорит Барбара.

На фото выступление студенческой группы. На сцене одни девчонки.

– Это наш джаз-бенд.

– Может, тряхнем стариной, – предложила Беверли.

– Ни за что. Я все забыла.

Разлили еще бутылочку. Поднялись на второй этаж. Барбара взяла электрогитару. Беверли села за ударники. Майкл опробовал саксофон. Оказывается, ничто не забыто…

Стемнело. В гостиной Майкл, запуская магнитофон, объявил:

– Stevie Wonder: «I just called to say I love you»!

Он пригласил Барбару на медленный танец. Я танцую с Леной. Виктор кружит Беверли. Движется он, надо признать, неплохо. Только вот правая рука Шлейкина все время соскальзывает с талии вниз. Беверли ее деликатно поднимает. Мы движемся рядом. Иногда Лена по просьбе Виктора переводит.

– Лена, спроси, где муж Беверли. Я желаю познакомиться с человеком, которому выпало счастье иметь такую обаятельную, привлекательную, восхитительную супругу.

Смутившись, Беверли благодарит за комплимент. Коротко отвечает.

– У нее нет мужа, – переводит Лена.

– Вот как?

– Они расстались.

Виктор тут же обнял Беверли крепче.

– А чем он занимался? Чтобы иметь такой дом, нужны большие деньги.

– Он ничем не занимался, – сказала Беверли. – Все это – старые русские деньги. Old money, – повторила она. – Муж удил рыбу, охотился, катался на лошадях. Месяцами никуда не выезжал и нигде не работал.

– Лен, переведи, – Виктор прижал Беверли еще крепче. – Я тоже люблю рыбачить, охотиться и кататься на лошадях.

– За это я его и выгнала, – сказала Беверли.

Весь вечер Шлейкин не отходил от хозяйки дома. Приобняв Беверли, он ей что-то шептал. Иногда достаточно громко. Чтобы слышала Лена.

– Между прочим, я полицейский. Капитан. На хорошем счету у руко­водства…

– Он капитан полиции, – сухо и бесцветно между глотками кофе переводила Лена. – Говорит, что перспективный.

Виктор игриво тронул пальчиками плечо Беверли.

– Четыре звездочки плюс четыре небольших шага – и я генерал.

Беверли отвела пальчики Виктора в сторону.

– Четыре звездочки минус, – улыбнулась она, – и вы вообще не офицер.

– Что?

– Тебя давно пора разжаловать, – сказала Лена.

– Попрошу точнее с переводом, – потребовал Виктор. Он не собирался так просто отступать: – Мы сможем встретиться завтра?

– Нет, ни завтра, ни послезавтра, – Беверли произнесла это с некоторым сожалением. Кажется, Виктор ей чуточку нравился. – Я всю неделю работаю.

– Где?

– Так. В Вашингтоне… – неопределенно ответила Беверли.

– Надеюсь, – игриво сказал Виктор, – в этот город ходит общественный транспорт?

Расставались поздно вечером, когда вернулась Сара. Беверли выглядела счастливой и чуть-чуть взволнованной.

– Я признательна всем за чудесный вечер. Давно так не веселилась. Работа, работа. Сегодня благодаря вам я опять почувствовала себя молодой и… немножко русской.

– Мы еще увидимся? – настаивал Виктор.

Беверли пожала плечами.

– Боюсь, что это невозможно.

– Черкните адресок.

– Думаю, не стоит.

– А ведь я настойчивый, – с этими словами Виктор начал медленно отцеплять бейдж – маленький цветной пластик на кофточке, висевшей в прихожей.

Кажется, Беверли не возражала.

Позже она и Сара стояли на ярко освещенном крыльце и долго махали нам вслед.

На обратном пути Барбара быстро уснула. Мы с Леной тоже дремали. Не мог успокоиться перевозбужденный Виктор.

– Майкл, как думаешь, мы можем завтра съездить к Беверли?

Майкл не понимал. Виктор растолкал Лену.

– Ну? Что тебе?

– Извини, это срочно. Узнай, смогу ли я завтра встретиться с Беверли у нее на работе.

– О господи… – простонала Лена.

– Если Майклу трудно, я сам доберусь. Пусть только объяснит.

Лена перевела.

– На работу? – удивился Майкл. – Вряд ли.

– Почему?

Майкл промолчал.

– Лен, смотри, что у меня.

Виктор достал из внутреннего кармана цветной бейдж. На синем фоне белая лента, вокруг – желтые звезды, весы с красно-белыми полосками. Крупным шрифтом название организации и полное имя Беверли.

– Переведи.

– Department of justice. Federal bureau of investigation, – читает Лена и дрогнувшим голосом расшифровывает – Федеральное бюро расследований. ФБР!

– Ничего себе, – говорю. – Майкл, видал?

– Видал, – спокойно отвечает Майкл. – Я не хотел говорить... Беверли – руководитель отдела. Давно уже генерал.

– Ё-мое, – выдохнул Виктор и откинулся на спинку. – Майкл!

– Что?

– Что «что»! Предупреждать надо.

На следующий день отправились в полицейский участок. Коллеги Шлейкина встретили нас тепло и приветливо. С интересом разглядывали и хвалили форму Виктора. Фотографировались. Бесплатно.

Шлейкин пытался узнать главное:

– А есть у вас такие случаи… Я слышал, что это бывает в некоторых государствах… Ну… что полицейский взял деньги. Например, у нарушителя правил дорожного движения.

– Зачем? – спросил лейтенант Боб Тейлор.

– Ну как сказать… Чтобы потом его отпустить.

Лица у полицейских удивленно вытянулись.

– Понятно. А может полиция закрыть глаза на маленькие нарушения, если ее за это, как бы сказать, чуть-чуть отблагодарят…

– Какие нарушения?

– Ну, к примеру, мелкий бизнес. Торговля без лицензии.

– За это отблагодарят? Нет, – американцы снова удивились, – это совершенно невозможно.

Лена рассердилась:

– Такие вопросы больше переводить не буду.

– Что, русский коллега, имеете в виду? – переспросил Боб.

– Виктор, – говорю, – если ты насчет фото и матрешек, то бесполезно. Не договориться.

Виктор и сам понял бесперспективность разговора. Сказал Лене:

– Переведи. Я так и думал. Полицейские всех стран одинаковы. Мы твердо стоим на страже законов и общественного порядка. Как сказал ваш Маугли, мы все одной крови.

Про Маугли Лена опустила.

Боб начал излагать детали оперативной работы. Виктор вдруг заскучал, поинтересовался, где туалет. Вернулся красный и взволнованный.

– Может быть, – спросил кто-то из американцев, – хотите посмотреть нашу тюрьму? Здесь рядом. Съездим ненадолго.

– Годика на два-три? – спросил Виктор.

Коллеги заулыбались.

– Ну что, глянем на каторжную жизнь заключенных в мрачных застенках и казематах?

Мы с Леной не возражали.

В конце встречи принесли сувениры. Красочные нашивки и штук тридцать ручек с эмблемой полиции.

– Мы взяли несколько шевронов. Виктор вытянул из коробки три ручки и разделил между нами.

– Берите еще.

– Хватит, – сказал Виктор.

– Давай возьмем, – говорю.

– Скромнее ведите себя. Неудобно, – прошипел Виктор.

Мы прощаемся и выходим на улицу. Ждем Боба, который отвезет нас в тюрьму. Подставляем лица под яркое солнце.

– Ты чего от ручек отказался? – спросила Лена. – Нормальные сувениры.

– Достаточно. Неудобно брать столько.

– Нет, серьезно. На тебя это не похоже.

– Хватит, – сказал Виктор, откинул полу милицейского кителя, сунул руку в карман и вытащил из него горсть ручек.

– Виктор, ты с ума сошел. Ты их спер?

– Ну почему спер?! Так… зацепил на ресепшн мимоходом, возвращаясь из сортира. Чисто автоматически.

– О господи! – Лене становится плохо.

– Откуда я знал, что они так расщедрятся? – оправдывается Виктор.

Прибыли в местную тюрьму. В сопровождении дежурного офицера прошлись по этажам. В целом понравилось. Чисто, просторно. Зашли в женское отделение. В камере около десяти коек. Заняты не все. Форма Виктора и здесь произвела впечатление.

– С кем это вы, лейтенант? – интересовались молоденькие узницы.

– Это русский полицейский.

– На чем вы его застукали? Сколько ему дали?

– Он не для отсидки.

– Для чего же?

– Крепить мир и дружбу. По обмену опытом. Вы разве не слышали? По утвержденной программе мы с русскими меняемся заключенными. Их арестанты приедут к нам. А вас отправят в Сибирь.

Заключенные отшатнулись.

– Не имеете права!

– Не всех, конечно. Только добровольцев. Есть желающие по обмену в Си­бирь?

Дураков не было.

– Имеется другое предложение, лейтенант. Оставьте русского офицера у нас. Хотя бы на ночь.

– Для чего он вам?

– Меняться опытом! Будем крепить мир и дружбу!

– В общем, я не против, – сказал Виктор дежурному офицеру.

– Что он сказал?

– Он согласен…

Мы осмотрели еще несколько многоместных камер. Приличные койки, душ, комфортные санузлы. Рядом с общим холлом комната с двумя стиральными машинами и помещение для сушки белья. В холле на стене телефонные аппараты.

– Заключенные могут позвонить домой, поговорить с родными, – объяснил Боб.

– А в другой город?

– Пожалуйста.

– Бесплатно?

– Оплачивает та сторона. Соединяют, если они готовы тратить деньги. Кстати, – добавил лейтенант, – количество разрешенных минут связи зависит от поведения заключенных. Здесь все направлено на то, чтобы клиенты встали на путь исправления.

«Клиенты» мирно гуляли по общему пространству. Пили кофе, читали свежие газеты. Короче, чувствовали себя как дома. Чуть вдали у окна на возвышенности безучастно сидел полусонный дежурный. Перед ним лежал телефон. Валялась пара открытых книг. Светился экран монитора. Письменные приборы были аккуратно разложены, как у обычного конторского служащего. Полицейская форма явно выбивалась из общего офисного стиля.

– Почему он без оружия? – обратил внимание Виктор.

– Клиенты могут отнять, – просто объяснил офицер.

– Серьезно?

– Да, было много случаев.

Мы с Виктором удивленно переглянулись.

– Так безопасней для персонала, – добавил полицейский. – Это раньше дежурили с револьверами. Возникали проблемы. Теперь обходимся простой сигнальной кнопкой. В общем, внутри помещений несем службу без оружия.

Офицер повел нас к какой-то двери. Открыл. Мы оказались в большой и светлой библиотеке. На металлических стеллажах тысячи книг. За столами – десятки заключенных. При появлении начальства они даже не почесались.

– Здесь, – указал офицер на стеллажи, – юридическая литература. Многие клиенты знают ее в совершенстве. Может быть, гораздо лучше, чем я. Если администрация сделает что-нибудь противозаконное, они затаскают нас по судам.

Негр, сидевший поблизости, улыбнулся и что-то негромко произнес.

– Что он сказал, Лена?

– Он сказал: «Это точно».

Мы обратили внимание на то, что заключенные одеты в разную форму. Вернее, в форму разных цветов. Красная, синяя и зеленая.

– Цвет зависит от сроков наказания и поведения заключенных, – объяснил офицер. – Для людей в красной форме более жесткий режим.

Далее мы узнали, что для заключенных в синей есть ряд послаблений. Они могут больше времени гулять, читать в библиотеке, заниматься спортом. Им разрешается подрабатывать в тюрьме. Арестантов в зеленой форме часто отпускают на выходные домой. Их даже иногда нанимают соседние предприятия. Часть заработанных денег направляется на содержание заведения.

– Нормально, – сказал Виктор. – Замочит кого-нибудь в выходные, а потом неделю здесь отдыхает.

Лена перевела вопрос мягче.

– К нам никогда не поступают убийцы и закоренелые преступники, – объяснил офицер. – Они не могут находиться в тюрьме вместе с осужденными за мелкие нарушения. Максимальные сроки у наших клиентов – два-три года.

Экскурсия продолжалась. Десятки заключенных развлекались на открытых баскетбольных площадках. Было видно, что за время отсидки многие довели мастерство до совершенства. Они легко попадали в кольцо из трехочковой зоны. Поразил крытый спортивный зал.

– Ого, – присвистнул Виктор, – в нашем городе на воле нет такого.

Вместе с арестантами отобедали в их столовой. В широкий поднос с углублениями налили суп, насыпали мелко резанных овощей. Огромный бифштекс сползал на край подноса. Чувствую, одной рукой не удержать.

– А компот? – поинтересовался Виктор.

Нам дали по стакану колы.

– Я бы охотно здесь посидел, – выпуская кольца дыма, сказал Шлейкин после обеда, когда мы развалились в мягких креслах в кабинете заместителя начальника тюрьмы. – Отдохнул бы, расслабился. Серж, ты оценил, сколько здесь насыпают жратвы? Опять же спорт, кино, развлечения. Лен, спроси, а бара здесь нет?

– Нет.

– Хрен с ним. Отказался бы от выпивки на пару лет. Хотя, думаю, здесь достать можно.

– Не всем выпадает такое счастье, – говорю. – Его надо как-то заслужить.

– Да, – согласился Виктор, – жизнь несправедлива. Везет далеко не каждому...

– О чем они говорят? – спросил заместитель начальника тюрьмы.

– Да так, мечтают о красивой жизни, – перевела Лена.

– Я тоже надеюсь уехать из этой дыры. Во Флориду, – затянувшись сигарой, произнес офицер.

Как в старом американском кино, он вытянулся и скрестил ноги на широком письменном столе. Под каблуками виднелись документы с печатями, штампами и указаниями руководства.

Ночью на полицейской машине отправились на дежурство. Лена сидела в кабине пикапа рядом с лейтенантом Бобом Тейлором. Мы с Виктором – за решеткой сзади, в отсеке для правонарушителей. Долго колесили по городу. Как назло, ничего не происходило. Заехали на огонек. В открытом помещении ни души. Медицинское оборудование. В шкафах вдоль стен полки с лекарствами.

– Что здесь?

– Пункт «скорой помощи».

– Почему никого нет?

– Машина уехала на вызов.

– Почему не заперто?

– А зачем?

Посидели в медпункте. Рация молчала. По-прежнему все спокойно.

– У вас есть, – спросил Виктор, – хоть какая-нибудь криминально опасная зона, где с высокой вероятностью могут случиться преступления?

Боб задумался и сказал:

– Садитесь в машину. Кажется, я знаю такое место.

…Подъехали к какому-то складу. Зашли со двора. Боб осветил фонариком кирпичную стену. Вдоль нее, на высоту более метра, уложены штабелем небольшие, сверкающие бочонки. Литров по десять-пятнадцать.

– Здесь в прошлом году, – сказал Боб, – украли бочку с пивом.

– В прошлом году? Серьезно? – Виктор подмигнул мне и сокрушенно качнул головой. – Ая-яй!

– Да, был такой случай, – всерьез подтвердил Боб. – Но сейчас, видите, никого нет.

– Не везет, – посетовал Шлейкин.

Поехали дальше. Виктор долго молчал.

– Серега, как думаешь, сколько времени у нас где-нибудь в Нярдоме без собак, охраны и колючей проволоки лежали бы эти бочонки с пивом? – наконец спросил он и сам же ответил: – Бьюсь об заклад. Не более часа.

– Что Нярдома, – говорю, – они бы и на Красной площади, у кремлевской стены не запылились.

И вдруг послышался тревожный сигнал рации. Боб вышел на громкую связь.

– Дежурный передает, – перевела Лена, – в каком-то доме семейный скандал с дракой. Вызывают полицию.

Прибыли по указанному адресу. Тихо, спокойно. В окнах горит свет.

Виктор попросил Боба:

– Можно, я первый. А еще лучше – давай я один зайду в дом.

– Зачем?

– Посмотрим, что будет.

– Я не могу рисковать.

– Какой здесь риск? – убеждал Виктор. – Обыкновенный семейный конфликт. Увидим, как отреагируют на русского милиционера. Вместе посмеемся.

Боб долго не соглашался. Потом уступил.

– Если что – я рядом.

– О’кей.

Виктор нажал кнопку звонка.

– Кто там?

– Полиция, – сказал Боб и отступил в тень.

Дверь открылась. Свет упал на стоящую у крыльца полицейскую машину. Виктора впустили. Он закрыл за собой дверь. Возвращения ждали недолго.

Не прошло и минуты, как дверь с грохотом распахнулась. Из нее вылетел Шлейкин. Потом его милицейская фуражка. С крыльца Виктор скатился на землю. Вскочил, начал отряхиваться. Боб посветил фонариком. С губы милиционера сочилась кровь. Боб кинулся к машине. Схватил винчестер (он стоял в кабине, пристегнутый к специальной подставке) и бросился обратно, к дому.

– Не надо! – закричал Виктор. – Всё в порядке! – Испуганная Лена переводила синхронно. – У меня нет претензий!

– У меня есть, – ответил Боб и начал стучать прикладом в дверь.

Открыл внушительных габаритов разъяренный негр. За ним показалась темнокожая жена. Она схватила мужа за руки. Боб решительно вошел в дом.

На полупрозрачные оконные занавески упали три изломанные человеческие тени. Активно жестикулируя, хозяин что-то начал объяснять. Возможно, он был нетрезв, но говорил весьма убедительно. Жена кивала головой и поддакивала.

– У тебя, Виктор, есть какие-то претензии? – распахнув дверь, еще раз спросил Боб.

– Я же сказал: никаких.

Вернулись в машину. Мы с Виктором сели на свои места за решеткой. Шлейкин кривил опухший рот, пальцем трогал рассеченную губу. Молчал. Боб искоса поглядывал в нашу сторону и качал головой. Потом оттаял и даже улыбнулся.

Подъехали к нашему дому.

– Что произошло? – в один голос закричали Барбара и Майкл.

Лицо у Виктора сильно распухло. Левый глаз заплыл, правый раскраснелся.

– Ничего особенного, – скромно ответил Виктор. – Такая у меня работа.

– Да, – подтвердил Боб. – Мы вместе сегодня дежурили.

Наконец, вижу, Майкл поверил, что Шлейкин не зря носит форму.

– Виктор, – горячо сказал он, – извини. Только сейчас я убедился: ты настоящий полицейский!

Весь вечер Майкл ходил за Виктором с аптечкой. Вместе с Барбарой они промыли Шлейкину глаз. Осторожно прижгли антисептиком раны. Перед сном Майкл еще раз осмотрел лицо Виктора при свете настольной лампы. Произнес важно и серьезно:

– Виктор, я уважаю тебя и твою работу.

– Что случилось? – спрашиваю, когда мы остались одни в комнате.

– Ничего. Негр дикий попался.

– А все-таки?

Виктор долго молчит. Потом начинает рассказывать.

– Вхожу я, значит, в дом. Вижу такую картину: негр лежит на кровати. Пьяный. Жена, симпатичная такая, увидев меня, бросается к мужу и тащит его с матраца. Мол, смотри, ирод, за тобой приехали. Он не поворачивается. Типа спит. Главное, она не замечает, что я в нашей форме. Орет, жалуется, что муж ее бил.

– Ты как понял?

– Насмотрелся я. У нас все то же самое. Подбегает ко мне. Приподнимает свитер. Показывает, куда бил, какие у нее синяки. Я синяков никаких не вижу. Делаю знак – подними выше. Она задирает свитер. А там нет бюстгальтера. Представляешь? И такие груди! Чернее я никогда не видел. Серега, это божественно. Маленькие такие, ладненькие негритянские сиськи. Думаю, надо рассмотреть повнимательней. Увлекся, короче. В это время сзади подскакивает муж. – Виктор снова осторожно трогает губу. – Я его понимаю. Проснулся, наверное, смотрит: что за дьявол? Какой-то клоун в непонятной форме разглядывает его обнаженную жену. Ну, он вскочил и пару раз двинул. Главное, я не успел сгруппироваться.

– Правильно он сделал.

– Я без претензий. Ты же слышал, я так и крикнул Бобу.

Ночью Виктор долго не мог уснуть. Делал примочки на глаз. Ворочался на кровати. В конце концов признался:

– Я, конечно, сделал одну ошибку. Не надо было руками трогать…

Сегодня мы приехали в Аннаполис. Гай Теннот встретил нас у здания Капитолия в парадной форме бригадного генерала ВМС.

– Везет нам на генералов, – скривился Виктор, вспомнив Беверли.

Первым делом Гай завел нас внутрь Белого дома. Характерный купол цент­рального городского здания, стоявшего на вершине холма, мы увидели еще на въезде в город. Теперь любовались изнутри.

– Между прочим, Аннаполис некоторое время был столицей США, – Гай с удовольствием выполнял обязанности гида. – Именно тут заседал конгресс. В этих креслах сидели депутаты. А на балконах второго этажа могли находиться простые граждане. И журналисты, – добавил он, повернувшись ко мне. – В общем, все желающие.

– Все желающие?

– Да.

– Вы шутите, Гай. Даже в наш горисполком без пропуска не войдешь, – сказал Виктор.

– В мэрию пропуск? – удивился Гай, выслушав перевод. – Это вы шутите, Виктор.

Затем Гай повез нас мимо бухты, набитой яхтами и катерами, в Военно-морскую академию.

– Приготовьте секретные фотоаппараты. Сейчас я покажу вам мою работу.

– Не беспокойтесь, сэр. Они у нас включены постоянно.

– Гай, – спросил Виктор. – Откуда такое количество дорогих яхт?

– Этих?

– Ну да.

– Их после семи вечера не будет.

– Почему?

– У рабочих закончится смена. Они придут сюда, заведут моторы, натянут паруса и отправятся по домам.

Виктор долго не мог сообразить:

– Так это яхты ваших рабочих?..

Гай тихонько посмеивался.

У академии большая ухоженная территория. На площадках и газонах навечно приземлились истребители ВМС США, снятые с вооружения. Учебные корпуса разбросаны на сотни метров. В них новое оборудование и тренажеры. Тут же спортивный центр с хоккейной коробкой. На льду азартно бьются факультетские команды в полной профессиональной экипировке. Гай приглашает еще в одно помещение.

Огромный холл напоминает вход в Эрмитаж. Стены увешаны знаменами. Светлый коридор с высокими лепными потолками.

– Это административный корпус?

– Нет, – улыбнулся Гай. – Это общежитие.

Не верим.

– Гай, ты нас разыгрываешь?

Заходим в одну из комнат. Абсолютная чистота. Разумный комфорт. Уровень приличного отеля. Компьютер на столе. В то время такие у нас стояли только в институтских лабораториях. В шкафу для одежды – стеклянная дверь, на которой специальное крепление для обуви. Белые парадные и черные туфли безукоризненно сверкают.

– Это не общежитие, – сказал на выходе Шлейкин.

– А что?

– Пропаганда.

– Вот как? – рассмеялся Гай. – Пропаганда впереди. Сейчас мы поедем ко мне на дачу. Будем есть крабов и запивать пивом. Вы пробовали когда-нибудь наших крабов?

– Ваших? Тоже нет.

– О, вот это – настоящая пропаганда…

Небольшой дом Теннотов на самом берегу Чесапикского залива. Рядом садик и маленькая площадка для барбекю. Мы уселись за длинным столом. На него Гай ставит огромное блюдо с красными, еще горячими крабами. Их приготовили Барбара и Пат.

– Это пробная партия! – кричат они нам. – Начинайте.

– Сам поймал, – хвастается Гай.

– Где?

– Вон там, – Гай махнул в сторону берега. – У меня несколько ловушек. Вот раньше крабы были покрупней. Сейчас уже не то.

– Придется брать количеством, – говорит Виктор.

– С этим проблем не будет. Показываю, как надо. Возьмите инструмент.

Мы взяли каждый по деревянному молотку. Они напоминали киянки. Только размером поменьше.

– В правую руку молоток. А в левую – краб! – командует Гай. – И бьем по нему что есть силы.

Гай разбил клешню и достал бело-розовое мясо.

– Это всё? – спрашивает Виктор.

– Конечно же, нет, – отвечает Гай. – После этого надо взять добрую кружку пива и чокнуться с дорогими гостями. Ваше здоровье! Добро пожаловать в Америку...

Потом Гай принес еще одно блюдо. И еще…

– Гай, можно покататься на лодке? – спросили мы, когда добрая часть угощения была съедена и выпита.

– Не проблема, – сказал Гай. – Лодка на причале. Берите весла.

Спустились к бухте с множеством деревянных узеньких причалов. Я сел за весла небольшого челна. Виктор и Лена устроились на корме. Гай оттолкнул нас, упираясь в кнехт.

– Только не заплывайте далеко! – прокричал с берега. – И не забудьте! Все причалы частные. Вам нужно будет вернуться к этому месту!

– Хорошо-о-о!

Впереди огромное пространство. Голубое небо. Теплое вечернее солнце. Белые коттеджи, деревья, палисадники – все удаляется. Почти исчезает. Наконец я опускаю весла. Мы дрейфуем в сторону океана.

– Вы даже не представляете, как меня сейчас тянет на службу. – Виктор снял рубашку, лег поудобнее. Закурил сигару. Сказал дурацким голосом: – Серж, как тебе понравились крабы?

– Не очень. – Я лежу на носу лодки. Изображаю аллегорию каприза. – В этот раз они были чуть жестковаты.

– Давай назавтра закажем омаров.

– Омары? Опять?

– А говяжьих мослов? А гнилой капусты? А котлет из путассу? Не хотите попробовать?! – не выдерживает Лена.

– Нет. А вот от жареной картошечки с маслятами я бы не отказался.

– С солеными груздями.

– И маринованными огурчиками…

– Слабосоленая семга очень вкусна. Особенно наша, печорская.

– А морошка в собственном соку?

– Можно толченую брусничку…

– Или клюквенный морс. Такой ядреный. Из холодильничка…

Виктор поднялся. Теплый бриз щекотал лицо и шею. Он осмотрелся. Вокруг безбрежные дали Атлантического океана. Редкие яхты на краю горизонта. Зыбкая солнечная дорожка. От избытка чувств он вскинул руки и запел:

Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга,

Конца и края нет.

Мы с Леной подхватываем:

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Течет моя Волга,

А мне уж тридцать лет…

Вернулись поздно. Разумеется, забыли место швартовки. Привязали лодку наугад. Сняли весла и зашагали по длинному узкому помосту. На берегу появилась дама в спортивном костюме. Она выбежала из своего дома. Сразу, без долгих вступлений, начала громко кричать. Точь-в-точь, как моя соседка по дому.

Мы шли не останавливаясь.

– Чего она орет? – спросил Виктор.

– Не пойму, – сказала Лена. – Кажется, это ее причал.

Мы увидели знакомую табличку: «Private».

– Может, переставим лодку? – предложила Лена.

– Перебьется, – сказал Виктор. – Вздорная баба. Подумаешь. Ну постоит лодка часик. От нее не убудет.

Мы направились к коттеджу Гая. Он уже бежал к нам. На ходу застегивал китель. Натягивал пониже фуражку.

– Ничего страшного, – улыбнувшись, сказал нам. – Отдыхайте.

Он прошел мимо дамы, стараясь не поворачиваться к ней спиной. Прижал обе ладони к сердцу. Извинился. Она, буркнув что-то в ответ, вернулась в дом. Гай добежал до конца причала. Отвязал лодку и потянул ее к берегу.

– Хочет по суше отбуксировать к своему месту, – сказал Виктор.

Мы наблюдали за Теннотом, опершись на весла.

Опять выскочила соседка. В этот раз она стала кричать еще громче. Гай снова извинился. Остановился на середине причала, не зная, что делать. Весел в лодке не было. Соседка не унималась. Она успокоилась лишь тогда, когда бригадный генерал прыгнул в воду.

Гай молча тащил лодку к своему причалу. Его китель мгновенно намок и потемнел. Иногда вода накрывала плечи. На поверхности оставалось мрачное лицо и форменная генеральская фуражка…

Утром вместе с газетами пришла дурная весть. Прибежала взволнованная Лена. Ворвалась к нам в комнату. Бросила на стол местную газету.

– Видали! Какой ужас!

На первой странице – я, Виктор и Лена на сцене школы. Еще наши портреты. Ну очень крупно!

– А по-моему, неплохо, – сказал Виктор.

– Ты почитай, что здесь!

Оказывается, какая-то журналистка напечатала статью «Правда об СССР». С подзаголовком, набранным внушительным кеглем, «Русские сбрасывают стариков с деревьев!» большой репортаж о нашей встрече с американскими школьниками.

– Эти ненормальные опубликовали все, что мы наговорили! – По щекам Лены текли слезы. – Нас теперь на родину не пустят. Серега, смотри, что ты тут наплел, – рыдая, она начала переводить некоторые предложения: «Дети в школе не учатся… За чтение книг преследуют… «Компьютеры? – переспросил русский журналист, – мы такого не знаем… Телевизоров не видели… За малейшую провинность всех сажают в тюрьму. Там пытают и бьют электрическим током». Бред какой-то-о-о-о.

Мне стало нехорошо.

– Лена, ну ты же помнишь. Это был ход. Ораторский прием. Все усугубить, довести до абсурда. Чтобы потом опровергнуть…

– Я-то помню. Только как возвраща-а-а-ться?

– Да, влипли, – вздохнул Виктор. – Если дойдет до начальства...

Картина вырисовывалась безрадостная. Виктор сник, задумался. Лена продолжала рыдать.

– Надо сейчас же ехать в редакцию, – говорю. – Пусть дадут опровержение.

Спустились на первый этаж к Майклу. Стали объяснять ему все с самого начала.

– Майкл, понимаешь?

– Понимаю, – кивает Майкл. – Но зачем надо было столько врать? Не понимаю.

Через некоторое время добрый Майкл все же позвонил в редакцию и договорился о немедленной аудиенции.

В фойе редакции темно и малолюдно. Нас встречает корреспондентка, автор ­статьи. Та самая девица, которая догнала Виктора в школе и интересовалась, как старики взбираются на деревья. Приглашает в кабинет. Терпеливо слушает все наши доводы.

– Да, – говорит, – все ясно. Когда вы уезжаете?

– Через несколько дней.

– Понятно.

– Что «понятно»? – на всякий случай уточняем мы.

– По-человечески я вам сочувствую. Скажу больше. И мне на вашем месте было бы страшно. За эти мужественные слова, наверное, вас будут преследовать. Возможно, арестуют. Но за правду надо бороться.

Она говорит об этом так просто, будто отправляет нас на рынок менять негодный товар.

– С кем бороться? За какую правду?

Журналистка громко и вдохновенно начала что-то выкрикивать. Кажется, в стихах.

– Что она несет, Лена?

– Ну… вроде нашего: «Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

– Какой бой? – говорю. – Здесь все вранье от первой до последней строчки.

– Как вранье?

– А так.

Мы требуем отвести нас к руководству. Журналистка фыркает и звонит по внутреннему телефону. Идем в кабинет главного. Он холодно пожимает нам руки. Приглашает за стол. Вызывает по громкой связи переводчицу. Входит испуганная пожилая дама с диктофоном в руках.

– Вы переводили?

– Да. Что-то не так?

– Да здесь все не так! – срывается Виктор. – Начиная с заголовка. «Русские сбрасывают стариков с деревьев». Да это же бред собачий.

– Объяснитесь! – главный редактор в бешенстве и, кажется, готов немедленно уволить своих сотрудниц.

– Я не могла ошибиться.

Трясущимися руками переводчица включает магнитофон в том самом месте, где Виктор говорит: «Больниц, поликлиник, лекарств нет. Все больные обречены. Стариков в СССР раз в год загоняют на деревья». «Это еще зачем?» – слышен голос Лены. «Потом их начинают трясти. Тех, кто удержался, оставляют жить еще на год. Кто свалился, добивают палками...»

– Достаточно! – выслушав перевод, машет главный редактор.

Сотрудница останавливает пленку.

– Ваше выступление? – спрашивает главный редактор.

Виктор молчит. Широко открытым ртом возмущенно глотает воздух.

– Это ораторский прием, – говорю. – Лена, объясни.

– Это ваше выступление? Да или нет?

– Да, но…

– У меня нет времени, – жестко останавливает главный. – Ясно одно: ситуация в СССР еще хуже, чем мы предполагаем. Вероятно, наша публикация наделала много шума. Понимаю, вас запугали органы. Они не дают вам житья даже в Америке. О, я чувствую железную хватку кей джи би. Но надо сохранять в себе мужество. Скажите, кто конкретно вас запугивает? Мы напечатаем продолжение этой истории. Если дойдет до попыток расправы, сделаем все, чтобы Соединенные Штаты дали вам политическое убежище.

– Что?!

– Хотите, сегодня мы передадим этот материал на радио «Голос Америки»? У вас будет сильный покровитель.

– Боже упаси! – кричим не сговариваясь. – Лучше мы сами…

– Хорошо. Пока на этом и закончим.

Прощаясь, твердо обещаем еще жестче и настойчивей бороться с ре­жимом.

– Прочь малодушие, страх и компромиссы! – поддерживает нас главный редактор.

Выходим на улицу. Из окна нам машет журналистка. Вопит, сложив ладони рупором:

– Русские, лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

– Да иди ты! – ругается Шлейкин.

Медленным шагом возвращаемся к машине.

– Виктор, у тебя есть деньги? – спрашиваю.

– На подарки…

– Доставай. У меня тоже имеется кое-что. Лена?

– Около сотни.

– Майкл, сколько у вас газетных киосков?

– Немного, – отвечает Майкл.

Мы собираем все наши деньги в общую кучу. Всякая скомканная, мятая, прятанная-перепрятанная купюра имела свое назначение. Перед тем как опустить ее в бумажный пакет, каждый тихо прощается:

– Это магнитола, косметика, наушники фирмы «Филипс», кроссовки…

– Джинсы мне и мужу, видеоплеер, блузка, обувь, что-нибудь поесть… заграничное.

– Магнитофон, фотоаппарат, джинсы, куртка, плащ, две бутылки виски, сигареты…

В городских киосках мы выкупаем тираж сегодняшней местной газеты. Нас узнают продавцы. Сочувствуют, поддерживают и благодарят за «правду об СССР». Толстые связки газет с нашими фотографиями за ближайшим поворотом летят в мусорные баки. В последнем киоске все экземпляры на свои деньги приобрел Майкл.

– Как мы тебе благодарны.

– Не стоит, – отмахивается Майкл. – Я всего лишь пытаюсь спасти три небезразличные мне человеческие жизни.

Бедный Майкл. Кажется, и он поверил в нашу «правду об СССР».

К обеду проблема с газетами решена. Вопрос с гостинцами и сувенирами также автоматически снялся с повестки. В наших кошельках ни цента. Поначалу Шлейкин хотел утаить часть суммы, вырученной за фото на улице. Говорил, что деньги нужны ему для очень важного дела. Мы с Леной изъяли его доллары почти силой.

Накануне отъезда на родину мы с Виктором и Майклом отправились в Нью-Йорк. После неприятностей с газетой у Лены была истерика. Она плакала и кричала, что видеть нас с Виктором больше не может. В общем, осталась с Барбарой дома.

– Как-то нехорошо получилось с Леной, – всю дорогу переживал Майкл.

– Плохо, конечно, – соглашался Шлейкин и добавлял: – В том смысле, что переводить некому.

Сначала мы теплоходом отправились на Лонг-Айленд. Поднялись на статую Свободы, сфотографировались. Затем посетили Эмпайр Стейт Билдинг. В скоростном лифте взлетели на один из небоскребов Всемирного торгового центра. От быстрого подъема закладывало уши. С немыслимой высоты открылись удивительные панорамы города. Большие расстояния не мешали легко ориентироваться. На стеклах смотровой площадки по всему периметру нанесены контуры известных зданий. Оставалось подойти к стеклу так, чтобы рисунок совпал с очертаниями архитектурных достопримечательностей, и тогда можно прочесть их названия, выведенные рядом.

Посидели в китайском ресторанчике. Отдохнули в парке. Майкл обратил наше внимание на человека, лежавшего на скамейке. Он был одет со вкусом, но слегка помят. Наверное, чтобы не испортить добротные вещи, человек постелил на скамейке газету. Он напоминал руководителя нашей технической службы Павла Камышина, вышедшего в обеденный час понежиться на солнышке.

– Вот, – шепнул Майкл, – та проблема, о которой я вам говорил.

– В чем проблема, Майкл?

– Это безработный. Безработица – серьезная проблема.

– Майкл, смотри, – сказал Виктор и подошел к пустой скамейке, развернул лежащие на ней газеты, лег, вытянув ноги. – Гляди сюда.

Смотрим. Нечищеные ботинки на толстой подошве фабрики «Скороход», потертый костюм Воронежского комбината бытового обслуживания, синий милицейский ремень из искусственной кожи, зеленые армейские носки и восемьдесят килограммов живого веса.

– И в чем разница, – кричит со скамейки Виктор, – с вашим безработным?

– Ну разница, – говорю, – допустим, есть. Надо бы тебя приодеть, Виктор, а то позоришь державу, совсем обносился.

– Давай обсудим реальные проблемы, Майкл, – поднялся Шлейкин.

Я перевел.

– О’кей.

– Дай слово, что ты не откажешь.

– Хорошо, – сказал Майкл.

– Это связано с работой.

Майкл насторожился.

– Известно, что в Америке существует проблема сексуальной эксплуатации человека человеком.

– Возможно, есть такая. А что?

– Серж, скажи, пусть отвезет меня в публичный дом. Я хочу исследовать эту тему.

Я перевел. Майкл запротестовал. Замахал руками: «Нет! Нет!» – на это он пойти не может!

– Майкл, – наседал Виктор, – это серьезная проблема. С ней надо как-то бороться. Но прежде ее следует изучить.

– Нет. Нет и нет!

– Пойми, это для работы. Нельзя закрывать глаза на язвы общества.

– Нет!

– Если не согласишься, я останусь здесь на ночь. Буду самостоятельно изучать эту тему. Без языка. В чужом городе. Ты знаешь, ради работы я готов на все.

Виктор снова демонстративно лег на скамейку.

– Ладно, – сдался Майкл и, поразмыслив, стал излагать свой план.

Я переводил: «Он примерно знает, в каком районе эта проблема существует. Но к борделям подъезжать категорически отказывается. Он высадит тебя за два квартала. Мы подождем, пока ты будешь заниматься исследованием».

– Разве ты со мной не пойдешь? – забеспокоился Виктор. – Кто будет переводить?

– Обойдешься. Думаю, с этим как-то справишься.

– Ладно. Рискну. Но если что, Серж, вся ответственность на тебе.

Начали выбираться из центра. Вскоре улицы потемнели и сузились. Наконец Майкл остановил машину в каком-то сером безлюдном районе. На тротуаре горы рваного картона. Всюду банки, склянки, пакеты с мусором. Обрывки газет и клочья целлофана висят на пыльных деревьях. Грязно и неуютно. Район не соответствовал возвышенным представлениям Виктора.

– Да тут много хуже, чем я думал. – Шлейкин начал собираться, достал брошенный утром на заднее сиденье тугой целлофановый пакет. – Не хочется идти, – вздохнул, – а надо.

– Не фарисействуй.

– Чего?

– А ты знаешь, – говорю, – что на изучение темы могут потребоваться средства?

– Все учтено, – ответил Виктор и приоткрыл целлофан. Там в плотной упаковке виднелась милицейская форма. В отдельном пакетике – фуражка. – Если что, продам. Думаю, этого хватит.

– Ты с ума сошел!

– Как говорится, всё для работы.

Майкл примерно объяснил, в каком направлении двигаться. Шлейкин вышел из машины, придерживая сверток.

– Телефон? Адрес? – обеспокоенно спросил Майкл.

Виктор расстегнул воротник и показал ошейник. Глядя на удаляющуюся фигуру, Майкл задумчиво сказал:

– Хорошо.

– Хорошо – что? – спрашиваю.

– Хорошо, что Виктор сегодня без формы.

Мы ждали несколько часов. Шлейкин не возвращался.

Я гулял возле машины. Майкл зубрил русский: Виктор и Лена написали ему два десятка слов и выражений. Майкл иногда опускал стекло, высовывал голову и что-нибудь спрашивал:

– Серж, что такое «дай лапу»?

– Это значит – «Здоруво. Добрый день».

– Коу мнье?

– Ко мне – означает «подойди», «иди сюда». Что ты там учишь? Дай по­смотрю.

– Нет, – Майкл спрятал листочек. – Еще нельзя. Виктор сказал, чтобы я тебе не показывал. Завтра я буду говорить с тобой по-русски. Это сюрприз.

Пару раз мимо проезжала полицейская машина. Однажды затормозила. Офицер спросил, приоткрыв окно, всё ли у нас в порядке.

– Все о’кей! – отвечал Майкл.

На самом деле он уже начал волноваться. То и дело поглядывал на часы.

На город опускались сумерки.

– Серж, – не выдержал Майкл, – надо искать Виктора. Извини, но я пойти не могу. Категорически.

– Хорошо, – говорю, – отправлюсь я.

– Только осторожно, Серж. Могут встретиться хулиганы. В случае опасности беги сразу к машине.

– О’кей!

Я осторожно двинулся на мерцающий свет неоновой рекламы. Прошел несколько слабо освещенных улиц. Пару раз какие-то люди призраками выходили из мрачных дворов. Пытались что-то мне сбыть. Требовали подарить им хотя бы несколько долларов. Для ясности я вывернул карманы брюк. Больше не заправлял. Они торчали с боков, как серые небольшие мешочки.

Вот наконец специфическая реклама на одном из домов: роскошная дама с пульсирующим бюстом, настойчиво рекомендует зайти. Кажется, здесь может находиться то самое место. Но вот еще похожая реклама и еще… Понимаю, вероятность отыскать в этих шхерах нужного человека ничтожна. Все же для очистки совести открываю ближайшую дверь.

Полумрак. В нос ударяет резкий запах прелых трав и восточных специй. Китаец средних лет поднялся навстречу. В холле на широких диванах несколько девиц. Они нехотя встали. Лениво приосанились. Китаец начал предлагать товар. Говорил что-то про хорошие скидки.

– Нет, – отмахиваюсь, – я ищу русского парня, Виктора.

– Возраст?

– Лет тридцать.

– Высокий, низкий?

Китаец говорит по-английски также плохо, как я. Помогают жесты. Кажется, мы понимаем друг друга.

– Среднего роста.

– Худой или толстый?

– Нормального телосложения. Со светлыми волосами. Мне нужен Виктор.

Китаец задумался. Сказал: «Ждать» и исчез за тяжелой портьерой. Через несколько минут появился в компании двух мужчин неопределенного возраста. Один негр, второй азиат. Мужчины улыбались, явно стараясь понравиться.

– Русских нет, – извинившись, сказал китаец. – Но к твоему удовольствию имеются эти симпатичные парни. Любого из них при желании можешь называть Виктором.

Один из Викторов, обольстительно улыбаясь и подмигивая, стал медленно приближаться. Его походка была вызывающе развязной…

Хорошо, что входная дверь оставалась приоткрытой. Через пять минут, запыхавшись, я вскочил в машину Майкла.

– Что случилось? Где Виктор?

– Не знаю, – ответил без подробностей. – Но больше я из машины не выйду.

Вскоре явился Шлейкин. Мрачный, недовольный, без пакета.

– Где тебя носит?!

Виктор даже не оправдывался. Упал на заднее сиденье.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Заплутал в трущобах. Еле выполз. Поехали.

Мы стали медленно выбираться из города.

Долгое время Шлейкин бесцельно глядел в окно. Иногда что-то тихо бубнил и чертыхался. Наконец его прорвало:

– Они все с прибабахом. – Виктор матюгнулся. – Проститутки.

– А что такое?

– Пришла одна… Слышишь, Серж.

– Ну. Хотя бы симпатичная?

Виктор скривился.

– Уединились. То, сё. По бокалу шампанского. Я допить не успел, а она р-раз все сняла и уже в постели. Лопочет что-то по-своему. Зовет. На часы показывает. Сам понимаешь, для изучения темы мне тоже пришлось раздеться.

– Совсем?

– Ну да. Ошейник с координатами только на себе оставил. На всякий случай. Лезу, значит, под простыню. Она как меня раздетого увидала, сильно впечатлилась. Вскочила. Натащила какие-то плетки, цепи, копья, маски, кнуты с шипами. Приковала, как бы в шутку, к спинке кровати наручниками. А затем стала тыкать палкой с электродами. Поражать током. Как с цепи сорвались. С трудом отбился. Натянул штаны, выскочил, попросил заменить. Так прислали еще страшнее. Вся в коже, с хлыстом… Еле унес ноги. Придурки. Только ты Майклу не говори… – Виктор опять долго молчал. Потом сказал озабоченно: – Майкл, в Америке есть еще одна серьезная проблема.

– Какая?

Минута ушла на формирование претензии.

– Нью-Йорк – безумно дорогой город. Представляешь? Содрали двести восемьдесят долларов. Практически ни за что. – Повернувшись ко мне, Виктор объяснил: – Потратил все, что заработал на самом дорогом для всякого офицера.

– На форме, что ли?

– Ну.

– Не надо было платить.

– Как? Они в руки денег не дали. Забрали обмундирование. Назвали сумму и всё.

– Что произошло? – спрашивает Майкл.

– Виктор жалуется, что за изучение проблемы с него слупили почти триста долларов.

Майкл удивленно поднял брови.

– Где же он их взял?

– Не говори…

– Виктор продал свою милицейскую форму.

– О боже! – Майкл чуть не зарулил в кювет. Долгое время он качал головой. Потом обернулся, подмигнул мне и сказал: – Что не сделаешь для работы!..

И вот у нас отвальная. Собрались в том же кафе, где десять дней назад отмечали приезд. С утра вся русская делегация гадала, чем угощать американских друзей. Решили приготовить борщ, пельмени, салат оливье, жареное мясо под майонезом и сыром. Готовить пришлось человек на шестьдесят. Вместе сходили в магазин. Купили необходимые продукты. Несколько упаковок пива. Пару коробок вина. Все чеки Виктор аккуратно складывал в карман.

Десятерых русских пришли провожать многочисленные семьи. Веселились, танцевали. С удовольствием ели борщ, пельмени, торт «наполеон». После десерта вторично становились в очередь за русским борщом. К нему Шлейкин выдавал по наперстку спирта.

– Что это?

– Водка. Настоящая, особая.

С борщом «суперводка» шла на ура. Даже ребятишки протягивали маленькие стаканчики. У Виктора хватало рассудка наливать им колу. Из рук иностранца она казалась особенно вкусной.

К началу застолья мы с Леной опоздали. Расписывали торт. Пришли в кафе к очередному тосту за мир, дружбу и сотрудничество. Заметив наше появление, слово взял Виктор.

– Друзья, – сказал он в микрофон, – теперь вы будете свидетелями необычной премьеры. Уважаемый Майкл впервые продемонстрирует свой русский язык. Всего за одну неделю он выучил достаточное количество слов для общения с Сержем. Майкл, прошу!

Все зааплодировали. Майкл поднялся и раскланялся.

– Серж, коу мнье! – крикнул он громко и на всякий случай подтвердил просьбу жестом.

Я подошел.

– Дай лапу.

Мы поздоровались под одобрительные аплодисменты зрителей.

– Сидеть! – Майкл освободил место рядом с собой.

Я подчинился.

– Пей! – Майкл налил водки. – Ешь! – придвинул ближе тарелку.

Американцы захлопали. Русская публика сдержанно улыбалась. Майкл сиял. Он очень гордился своим русским. Главное, я все понимал с одного раза. Делать замечание Майклу было как-то неловко. «Наверное, – подумал я, – так же грубо выглядит наш английский. «I want» иногда говорим мы вместо «I would like». Редко употребляем «not at all», «the pleasure was mine». Что ж, будем учить правильный английский».

По отмашке Майкла заиграла музыка. Местные ребята специально для нас выучили «Подмосковные вечера».

– Танцуй! – тут же скомандовал Майкл, заглянув в свою шпаргалку.

Я отказался. Что за бестактность?

– Серж, сидеть! Ждать! – приказал Майкл. Он встал и направился к эстраде. Принес микрофон. Сунул мне, отрывисто скомандовав: – Серж, голос!

Русские не выдержали. Начали медленно сползать с кресел...

Больше всех ржал Виктор, написавший Майклу эту памятку собаковода.

– Шлейкин, нормальный ты после этого?!

Растерявшийся Майкл не мог понять, почему хохочут русские. Спросил по-английски:

– Серж, я сказал что-то не так?

В конце вечера к нам подошла молоденькая девчонка. Пожала руки мне и Шлейкину.

– Вы, конечно, меня не помните.

– Почему же?.. – начал было Виктор.

– Нет, и не пытайтесь, – рассмеялась девчонка.

Лена перевела.

– Вы приезжали к нам в университет. Читали лекции. Сейчас я хочу вас поблагодарить.

– Вам понравились наши выступления? – оживился Виктор.

– Очень.

– Слыхала?! – Виктор повернул к Лене довольное лицо.

– Я получила за вас отличные оценки.

– Вы изучаете русский?

– Нет, мы учимся на психологов. Русский нам не преподают.

– Как же вы нас понимали? – спрашиваю. – Вам переводили?

– Нет. Мы даже не знаем, о чем были ваши доклады.

– Вот как. Зачем же мы распинались?

– Понимаете, у нашего профессора своя методика. Иногда он приглашает на занятия каких-то людей. Разговаривает с ними на разные темы. Мы по речи, манерам, жестам определяем их профессию, должность, социальный статус. В этот раз профессор усложнил задачу – пригласил иностранцев. Не зная языка, мы должны были то же самое рассказать о вас. Я единственная получила высший балл. Я многое про вас написала. Вы, Серж, журналист. У вас есть жена и дочь. Вы, Виктор, тоже женаты. Имеете детей. Работаете в дорожной полиции.

– Потрясающе! – говорю. – Вот это да.

– Но откуда? – выдохнул пораженный Шлейкин. – Я даже не был в форме…

– Просто, – девчонка начала хохотать, – я случайно видела ваше выступление в программе Нэнси Кодин. Там вы о себе многое рассказывали.

– А-а-а.

– Майкл! – тут же закричала Лена. – Хотите узнать, за что нашим «профессорам» заплатили такие деньги?

Сегодня мы пакуем чемоданы. В дом Майкла то и дело приходят друзья, знакомые, соседи. Шлейкину, так много рассказавшему о проблемах в СССР, несут кучу одежды.

– Почти все новое, – возбужденно говорит Виктор, укладывая вещи в доб­ротные кожаные чемоданы, тоже подаренные.

– Зачем тебе столько джинсов?

– Родственничкам, туды их. Пусть подавятся. Знаешь, у жены их сколько? Смотри, эти даже с бирками. – Виктор показал на отдельную кучку абсолютно новых вещей. – Загоню на барахолке.

Барбара преподнесла мне большой продуктовый набор. В фабричной упаковке, под целлофаном, с яркими этикетками – шесть палок копченой колбасы и шесть больших кусков сыра. Недосягаемая мечта советского человека. Я начал было отказываться, но Барбара обиделась:

– Это от нас с Майклом. Для жены и дочки.

Виктор подошел к Барбаре. Протянул ей аккуратно сложенные чеки из магазина. Попросил Лену объяснить:

– Барбара, это тебе от меня. Презент. Здесь все чеки за вчерашнюю еду и выпивку.

– Но зачем?

– Это элементарно. Ты можешь включить их в свои затраты. Сэкономишь на налогах.

Барбара помрачнела.

– Как я это объясню налоговой инспекции?

– Можно сказать, что в кафе была не просто вечеринка, а презентация для советской группы твоих новых керамических изделий. Все так просто. Мы уедем, и никто ничего не узнает.

Лицо Барбары пошло пятнами. Губы задрожали.

– Никогда. Слышите, Виктор! Никогда не предлагайте такое в Америке. Вы меня поняли?!

Барбара вышла из комнаты. Лена выскочила за ней. Виктор пожал плечами.

– Серж, я не понял. Это же элементарно.

Приехал лейтенант Боб на служебной машине. Вручил Шлейкину огромных размеров коробку. Она была перевязана лентой, украшена бантом. Сбоку надпись: «All is for work!»

– Это твоим коллегам – для работы, – сказал полицейский. – Пообещай, что отдашь это товарищам по службе.

Виктор поблагодарил. Дал слово, что откроет упаковку только в кабинете начальника ГАИ.

Мы ненадолго остались одни.

– Слушай, – говорю, – подарил бы им сувениры, что ли. Я свои все раздал. А у тебя полчемодана осталось.

– Еще не вечер – может, толкну в аэропорту. – Виктор открыл фибровый чемодан с ложками, матрешками, щепными птицами. – А хочешь, я тебе уступ­лю? Возьми оптом. С хорошей скидкой. Деньги отдашь на родине.

Нас вышел провожать весь поселок. Каждая семья привозила «своих» русских к большому автобусу, рядом с которым быстро росла гора узлов, сумок и чемоданов с подарками.

Перед самым отъездом к автобусу на своем джипе примчался биржевик Джон с приятелем. Товарищ остался в кабине.

Джон выскочил с большой пачкой свежих газет. Всем русским он сунул в руки по толстому экземпляру. Наши оторопели: «Он что, охренел?» Джон не мог понять их легкой растерянности.

– Благодарите! И ни о чем не спрашивайте, – кричим мы с Виктором. – Улыбайтесь! Улыбайтесь! Это местный сумасшедший. Он покупал нам китайские газеты. Каждый день за семьдесят верст ездил. Святой человек. Его нельзя обижать. Улыбайтесь!

Все начали благодарить Джона за щедрый подарок. Делали это подчеркнуто громко и радостно. Кажется, Джон был счастлив.

– Вы хоть для виду загляните в газеты! – кричим. – А то человек обидится. Читаем! Все читаем!

Все с жадностью набросились на иероглифы. Джон сел в машину. Сказал приятелю:

– Видишь, все они читают. Мой выигрыш.

Приятель достал деньги.

– Здесь тысяча. Невероятно. Не ясно только, почему они делают это?

– Я, кажется, начал понимать русских, – негромко ответил Джон, улыбнувшись нам через окно автомобиля. – За грубой внешностью и ужасными манерами кроются тонкие, чувствительные, деликатные натуры. Не хотят меня расстраивать. Какие нежные сердца! Поехали.

Джон помахал нам и включил зажигание. Мы махали ему газетами вслед.

Стали прощаться. Обнимая нас, Майкл и Барбара еле сдерживали слезы.

– Надо же, – расчувствовался и Виктор, – словно прикипел. Лен, переведи. Если бы Майкл жил в Советском Союзе, я бы ему сделал права. Бесплатно.

Лена отмахнулась:

– Ну тебя.

– Нет, ты переведи. Это очень важно.

– Что сказал Виктор?

– Если бы ты, Майкл, потерял водительские права в нашей стране, Виктор помог бы тебе их восстановить.

– Это очень, очень мило с твоей стороны, – поблагодарил Майкл.

Виктор отвернулся. Вытер слезу. Потом махнул рукой, бросился в автобус и вытащил свой чемодан. Бросил на землю. Распахнул. Начал вынимать оттуда матрешки, птицы счастья, ложки, расписные доски.

– Дарю! Всем дарю! – Виктор лихорадочно раздавал сувениры всем же­лающим.

– Забыл! – переводила Лена. – Он совсем забыл о подарках для всех вас.

На прощание мы еще раз обнялись с Майклом и Барбарой.

– Виктор, вы запомнили, что я вам сказала?

– Конечно, Барбара.

Сели в автобус. Провожающие долго махали нам вслед. Точь-в-точь, как в каком-нибудь Долгощелье, когда перед закрытием навигации последний рейсовый теплоход уходит в Белое море. На причале стоят местные жители. И машут родственникам, машут. Пока корабль не растворится в серой туманной дымке.

– Американы, американы, – прошептал Виктор, казалось, он едва сдерживал слезы. – А ведь нормальные люди.

Он еще раз оглянулся. Провожающих уже не было видно. Только одинокий пес изо всех сил пытался догнать автобус.

– О черт, это же Виски! Стоп! Драйвер, стоп бас!

Водитель притормозил. Виктор начал пробираться к выходу.

– Виски, я же совсем забыл!..

Виктор выскочил из автобуса и бросился навстречу собаке. На ходу он снимал с себя ошейник.

– Прости, друг, – Виктор надел ошейник на Виски, проверил крепление. – Извини русского полицейского.

Виски не обижался. Он скулил и махал коротким хвостом.

Взлетно-посадочные полосы аэропорта Кеннеди напоминают леток огромного улья. То и дело садятся и взлетают пчелы-самолеты с новыми взятками. Гул не прекращается ни на минуту.

Нам осталось совсем немного. Пройти регистрацию, погрузиться в самолет и улететь. Перед посадкой случилась небольшая заминка. Советские пассажиры отказалась сдавать чемоданы. Представитель «Аэрофлота» несколько раз подходил к соотечественникам и уговаривал:

– Отдайте вы свое барахло. Не позорьте страну. Сдайте вещи в багаж. Ну куда вы прете с вашими манатками?

Группы туристов и командированных из разных городов СССР стояли насмерть.

– Мало ли чего, – за всех отвечал Виктор. – Нам не тяжело. И не уговаривайте. Не сдадим.

Командированные из Хабаровска дрогнули:

– Да что мы в самом деле, товарищи! Мы же не на родине.

– Не забывайте, куда летим, – многозначительно ответил Шлейкин.

Дальневосточники пошли «сдаваться». Несколько человек из нашей делегации последовали их примеру. Виктор еще раз посоветовал им этого не делать.

– Но вы же цивилизованные люди, – продолжал стыдить остальных представитель «Аэрофлота». – Ведете себя, ей-богу, как дикари.

– Да, мы такие, – опять за всех отвечал Виктор.

Наконец пустили в салон. Оказалось, что там полно свободных мест. Все легко разместились с вещами. Мы с Леной и Виктором сели рядом. Летим. За окном чистое небо с редкими прозрачными облаками. На крыльях стрелки с непонятными обозначениями. Виктор долго смотрел в иллюминатор на удаляющуюся землю.

– Отсюда Америка такая же, как Россия.

– Какой же ей быть, по-твоему?

– А она другая… Приедем домой, – задумчиво говорит Шлейкин, – возьмусь за английский.

– Теперь-то зачем? Всё позади.

– А вдруг там, – Виктор показал пальцем вверх, – когда-нибудь спросят: «Куда тебя, мил человек, определить? В рай или ад? Расскажи, как жил, чем занимался».

– А ты ответишь: «Можно я здесь на перекрестке с жезлом постою», – сказала Лена. – Знаю я этот анекдот.

– Нет, – задумчиво ответил Виктор, – вдруг Он спросит меня по-английски…

В «Шереметьеве» приземлились ночью. В зале паспортного контроля громкий собачий лай. Пограничники встречают кого-то. С собаками... Ничего не понятно. Полное ощущение, что оказались в зоне.

Хабаровчане стали ждать багаж. Мы сразу потащились на таможенный досмотр. В час ночи покончили с формальностями. Ищем, куда бы при­ткнуться до утра. Несколько раз мимо нас пробежала группа взволнованных дальневосточников.

– Что случилось, мужики?

– Не могут найти вещи. А у нас скоро вылет в Хабаровск.

…Последний раз мы видели их в шесть утра.

– Ну как, нашли багаж?

– Представляете, он остался в Нью-Йорке. Пришлось сдать билеты.

– И что теперь?

– Привезут следующим рейсом.

– А следующий рейс когда?

– Через три дня. Но это еще не точно!

…Мы встретились с Виктором случайно. Примерно через месяц после возвращения в родной город. В тот день у меня была назначена съемка в продовольственном магазине. Свой драгоценный продуктовый набор я решил использовать в служебных целях. Как любил выражаться Шлейкин – всё для работы. Надо было наконец снять обещанный Фрайману сюжет на американскую тему.

Инспектор ГАИ свистнул, когда я переходил улицу в неположенном месте. Он стоял на перекрестке и жестом требовал немедленно подойти. Продрогший, в длинном, тяжелом от мокрого снега плаще, он выглядел неважно. Осунувшееся серое лицо под влажным капюшоном. Впалые глаза. Усталый взгляд.

– Виктор?!

Узнав меня, Шлейкин просветлел. Обрадовался.

– Ты?!

Мы обнялись. Прохожие удивленно оглядывались.

– Как служба?

Виктор поморщился:

– Так… серятина.

– И граждане небось норовят одни рубли всучить? Не то что в Америке.

Виктор развел руками. Мол, что поделаешь.

Заметив в моем целлофановом пакете знакомую яркую коробку с подарочным набором, улыбнулся.

– Не рискуешь оставлять еду дома?

– Нет, сегодня это реквизит, – говорю. – Извини, опаздываю на съемки. Может, подкинешь?

– Я без колес.

– На тебя не похоже.

Виктор отмахнулся. Растер синюшные пальцы. Спросил:

– Разве тебе не положен служебный транспорт?

Машина, конечно, была. Съемочную группу я заранее отправил на ней в магазин, чтобы готовилась. Сам решил забежать домой за ценным пакетом. Не мог же я с утра отнести продукты на работу. Там спрятать негде. Зевнешь, и всё умнут коллеги.

– Тебе куда?

– В «Белый медведь».

– Поехали вместе, – сказал Виктор. – Надоело здесь маячить.

Мы перешли улицу. Запрыгнули в полупустой троллейбус. Виктор встал у окна. Подышал на стекло, чтобы отпотело. Протер рукавом.

– Как думаешь? В Нью-Йорке сейчас тепло? – и сам же ответил: – Тепло. Знаешь, иногда мне кажется, что зря я это сделал…

– Поехал?

– Нет, – Виктор смотрел на движущиеся за стеклом дома, опоры, голые кусты и деревья. Сказал после паузы: – Вернулся.

– Брось, – говорю, – расслабься. У меня такое было после Норвегии. Пройдет. Гляди, у нас первый снег. Настоящая зима.

– Да, – вздохнул Виктор. – Зима… – и добавил задумчиво: – Тормозной путь увеличился…

В магазине осветители устанавливали софиты. К съемке готовились во время обеденного перерыва. Старались делать все быстро. Разрешение на съемки от директора магазина мне получить не удалось. Уговорил знакомую. Раньше она была ассистентом режиссера на студии. Теперь поднялась. Была всегда при продуктах. Работала старшим продавцом. Просила снять все до возвращения директрисы, уехавшей на базу. В одной из пустых витрин мы выставили мою коробку. Отрегулировали свет. Под яркими заморскими наклейками аппетитно сияли шесть палок копченой колбасы. Шесть кусков сыра. Камеру установили так, чтобы крупным планом можно было снимать реакцию посетителей магазина.

С внутренней стороны витрины я приклеил заранее напечатанный текст: «Так мы будем жить после перестройки! Образец не продается!»

– Не пойму, что ты затеял, – наблюдая за приготовлениями, сказал Виктор.

– Представь себе, – говорю, – когда-нибудь лет через двадцать на наших полках будет тридцать сортов колбасы. Столько же видов сыра. Конфеты, шоколад, кофе, водка, коньяк. И все это будет продаваться, как в Америке. Без талонов.

– Ну ты загнул. Лет через сто, не раньше.

– Допустим. И тогда, через сто лет, найдутся люди, которые скажут, как хорошо, как богато жили в СССР.

– Понимаю, будут трындеть всякую чушь.

– Вроде той, – говорю, – когда они смотрят «Кубанских казаков».

– Понимаю. Кстати, фильм неплохой.

– И тогда кто-нибудь достанет из архива кадры, которые мы с тобой нынче снимем. И покажет их тем, кто будет так утверждать. И увидят наши далекие потомки, извини за высокую прозу, как их отцы и деды…

– То есть, – уточнил Виктор, – такие же полудурки, как мы с тобой.

– В общем-то, да. Как шли, – говорю, – советские люди мимо этой дурацкой колбасы… с открытым ртом…

– И выпученными глазами.

– Вот именно.

– Да, – согласился Виктор, – эти кадры будут почище, чем съемки ДТП на объездной дороге. Знаешь, что я тебе скажу. Кино – великая вещь. Пойдем выпьем за искусство.

– На работе не употребляю.

– А за встречу?

Зашли в подсобку. Оказывается, пока устанавливали свет, Виктор обо всем договорился с продавщицами. Из нескольких ящиков они соорудили небольшой стол. Накрыли газетами. Принесли чекушку и две банки морской капусты. Добавили грубо нарезанный черный хлеб, пару луковиц. Вместо стаканов поставили две чистые баночки из-под майонеза.

– Вчера в таких же, – наливая, заметил Виктор, – все наше отделение сдавало анализы.

Я посмотрел на часы. До открытия магазина оставалось минут десять.

– Ну, вздрогнули! – говорю. – За встречу.

– И за Америку.

– Два часа дня. Там бы нас не одобрили.

– Это точно.

– Как подарки из-за океана? Родственники довольны?

– Что ты?! Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, – Виктор махнул рукой. – Оно, может, и к лучшему.

– А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.

– Это отдельная тема.

– Расскажи.

– Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит, мол, так и так. Наше управление выходит на высокий международный уровень. Капитан Шлейкин был награжден поездкой в Соединенные Штаты Америки. Там он общался с нашими коллегами. Выезжал с ними на дежурство. Проявил себя. Полицейские США сделали нашему коллективу подарок. Презент, по-ихнему. Тут из-за кулис, как приказали, я выношу коробку. Оркестр играет туш. Все аплодируют. Я кладу упаковку на стол. Все так... Ну очень торжественно. «А на подарке надпись, – говорит начальник и читает: – «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!» «Всё для работы», – говорю. Все аплодируют. Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.

Вспоминая, Шлейкин слегка улыбнулся.

– Попало небось от начальства? За такие шутки.

Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.

– За это?

– По совокупности.

– Что еще натворил?

– Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось... – Виктор задумался. Тяжело вздохнув, продолжил: – Мне кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать... Ты в это веришь?

– Не знаю.

– Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.

– Вот оно, – говорю, – тлетворное влияние Запада. Перед выездом тебя предупреждали.

– Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать.

Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку на пол.

– Хоть пить не разучился, – сказал я, – и то ладно.

– Что ты, брошу пить – сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. – Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся: – Главное, сами всю коробку растащили. Даже мне не осталось…

Чокнулись.

– Ну за…

Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялись крики, шум.

Мы выскочили в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор: «Кина не будет!»

У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких женщин на руках глубокие порезы. Кровь течет на пол. Оказывается, продавщица, открывшая магазин, не смогла сдержать натиска. Покупатели сразу же бросились к «нашей» витрине. Ломанулись, не обращая внимания на то, что продукты «из будущего» и «не продаются!».

Задние привычно уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа провалилась. Через мгновение отшатнулась от разбитой вит­рины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!

Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал. Задние, естественно, не отмалчивались. Заметив Виктора, все бросились к нему, человеку в форме. Начали хором объяснять, что произошло, кто виноват и что ему, Шлейкину, следует делать. Стали тут же толкать и хватать друг друга за воротники, обещая сдать в милицию. Виктор задумчиво глядел на соотечественников. Вдруг каким-то странным образом граждане начали удаляться. Превращаться в мелких, дерганых, кричащих человечков. Похоже, Виктор теперь их не слышал. Кажется, он сам, приподнявшись, улетал. Откуда-то исподволь зазвучала дивная, волшебная мелодия: «I just called to say I love you». Виктор летел высоко, высоко. Нет, не летел. Он парил, танцевал в воздухе, проделывая в небе замысловатые кульбиты и диковинные па. Рядом появилась еще одна танцующая пара. О боже! Да это же мы с Леной. А вокруг в такт мелодии движутся Майкл с Барбарой, Гай и Пат, Беверли, Сара, Джон, Доминик, лейтенант Боб Тейлор… Мы летим над полями, лесами, голубым океаном. Возможно, в Россию. Может быть, в далекую Америку… Какая-то странная дама, вся в коже, помахивая стеком, плотоядно улыбается…

«Да, – думаю, – пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Может, создать новое телевидение, независимое радио, свободные газеты... Как говорится, отдать все для работы…»

…Прошло двадцать лет. Я возвращался из Москвы, подписав договор на продажу компании медиамагнату Ричарду Олсону.

– Дураки, – сказал кто-то из наших в самолете. – Такую компанию продали! И что теперь?

Да, все самое интересное, новое, острое, смешное, грустное – позади. Что ж, всему приходит конец. Всем нам оставалось искать новые сферы деятельности. Этого недвусмысленно требовали условия продажи компании.

А за день до увольнения неожиданно пришло письмо из штаб-квартиры Media International Telecommunications, Inc. Президент Ричард Олсон предлагал нам остаться работать в компании на любых подходящих для нас условиях.

В письмо был вложен еще один конверт, адресованный лично мне. В нем написанная от руки записка: «Привет, Серж. Это то, что я хотел сделать для тебя и твоих друзей. Пожалуйста, не отказывайся. Передай привет генералу Виктору. Жму руку. Ричард Олсон».

Я так и не рассказал Ричарду, что «генерал Виктор» был уволен из органов. Развелся, уехал в Америку. Работал грузчиком, таксистом, механиком. В весточках, изредка долетавших из-за океана, писал, что мечтает поступить на службу в полицию. Письма приходили из Огайо, Кентукки, Луизианы. Последнее, совсем короткое, было отправлено из штата Алабама. Через пять лет кочевой американской жизни Виктор повесился. Его вынули из петли, привязанной к балке слесарной мастерской. В посмертной записке, оставленной на капоте старого «Форда», всего одна фраза: «Gооd day, Amerika!»