Двадцать лет назад я предложил пьесу «Возвращение домой» и роль мясника Макса Михаилу Александровичу Ульянову, актеру харизматичному, никогда не терявшему вкус к игре. Он по-детски обрадовался названию: вот это как раз то, что сейчас нужно, – вернуться к истокам, к своим корням. Потом, заглянув в пьесу Гарольда Пинтера, М.А. наотрез отказался от постановки (на сцене Театра имени Евгения Вахтангова). Страстного поклонника Шукшина оттолкнули и брутальная лексика, и сюжет, и тревожно-абсурдные смыслы этой вещи. Но, скорее всего, она показалась Ульянову бессмыслицей.

Не могу сказать, что я удивился: советский человек, хотя и жил в антиутопии, но в искусстве предпочитал реализм. Дело тут не только в направляющей руке партии. Когда жизнь превращается в бред, в страшную сказку, когда нацию накрывает веселящий газ мифологии, человек рефлекторно ищет опору в натурализме. Припасть к родным березкам, чтобы окончательно не сойти с ума, – это понятно.

Я вернулся в Москву в 93-м после долгого путешествия за океан. Оказалось, за четыре года память много чего отредактировала. Стоял на Пушкинской площади и чуть не плакал от умиления: Господи, как же мы похожи друг на друга, в буквальном смысле братья и сестры, большая недружная семья. Наверное, такими нас видят китайцы. Не то что в Торонто или в Нью-Йорке, где повсюду вавилонское разнообразие лиц, оттенков кожи, диалектов.

Москва была грязной, везде валялась кожура от бананов, на Новом Арбате бабушки учредили блошиный рынок, у трех вокзалов бомжи жгли костры, а менты тут же охотились на крыс – убивали их дубинками ради забавы. Помню еще двух огромных мраморных догов на Щипке: похожий на своих собак тощий хозяин опрокинул мусорный бак, и втроем они ворошили мусор, искали объедки. Но и эта грязь, и этот хаос меня умиляли. Мой внутренний варвар погружался в родную стихию и там обретал покой.

Мне было одиннадцать, когда мы с приятелями развлекались на окраине Москвы, в Измайлове. С наступлением темноты мы выходили через чердак на плоскую крышу девятиэтажной новостройки, где грудами лежала щебенка, и вели прицельный огонь по окнам соседних домов, в основном пятиэтажек. Атмосфера за стеклами была такой мирной, уютной, людям внутри «аквариумов» казалось, что их личная жизнь надежно защищена, как вдруг – стекла разлетаются вдребезги, крик, беготня, а ты стоишь в ночи, высоко над этой суетой, неуязвимый и безнаказанный, и тебе хорошо. Я знаю, что такое варварство, – я помню себя одним из них…

Один из зрителей заметил после спектакля: «Архаика у вас получилась какая-то ужасающе притягательная». Конечно, а как иначе? Архаика – это наши животные программы, секс и пища, это доминирование, насилие над теми, кто слабее, и радость подчинения сильному, вождю, отцу племени.

Историки круга Александра Ахиезера считают октябрьский переворот и весь советский ХХ век реакцией традиционалистов на модерн. Империя Романовых на 85 процентов была крестьянской страной, причем большинство этих людей были рабами всего-то два поколения назад. Поэтому движение к свободе выбора, к индивидуальной ответственности большинством населения отторгалось свирепо. Крестьяне (искаженное «христиане») никогда таковыми не были. Нагорная проповедь подменялась суеверием, обрядоверием, по сути это было покрытое сусальным золотом язычество. Человек ветхого мира переживал современность как апокалипсис, как разрушение привычной картины мира. Сейчас бы сказали – как разрыв шаблона… Попытка Столыпина провести земельную реформу, модернизировать Россию саботировалась и сверху, и снизу. Европейски образованная аристократия, владевшая огромными латифундиями, сопротивлялась идее правового государства не меньше, чем безграмотные пейзане. Первые не желали расставаться с привилегиями, со своим уникальным положением наверху социальной пирамиды, вторые боялись вылезать из мифологической утробы в историю. Превращаться из неразумных детей в граждан свободного полиса всегда страшно. Бывшим рабам страшно вдвойне.

То, что происходит в России спустя столетие, очень похоже на эту коллизию. Роль аристократии играет номенклатура, «новые дворяне» – в основном выходцы из партийных и военных структур. И, конечно, из спецслужб (до 50 процентов высшего менеджмента в РФ). Роль испарившегося крестьянства досталась люмпенизированным обитателям сел и малых городов: нищие и бедные – это сегодня 30 процентов населения. Плюс традиционалисты Северного Кавказа и мусульманских анклавов. А между этими двумя группами зажат огромный слой русских европейцев – по разным оценкам, 20–25 процентов, – для которых архаичные практики «господ и рабов» как кость в горле, поскольку парализуют личную инициативу, разрушают институты, вносят хаос в политику, в экономику, даже в казарму (дедовщина).

Страной руководят силовики, руководят давно и не слишком успешно. Эти люди привыкли все вопросы решать, во-первых, с позиции силы и, во-вторых, в обход правового поля. У них перед глазами вместо правового минное поле, поле боя, оно же – поле последней битвы между силами добра и зла. Манихейство подменило марксизм. Война – это их профессия, этому их учили, у них такие рефлексы. Нельзя всю жизнь думать о войне, говорить о войне, разрабатывать тактику и стратегию боя и не начать убивать – хотя бы своих соседей. Это даже как-то противоестественно. Поэтому силовиков на пушечный выстрел (простите за каламбур) нельзя подпускать к управлению государством.

Ни разу не слышал протестов охранителей из Думы по поводу крови, заливающей экран. Убийство и насилие, мозги на стенке – это нормально, адреналин. Депутатов смущают сексуальные сцены. Эрос аморален, зато Танатос настраивает душу на героический лад. Типичная профессиональная деформация.

И когда кровь начинает литься настоящая, неискусственная, депутаты тоже ничего не имеют против – солидарно голосуют за смертоубийство. Один человек усомнился – Илья Пономарев…

Кстати, не согласен, что Жириновский клоун и шут гороховый. По сути, Жириновский представляет огромный слой варваров, которые презирают институты вообще и парламент в частности. Дискредитация либерализма, демократии, партийных организаций и Государственной думы – это и есть миссия нашего героя.

В казарме не принято вести дискуссии, в танке тоже. Но общество – это сложный организм, нимало не похожий на казарму или танк. Общество гибнет без осознания своей неправоты. Однако политический дискурс в искусстве стал невозможен. Политический класс удален, как воспалившийся аппендикс. Элита деморализована, развращена огромными деньгами. Но это не повод посыпать голову пеплом. Работа интеллигенции – думать и предлагать решения. Кому? Зачем? Когда-нибудь они обязательно пригодятся. Нужно делать работу политиков, которую они не в состоянии сделать сами, потому что их парализует страх: потерять деньги, статус.

Знаете, как я оправдываю для себя «новых дворян», этот презираемый всеми людьми доброй воли слой безответственной элиты? Ведь они не просто так занимаются плагиатом, обогащаются, лгут – они жертвуют собой ради внуков и правнуков, ради будущих поколений (своей и только своей семьи). Да, это осознанная жертва. Они превратили себя в перегной. Они боятся и тайно ненавидят государство, которому служат. (Так же, как холоп ненавидел своего барина.) Они отправляют семьи и капиталы за границу, потому что лучше нас понимают природу этого Молоха. Ведь они живут с ним в симбиозе.

Война – это ад на земле, изувеченные судьбы миллионов, и агрессору, который все взвесил и просчитал с точки зрения сиюминутной выгоды, придется платить по счетам долго и мучительно. Платить за недостаток воображения будут не только военные, но и вся нация, не желающая осознать себя гражданской.

Гарольд Пинтер почти всегда пишет про малый космос, про отношения внутри семьи, но он не бытописатель, его психологизм развернут в нескольких измерениях. В этом смысле он похож на Чехова. Персонажи Пинтера одной ногой стоят на берегу семейной драмы, другой – в лодке, готовой плыть по мифологической подземной реке. Пинтера можно читать с помощью Фрейда (что обычно и делают), но, по-моему, его тексты лучше открывают ключи, которые под половичком оставил Юнг.

«Возвращение домой»

«Возвращение домой» – спектакль не про английскую глубинку и не про совковый интернационал люмпенов, как может показаться. Это антропологическое исследование архаики, пещерного патриархата, уцелевшего как атавизм. Когда отец «ублюдочной семейки» (его играет Максим Суханов) переодевается в китель и гримируется под «отца народов», это не политический памфлет, не сатира – Сталин здесь не историческая фигура, не генералиссимус, он демон тоталитарного государства. (В терминологии Даниила Андреева уицраор Жругр.) И, заметьте, не мы его назначили на эту роль – он сам ее выбрал, подписав контракт. А потомки – своей ненавистью и своим обожанием – довели этот образ до совершенства трагической маски, до иероглифа.

Сухие цифры успокаивают ум, помогают мыслить абстрактно, но, как говорил Эйнштейн, «воображение важнее вычислений». Даниил Андреев пишет в «Розе мира», что демон великодержавной государственности не был сотворен вместе с другими космическими сущностями, его создают психические излучения самого народа. Эта концепция перекликается с коллективным бессознательным Карла Юнга.

Чем любопытен сегодня сюжет «Фауста»? Объективацией чёрта. Античный человек (и античный автор) живет с ощущением, что Рок находится вовне, поэтому со злыми и добрыми богами нужно договариваться. Христианство перемещает Бога внутрь человека, и туда же со своим ветхим набором соблазнов (секс, золото, власть) переезжает чёрт. Договориться с самим собой проще, но и сложнее, главное – не перепутать, с каким аспектом своего «я» вступил в диалог. Гёте выносит чёрта за скобки, опять вон из субъекта, чтобы разыграть психодраму.

После распада СССР была иллюзия консенсуса по главному вопросу: как относиться к преступлениям Сталина и его опричников из НКВД-КГБ? В духе вошедшего в моду православия потомки жертв согласились с очевидной истиной: мстить – значит умножать зло, проводить люстрацию – нарушать гражданский мир, нужно перевернуть страницу, начать с чистого листа, с легким сердцем строить здание новой России. Травма была успешно вытеснена из общественного сознания. Что-то похожее случилось во время оттепели 60-х. Только что были ГУЛАГ, заградотряды, гекатомбы мертвецов, и вдруг – девушки в белых платьях гуляют по умытой дождем Москве, физики и лирики слушают джаз, дискутируют о колонизации далеких планет. Как будто ничего и не было, как с гуся вода. Однако вытесненная травма не исчезает – она ждет своего часа, чтобы проявиться. Например, в виде революции.

В состоянии глубокого психоза эйфория мгновенно переходит в агрессию. Об этом хорошо бы знать «вежливым» захватчикам Крыма, зря их радуют рейтинги одобрения. Если что-то пойдет не так (да хотя бы летние пожары с задымлением повторятся), ветер в голове населения может резко перемениться.

В 90-х идейные наследники сталинских палачей готовились к реваншу: копили капитал, прибирали к рукам успешные компании, ставили своих людей на ключевые должности. В Конторе преемственность работает гораздо лучше, чем в культуре, – на наше несчастье. О консенсусе, о христианском смирении быстро забыли: враг, проявивший слабость, достоин презрения. А в том, что любой человек, имеющий альтернативную точку зрения, – враг, в Конторе никогда не сомневались.

За четверть века относительной свободы общество повзрослело, стало сложнее. Не только благодаря Интернету, быстрому доступу к информации. Просто вектор истории (как и вектор творения) направлен в сторону усложнения. Это хорошо видно по тому, как люди сегодня смотрят кино, ходят в театры. Аудитория разделилась на сегменты, которые все меньше пересекаются. Номенклатура воспринимает процесс усложнения как угрозу себе, своему статусу. В принципе, правильно воспринимает – большинство «проверенных товарищей» неизбежно проиграют в конкурентной ситуации более молодым и более образованным. Поэтому возник проект «назад в будущее». Вернуть общество в СССР, конечно, невозможно, да и не нужно, но лет на двадцать пять перекрыть каналы модернизации, превратив школу, вузы, СМИ в инструменты пропаганды и оболванивания, – это кажется вполне реальным. Что будет с этим оболваненным народом потом, когда он окончательно отстанет от более шустрых соседей по земшару? А вот это никого не интересует – после нас хоть потоп.

В спектакле «Возвращение домой» мы делаем деконструкцию музыки Исаака Дунаевского, взяв за основу несколько шлягеров композитора. Группа Second Hand Band написала для нас минималистский саундтрек. Публика чувствует, что с ней играют, но не до конца понимает нашу игру. А ведь мы апеллируем к тем же ассоциациям, что и нынешнее политическое руководство, работаем с советским мифом, входим в него свободно, с открытыми глазами – и выходим обратно тем же путем. Собственно, так и живет культура, это ее задача – делать глубокую вспашку на поле цивилизации, чтобы взошли семена новых, небывалых вещей.

Присвоив себе функции единственного демиурга, номенклатура захотела творить культуру. Это естественно, это должно было случиться рано или поздно. Советский миф сладок, как запретный плод, о котором изгнанные из рая еще долго будут вспоминать, вздыхать и сокрушаться. Но невинность, как известно, вернуть невозможно. Поэтому России придется взрослеть и расставаться с имперскими фантазиями.

«Крымская кампания» показала, с какой легкостью даже неглупый, образованный русский человек проваливается на уровень коллективного бессознательного, где нет ни индивидуальной рефлексии, ни здравого смысла – одна мифология, замешенная на сильных эмоциях. Не думаю, что это исключительно наша беда, но в России это случается в точках бифуркации и часто приводит к чудовищным последствиям.

Армия, спецслужбы, церковь, криминальное сообщество – это миры, где архаика является не только фундаментом, но и несущими конструкциями, и стропилами крыши (простите за слово «крыша»). Поэтому между ними такая симфония – несмотря на разницу объявленных целей.

«Возвращение домой»

Старший сын пинтеровского мясника Тедди (Максим Виторган) возвращается домой – из чистой, цивилизованной Америки, где он преподает в университете философию. Семья испытывает к Тедди сложные чувства – смесь обиды и зависти. Общее желание наказать, унизить преуспевшего родственника висит в воздухе, как мясницкий топор (или как ледоруб)… Это и есть классический ресентимент, о котором часто пишут в связи с Россией «третьего срока». В 30-е похожий психоз накрыл Германию…

США могли бы стать для России выходом из имперского тупика. Я имею в виду не финансовую помощь и не дружбу миллиардеров взасос, а социальное моделирование. Ведь Америка поразительно пестра с точки зрения антрополога: библейский пояс (от Техаса до Канзаса) – это традиционалисты; Калифорния и Нью-Йорк – авангард западной цивилизации. И ничего – живут себе мирно в одной стране, правда, состоящей из разных «государств» (states), глотки друг другу не грызут. Просто люди поняли однажды, что разномыслие – это не плохо и не страшно, а наоборот, оно-то и обеспечивает развитие, конкуренцию идей.

А действительно: что или кто мешает нам устроиться на своей земле так, чтобы не сталкиваться лбами, не мериться правдами, не вести холодную гражданскую войну? Огромная территория – не Швейцария, чай, не Лихтенштейн, – всем хватило бы места, чтобы жить своим умом и своим особым укладом.

Мешает нам нежелание и неумение жить в современности, поэтому и устремляемся мы то в далекое коммунистическое будущее, то в далекое фео­дальное прошлое. Как говорится, хрен редьки не слаще.

И так оно и будет продолжаться, хоть сто лет пройдет, хоть двести, – до тех пор, пока русский человек не выдавит из себя раба и господина. Пока архаические практики не будут осознаны и отторгнуты как постыдный атавизм, не станут чем-то неприличным, неловким – по крайней мере, для элиты.

Ненависть люмпена и номенклатурного работника к Америке – это ресентимент, та самая адская смесь зависти и обиды. Чем мы хуже «пиндосов»? Они в истории без году неделя, а у нас природные ресурсы, и население все еще больше ста миллионов, и великая культура. Неужели мы их не сделаем? Хотя бы малой кровью на чужой Украине, которую, если захотим, сделаем своей, и никто пикнуть не посмеет, потому что ядерную державу все должны бояться и уважать.

Парадокс: силовики, полностью уничтожив политическую конкуренцию у себя на родине, продолжают по-советски (если не сказать «по-детски») конкурировать с Америкой. Старая любовь не ржавеет? Или опять профессиональная деформация? Ястребы точно знают: конкурент – это враг, а не двигатель прогресса, не спарринг-партнер, который заставляет быстрее думать, успешнее работать. Врага нужно найти и обезвредить. Если реального врага нет, его нужно придумать, а то игра в казаки-разбойники прекратится… Эх, эту бы компанию да в сценаристы, в авторы длинных сериалов – цены бы ей не было. Не пришлось бы тогда «Родину» сдирать у американцев… Хотя они ее тоже содрали – у израильтян.

Участь монархии, страны с единственным политическим субъектом (не важно, кто он – император или президент), незавидна, поскольку эти субъекты имеют свойство перерождаться, утрачивать черты человеческие и обретать свойства эгрегора, то есть проекции коллективного бессознательного. Когда говорят, что «национальный лидер прекрасно чувствует настроение народа», меня это пугает. В метафизическом смысле.

Чем больше варвар стремится упорядочить космос, тем вернее он все вокруг превращает в хаос. Варварский менеджмент пытается контролировать физический мир и для своих целей использует магию и/или устрашение. Варвар не в состоянии понять, что мир вещей рождается из мыслей, из пространства, которое невозможно контролировать, не разрушив человека. Впрочем, варвара и эта перспектива не пугает – в манихейском мире нет ничего, кроме манипуляции. Варвар не умеет созидать – только ломать, портить, захватывать чужое. «Советская культура» – это оксюморон. Просто некоторые художники ухитрились выжить.

Побывал недавно в Иркутске на семинаре. Местные журналисты рассказали, что молодежь из области когда-то приезжала учиться в Иркутск, но это было давным-давно, потом стали твердо предпочитать Москву, теперь, минуя Москву, сразу отправляются в Европу или в Америку. Грустно это все, дорогие товарищи.

Если принять шовинистическую концепцию, что русский народ, как и еврейский, – соль земли, избранная Богом специя, то стоит ли удивляться, что талантливых и энергичных людей отсюда выдавливают. Нет, не зря тут созданы невыносимые условия. Наша миссия – быть в рассеянии, уходить отсюда волна за волной, подмешивать свою уникальную мысль и эльфийскую кровь к другим культурам. При таком возвышенном взгляде сволакивание «разделенного народа» в одну страну – идея, мягко говоря, нерабочая.

Руфь (Виктория Чилап) – самый загадочный персонаж в «Возвращении домой». Почему жена Тедди остается с «ублюдочной семейкой», почему не хочет возвращаться в Америку с мужем-эмигрантом? Ведь там ее ждут дети, трое прелестных мальчиков. Можно ли считать это безумием? Наверное, да. С другой стороны, ее жизнь в стерильной цивилизованной стране явно не состоялась, а брак с Тедди дал трещину. Ее дети – американцы, кажется, она не особо им нужна, такая, как она есть, – свободно выражающая свою сексуальность, властная и умная, умеющая укротить любого мужчину, но и сумасшедшая тоже.

Номенклатурные ретрограды искренне считают архаику потерянным раем – и, по-моему, напрасно. Патриархальное устройство общества – это еще не предел падения. Проваливаясь глубже и глубже в предыдущие слои-эпохи, можно добраться до матриархата и встретить там Ужасную Мать Тьму. Кто знает, сможем ли мы выдержать ее испепеляющий взгляд.