Когда в России в очередной раз сужается до минимума поле свободы, все смотрят с надеждой на культуру: она традиционно рассматривается как убежище, последнее место, где «что-то можно» – с николаевских времен до брежневских тут мало что изменилось. Возвращение андерграунда, неподцензурного искусства, – сегодня эта тема опять актуальна. Его контуры, элементы уже различимы, заметны. Готовы ли мы? Чем будет этот новый андерграунд?

Ошибкой было бы ориентироваться на советский опыт, на «золотое время» 1960–1980 годов. Существование советского андерграунда вполне соответствовало тоталитарному государству прошлого века. Сегодня художнику нет нужды физически куда-то «уходить»: речь может идти только о «метафизическом подвале». При наличии новых средств коммуникации художник фактически «там же» и остается – в Фейсбуке или Твиттере; просто это становится его основной площадкой. Интернет – тот же «подвал 1970-х», только он сложнее устроен: одновременно и крыша мира, и его трибуна. Новый андерграунд не в том, чтобы прятаться от государства, а в том, чтобы стать независимым от него.

Андерграунд – полезная вещь, кроме прочего. Его возвращение поможет решить ряд проблем в культуре. Например, общее свойство русской культуры – ее излишняя академичность. Она словно обернута назад. Русская культура – как нас пытаются убедить в последние годы – исключительно искусство памяти, «культура прошлого». Это, видимо, оттого, что художник, находясь на прикорме у государства, боится говорить о современности, а еще он поставлен в такие условия, что ему невыгодно говорить о ней. Показателен в этом смысле пример с кино: чуть ли не 90 процентов картин и сериалов 2013 года о прошлом – об эпохе 1930–1960-х, о военном времени. Тезисы, которые мы часто слышим от художника – «все ответы есть в классике», «давайте перечитывать», «нужно обратиться к вечным истинам», – являются типичной рационализацией страха. Попытка «засунуть голову в классику» – знакомое бегство от современности, от актуальности. Чтобы не слышать голос совести, художник убеждает себя в том, что правду нужно искать в классике, в истории. Но Чехов или Толстой при всей их грандиозности и нашем умении их интерпретировать не могут дать ответы на сегодняшние крайние вопросы. На них придется отвечать самим.

Существенным признаком нового андерграунда будет не форма и не содержание, а само обращение к современности. Цель официальной культуры – заговорить, заболтать современность. Загородить ее от зрителя и слушателя. Отличие официальной и неофициальной культуры будет не в стилистике, не в визуальном ряде, не в технике – в первую очередь они будут отличаться взыванием к современности.

Новый андерграунд – это, конечно же, пересмотр отношения к двум ключевым понятиям: политика и свобода.

В России много лет культивировалась идея: культура вне политики. Культура – отдельно, политика – отдельно. Это породило целый шлейф заблуждений. Современная практика искусства говорит как раз об обратном – о том, что всякая попытка разделить политику и культуру оборачивается самоизоляцией и самообманом. Гражданский протест в России 2011–2013 годов недаром был «культурным». Политика не только переплетена с культурой, она становится основной темой культуры.

Марат Гельман написал недавно, что когда деятель культуры декларирует, что он вне политики, это означает, что он с властью. Я в данном случае не осуждаю такую позицию – у каждого свой выбор. Но только если действительно выбор. В реальности речь чаще всего идет о банальном непонимании художником своей роли, положения и функций.

Авторы попросту боятся самого термина «политика». В России он традиционно означает даже не участие в политических акциях, а проявление минимального свободомыслия и свобододействия. Захотите ли вы сделать пьесу о любви или о проблемах ЖКХ, попытаетесь осовременить Достоевского, как в спектакле Константина Богомолова «Братья Карамазовы» во МХТ, – к вам могут прийти казачий патруль и религиозные радикалы, на вас может подать в суд депутат или науськанные пропагандой родители. И все это тоже будет политика. Вы никуда от нее не денетесь. Бояться политики – все равно что бояться смерти. Так не лучше ли отнестись к делу рационально, как к данности? «Политика – грязь», «возможен третий путь», «я выше этого» – всё варианты самообмана. Ни один художник не может быть вне политики. Любое действие или высказывание – в том числе и «я вне политики» – тоже политика.

Русский художник обычно слабо ориентирован в подобных вопросах. Он, условно, «не читает газет и не слушает радио», предпочитает игнорировать повестку дня и даже этим гордится, считая опять же, что в современном мире можно как-то вот жить «вне этого всего».

Именно оттого, что художник «не интересуется политикой», он, как правило, вообще не понимает, как, кто и зачем его потребляет. Власть умело пользуется в своих целях его политической девственностью. Чтобы не стать заложником этой игры, нужно разбираться в ее тонкостях, иметь определенный иммунитет. Андерграунд сегодня – это именно участие, умение разбираться в политике, а не бояться ее.

Показательна история с подписантами мартовского письма в поддержку курса президента по отношению к Крыму и Украине. Художники, поставившие свою подпись, совершенно не понимают, что тем самым они легализуют не мир, а войну. Среди подписантов почти нет представителей современного искусства – сплошь «советская школа», поколение шестидесяти-семидесятилетних. Те, для кого «борьба за мир», казалось бы, привычна, как и декларируемый гуманизм. Но, как мы видим, эти декларации были для них пустым звуком и не оставили никаких следов в сознании. Поколение «борцов за мир» готово сегодня принять любую позу – лишь бы сохранить статус-кво. Немногие из актуальных деятелей, подписавших это письмо – Эдуард Бояков, Дмитрий Бак, – пытались объясниться, писали длинные и невнятные обращения в духе «почему я это сделал».

Такие объяснения отражают не политические убеждения, а политическую безграмотность, беспомощность, неразработанность вопроса для себя. Что ты защищаешь, от кого?.. От чего?.. И, в общем-то, хорошо видно, что большинство подписантов задумались над этим уже после того, как поставили подпись. По сути, эта подпись означала: «ах, оставьте меня в покое». Собственно, не позиция, а ее отсутствие.

В условиях политической радикализации российский художник должен честно ответить себе на ряд простых, но фундаментальных вопросов. Именно для того чтобы не отвечать на них впопыхах – в минуту, когда позвонят и попросят подписать очередное письмо с осуждением или одобрением.

Политизация общества, как и художественной среды, в новых условиях неизбежна. Художнику придется определиться с отношением к базовым понятиям: свобода, государство, власть. И это не активистская, как может показаться, а как раз обывательская позиция: русский художник не стал даже обывателем в западном смысле слова. Обыватель – тот, кто сознательно решил не участвовать. А это можно сделать только в том случае, если точно знаешь, в чем не участвуешь. Быть вне политики, если уж на то пошло, – сознательный выбор, а не инерция. Это позиция, которая требует, кстати, немалых затрат: например, неучастие часто предполагает отказ от должности, от званий, от наград, от сотрудничества с государством вообще. А то, что у нашего художника называется неучастием в политике, на самом деле сплошной конформизм и самообман; он не участвует только в том, что для него неудобно, опасно. Во всем остальном участвует как миленький.

Сегодня художнику предстоит решить для себя вопрос о свободе в условиях гораздо менее комфортных, чем пять и десять лет назад. Но без решения этого вопроса русская культура вообще никуда дальше не двинется.

Тема свободы в нашей культуре почти не артикулирована. У нас вообще мало произведений о свободе. Но зато только в России есть уникальное выражение «устать от свободы». Свободу тут рассматривают как нечто временное, преходящее. Как своего рода ошибку молодости. То, из чего нужно вырасти.

Именно поэтому здесь возникает вопрос: «Можно ли художнику протестовать?» – в то время как в мире он давно уже решен. Забастовка, бойкот и прочие формы протеста для художника в той же степени правомочны и органичны, как для докера или железнодорожника. Апелляция к какому-то «внеполитическому статусу культуры» в данном случае аморальна: именно культура учит человека быть неравнодушным и отзывчивым. Было бы странно, если бы культура призывала к неравнодушию на сцене, но отказывалась бы от него в жизни. Это лицемерие. Сегодня, если угодно, протест для художника является продолжением его авторской позиции, его репутации. Начальник департамента культуры Москвы Сергей Капков недаром так всполошился, когда латышская актриса Гуна Зариня отказалась исполнить главную роль в «Медее» Владислава Наставшева в «Гоголь-центре» в знак протеста «против ввода российских войск на территорию Украины и вмешательства во внутренние дела суверенной страны». Это, по сути, означало отказ от той игры, негласного договора, который предложила московская власть интеллигенции в последние годы: вы не ходите на площадь – мы вас не трогаем. Это была попытка перевести протест в эстетическую плоскость путем создания таких «гетто свободы», как «Гоголь-центр» или Парк Горького.

Кстати, как сегодня относиться к варианту разрешенной свободы, к «варианту Капкова»? В советское время такой опыт был – «витрина для Запада»: «Новый мир», Таганка, «Современник»... Однако опыт «витрины», допустимого свободомыслия никогда не был длительным: политическая ситуация менялась и власть возвращалась к сворачиванию свобод. Сейчас происходит то же самое: власть, судя по всему, переходит от умеренно-консервативной концепции, от заигрываний с интеллигенцией к мобилизационной концепции культуры. В новых условиях «вариант Капкова» оказывается попросту излишним усложнением.

В новых политических условиях общество стремительно разделяется: этот разлом уже не стилистический, а ценностный, этический. Вопрос все чаще ставится так: мы – или они, с нами – или против нас? В начале апреля ряд СМИ со ссылкой на «Интерфакс» опубликовали текст проекта «Основы государственной культурной политики», подготовленный Министерством культуры РФ. В документ заложен принцип «Россия не Европа». Он требует отказа в государственной поддержке лицам и сообществам, демонстрирующим «противоречащее культурным нормам поведение». «Представляется целесообразным включить в разрабатываемый документ тезис об отказе от принципов мультикультурализма и толерантности, – говорится в документе. – Сохранение единого культурного кода требует отказа от государственной поддержки культурных проектов, навязывающих чуждые обществу ценностные нормы».

По сути, это означает, что никаких компромиссных вариантов новая государственная концепция культуры больше не приемлет. Она, условно говоря, не предполагает поддержки даже таких институций, как «Гоголь-центр». Это, если можно так сказать, уже посткапковская концепция культуры. Тем самым государство выталкивает художника – гонит прочь от себя – за мало-мальскую толерантность. Как всегда было в России, оно своими руками ускоренно формирует духовную оппозицию. Эта радикализация, как ни странно, облегчает сегодня выбор художника. И он опять предельно прост: верность государству или свобода творчества.

Если художник выбирает свободу от государства, он неизбежно упирается в вопрос о финансовой независимости. Советская формула «мы держим фигу в кармане за счет государства» сегодня бесперспективна и аморальна: тем более когда финансовый рычаг является основным способом давления на независимые арт-структуры.

Поиски альтернативных источников существования неизбежно приведут не только к сужению поля независимой культуры, но и к ее трансформации. Тут два варианта: либо поиск независимого финансирования (успешный, например, в случае с фильмом «Интимные места» или, наоборот, крайне неудачный с фильмом «Стартап», где авторы вынуждены идти на поводу у заказчика – крупного бизнеса), либо краудфандинг, народное финансирование. И тут уже есть несколько успешных примеров. Сайт «Колта.ру» или недавний марафон в поддержку телеканала «Дождь», который собрал около 40 миллионов рублей за неделю.

Появление нового андерграунда будет напрямую зависеть от скорейшего создания альтернативного рынка – народного финансирования. Мы знаем, что краудфандинг в России довольно успешен, но на короткий срок. На разовые акции деньги удается собрать, на длительное финансирование проектов рассчитывать не приходится. Однако в новых условиях другого выхода нет. Нужно научиться платить за «свое» искусство – за свои журналы, театры, телеканалы. Только так и возможен сегодня в России новый андерграунд.