Беседу ведет Никита Карцев

Никита Карцев. Ты можешь ответить на вопрос – что такое современное российское кино?

Любовь Мульменко. Мне кажется, я только начала в это въезжать и, в отличие от тебя и твоих коллег, у меня нет системного понимания процесса. Чтобы определить границы современного кино и собственные внутри него, надо, видимо, ездить на фестивали и смотреть, как, условно говоря, меняется состав сборной. Куда он меняется.

Никита Карцев. Но при этом ты уже сама стала неотрывной частью процесса, приняв участие сразу в трех очень разных и по-своему актуальных фильмах.

Любовь Мульменко. Может сложиться ошибочное впечатление, что я дико плодовитый сценарист: якобы за год написала три полных метра. На самом же деле это продукт четырехлетней работы. Просто так совпало, что премьеры прошли практически одновременно. Сначала «Комбинат «Надежда» и «Еще один год» оказались в Роттердаме, а потом вместе с «Как меня зовут» – на «Кинотавре». Но «Комбинат…» мы начали сочинять еще в 2010 году, а сняли в 2012-м, потом был долгий постпродакшн. Фильм Бычковой, наоборот, случился стремительно, сценарий написан за три недели, потом сразу встык – съемки. С Нигиной Сайфуллаевой был нормальный средний темп, два года на весь производственный цикл.

Никита Карцев. Ты говоришь, что до недавнего времени не следила за российским кинопроцессом профессионально. А кино в целом интересовалась?

Любовь Мульменко. Лет шесть назад я специально села смотреть новое русское кино. И оно для меня вертелось главным образом вокруг фигуры сценариста Родионова. Мы как раз познакомились с Сандриком на драматургической лаборатории, он мне страшно понравился. То, как движется его мысль. Я посмотрела все, что он к тому моменту написал. «Сказку про темноту», «Свободное плавание», «Сумасшедшую помощь».

«Все умрут, а я останусь» при этом у меня проходил не по родионовской, а по германиковской линии. Германику я любила отдельно. Сериал «Школа». Мы еще не были знакомы с Наташей Мещаниновой, которая снимала «Школу» вместе с Лерой, но я уже знала некоторых занятых в сериале доковских артистов – они потом сыграют и в «Комбинате…», и в фильмах «Еще один год» и «Как меня зовут». Но я смотрела Германику непредвзято, не испытывая никакой цеховой солидарности.

Когда вышел фильм «Шапито-шоу», я обрадовалась. Именно после «Шапито…» поняла, чего мне не хватает в русском кино. Когда Лобан так лихо выступил, я увидела вдруг, что все остальные, оказывается, не очень веселые, недостаточно буйные. Увидела, что русский арт­хаусный герой как-то принудительно молчалив, а тут у режиссера и сценариста не было стеснения перед словом. Все постоянно болтают, но это болтливость не сериального типа, когда люди вместо того, чтобы совершить поступок, начинают трепаться и объяснять, что у них в голове. В «Шапито…» отличный русский язык, шутки. По-моему, это чуть ли не первая по-настоящему витальная картина в новом отечественном кинематографе. Очень жду, когда Лобан снимет еще один мой любимый русский фильм.

«Жить» Сигарева тоже в некотором смысле витальный. Я всё думала после фильма: это такое хорошее кино или просто оно предлагает мне внутричерепную дискуссию, которая имеет для меня большую ценность? Но даже если второе, не означает ли это автоматически и первое тоже? Меня очень занимало в то время – начало занимать, точнее, и не перестанет, видимо, уже никогда, – как человек выясняет свои отношения со смертью.

Никита Карцев. Ты ориентировалась на какой-нибудь из перечисленных фильмов, когда писала первые сценарии?

Любовь Мульменко. Наверное, нет. Я, скорее, опиралась на какие-то негласные конвенции достоверности, принятые в «Театре.doc» и Школе Марины Разбежкиной.

Первым был сценарий «Комбината…», и я понимала, что самое главное – написать правдиво. Это, к счастью, был родной для меня материал. Не очень сложно восстановить культуру быта и психологию компании, в которой есть девочка, город, заводы, если ты сам так жил. Я жила, конечно, совсем не так, как главная героиня Света, но у меня была среда, были подходящие люди в Перми, которых я мысленно переместила в Норильск. Как актеры делают этюды, когда им режиссер предлагает представить себя в определенных обстоятельствах, так и я. Только мои этюды были не пластические, а вербальные. Когда ты хорошо знаешь человека, ты же можешь его пародировать или пересказывать историю от его лица, сохраняя интонацию. У каждого ведь живет в голове речевой портрет друга, возлюбленного или мамы с папой. Просто из-за того, что я всегда интересовалась другими людьми, пыталась расширить их круг, увеличить диапазон, у меня таких речевых портретов больше, чем у человека, который не так сильно увлечен коллекционированием сущностей.

Конкретно в «Комбинате…» я эксплуатировала свое представление о восемнадцатилетних подростках из провинциального города, и они счастливо совпали с представлениями Наташи Мещаниновой.

Никита Карцев. Как вы с Натальей друг друга нашли?

Любовь Мульменко. Меня ей посоветовала Разбежкина. Марина Александровна знала, что Наташа ищет сценариста, и понимала, что это мир «про пацанов». А Разбежкина тогда уже видела одну документальную вещь, которую я делала для театра, – тоже про пацанов. И заочно нас с Наташей свела. Наташа написала мне в «ВКонтакте», через неделю мы уже поняли, что будем вместе работать. А месяца через полтора, когда я написала несколько сцен и Наташа их утвердила, я приехала в Москву, пришла к ней в гости. Она меня познакомила со своим мужем Степой и сказала: он будет играть брата главной героини Светы. Очень удобно: дальше я, когда писала, уже представляла себе конкретного Степу, его мимику, его речевую манеру. С их собакой Регги Наташа меня тоже познакомила не просто так. Регги, говорит, будет сниматься в роли Светиного домашнего питомца.

Никита Карцев. На что ты в первую очередь обращаешь внимание при написании сценария?

Любовь Мульменко. Юмор – это очень важно. Я больше горжусь удачными шутками, а не драматичными сценами. Когда в зале смеются, это страшное облегчение. Особенно когда смеются в неочевидных местах. Так было, например, в роттердамском зале на фильме Бычковой, который не очень хорошо переведен на английский. Читаю субтитры и думаю: ну всё, эта шутка потеряна. И вдруг она срабатывает! А это юмор не гэговского типа, а тот, что рождается в момент узнавания ситуации. Когда какие-то странные русские мальчик и девочка показывают тебе, голландцу, камерную сценку из жизни, и ты хохочешь.

«Как меня зовут», авторы сценария Любовь Мульменко, Нигина Сайфуллаева, режиссер Нигина Сайфуллаева. 2014

Никита Карцев. Насколько ты себя свободно чувствовала, когда писала эти три сценария? И как на твое ощущение свободы повлияли последние законодательные запреты?

Любовь Мульменко. Мы с Мещаниновой, когда работали над «Комбинатом…», чувствовали себя такими озорными, антиханжескими авторами. Нам было весело и не страшно. Хотя уже тогда, видимо, были какие-то основания думать, что все станет плохо. Снимали же мы зачем-то дубли без мата – на всякий случай, хотя в итоге они и не пригодились. Но был такой… кураж. А сейчас у меня совсем нет специального куража в момент придумывания матерных диалогов. Это просто одна из красок. И очень плохо, когда ее у тебя почему-то отбирают. Плохо, когда эту краску начинают отдельно рассматривать через лупу, накачивать ее сверхфункциями, которых в ней нет на самом деле. Как бы гипертрофируя ее искусственно. Когда Бычкова мне рассказала замысел своего нового фильма про Сахалин, я сразу вспомнила, что у меня есть классный сахалинский персонаж – браконьер Вася. Думаю, как здорово было бы поселить его в этот мир. И тут же бью себя по рукам: как же я это сделаю, если Вася матерится? Но не мат заставляет меня интересоваться Васей, он перестанет быть собой, если я вдруг начну играть в поддавки и перевирать его реальный способ мышления и говорения. Можно как-то изловчиться – в конце концов, в «Еще одном годе» и в «Как меня зовут» мата нет (а изначально был). Но все-таки одно дело отцензурировать речь московских школьниц и два­дцатипятилетних немаргинальных героев из «Еще одного года». Но как быть с браконьером Васей? Или просто не снимать про браконьеров кино? Лепить из них что-то другое. Конечно, первое честнее. Но что делать, если тебе обязательно нужен в фильме браконьер?

Никита Карцев. А ты уже знаешь, что будешь делать дальше?

Любовь Мульменко. Мучительно думаю, какой сценарий писать. Но все предложения, которые поступают, включая мое собственное к себе, – уже не чистый док. Там везде есть надстройка, которой я дорожу. В одном проекте жанровая, заявка на комедию. В другом случае есть интересная структура новеллы: не монолитный блок, не романное повествование, а кино, вырастающее из фрагментов. В третьем фильме, который я придумала сама и еще не знаю, с кем его делать, задана такая доля условности, что его тоже не назовешь гимном окружающей речевой среде.

Никита Карцев. Все это планы сценариста – не больше?

Любовь Мульменко. Я боюсь это снимать сама, мне не хватает храбрости. Боюсь, что выйдет плохо, что я убью материал. Поэтому я лучше пока зайду на второй круг работы со своими родными и точно любимыми режиссерами, в которых сильно верю.

Никита Карцев. То есть ты не храбрая?

Любовь Мульменко. Я храбрая, когда в чем-то хорошо разбираюсь. Храб­рая в отношениях с близкими людьми, потому что понимаю, что это за отношения. Но стоит мне усомниться в характере этих отношений, как тут же начинаю давать труса. То же самое в профессии. Когда оказываюсь не совсем на своей территории, я не могу диктовать ничего ни себе, ни остальным. А режиссер должен – это его прямая обязанность. Транслировать свою волю. И так, чтобы эта воля была нерушимой, чтобы его никто не мог сбить с пути. Никто не должен заподозрить в режиссере сомнение, даже если оно в нем правда появилось, потому что это немедленно деморализует группу и фильма не получится. Какой-то получится, но не твой, а случайный.

Никита Карцев. Ты говоришь, что один из трех твоих задуманных сценариев очень авторский. А значит, лучше тебя никто не представляет, как он должен быть реализован.

Любовь Мульменко. Есть такая профессия – исполнительный продюсер. Когда кому-то делегируют организацию процесса, но при этом он не вмешивается в творческую часть. Было бы круто, если бы существовали такие исполнительные режиссеры. Я бы завела себе одного, и он стал бы мои желания воплощать. Но режиссеры все тоже люди с амбициями. Какой им смысл снимать кино, которое уже полностью придумано?

Никита Карцев. Про тебя более или менее понятно. А как ты видишь дальнейшее развитие российского кино в общем?

Любовь Мульменко. Я тут как-то сказала, что чистое предъявление реальности на экране перестало быть событием, и Марина Разбежкина немедленно прокомментировала: «Это не так». Возможно, она права, еще не произошло насыщение правдивым, органичным, честным кино, которое реконструирует действительность. Должна накопиться серьезная критическая масса людей, которые в состоянии реальность как минимум предъявить на экране, прежде чем начать с этой реальностью играть, ломать ее, запутывать. Объективно этой массы, может, пока и нет, но у меня в голове – есть. В моем близком круге – есть. Наверное, я опережаю события и ошибочно проецирую на всю российскую повестку собственную пресыщенность игровым кино с мощным документальным началом. Все-таки нужно, чтобы появилось еще какое-то количество фильмов, которые не врут, как не врет и не может врать хороший док.

Никита Карцев. Прежде чем заменить их на фильмы, которые врут.

Любовь Мульменко. Прежде чем мы сможем позволить себе осознанную и талантливую завиральность. Прежде чем начать сочинять миры, которых никогда не было раньше, а появились они только в голове у режиссера. Прежде чем перестать формулировать реальность и начать ее нагло изобретать.

Никита Карцев. Это примерно то, что уже сегодня делают Лобан или Германика – создают свой собственный мир на экране.

Любовь Мульменко. Я думаю, это единственный хоть сколько-нибудь справедливый критерий для оценки качества фильма. Появляется в нем мир или нет. После фильма должно остаться ощущение, что ты где-то побывал. Либо ты видишь мир, в котором и так живешь, и поражаешься тому, насколько эти два мира – киношный и настоящий – близки. Либо оказываешься там, где не был и не мог бы быть.

Никита Карцев. Тебе хватает современного российского кино?

Любовь Мульменко. Мне всего хватает, потому что я постоянно путешествую назад во времени. Я ведь смотрю кино очень беспорядочно. Села и посмотрела залпом три-четыре картины режиссера Авербаха, внезапно устроила себе маленький ретроспективный фестиваль. Или посмотрела Киру Муратову. Или в 90-е залезла. Но я радуюсь, когда выходит новый фильм. Мне важно, какой он. Например, сейчас мне интересно увидеть картину Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына».

Никита Карцев. У тебя нет ощущения, что на этот раз он немного зашел на вашу территорию?

Любовь Мульменко. Я не чувствую ревности в этом смысле. Тем более там другая технология: насколько я понимаю, он взял реального человека, почтальона, и идет за ним. Почтальон генерирует материал. В том же «Комбинате…» местами это речь, снятая с чьих-то уст и вложенная в уста артистов. Никто не играет сам себя. По большей части это и вовсе придуманная речь – на основе коммуникативного опыта авторов. А Кончаловский, видимо, сделал так, как иногда в документальном театре делают: живой человек, а не актер, сам выходит к зрителю и тот наблюдает за его реальным существованием на сцене. Когда человек равен сам себе и это часть замысла. Мне кто-то, кто уже видел «Белые ночи…», сказал, что этот человек-почтальон – лучшее, что есть в фильме. Он и есть это кино. Все остальное просто его бережно поддерживает, дает его разглядеть, расслышать. А он такое онтологическое ядро.

Никита Карцев. Ну вот видишь, как ты прекрасно разбираешься в кино, а говоришь, что только начала въезжать.

Любовь Мульменко. У меня в принципе был отложенный старт. Не только в части авторского кино. Дома очень поздно появился видеомагнитофон, и я пропустила все эти знаменитые среди школьников американские комедии, в которых играли близняшки Олсен. Или что там еще? «Тупой и еще тупее», «Полицейская академия». Я их пропустила, как и все «Звездные войны», всех «Терминаторов». Тогда не увидела и многое из этого всего не видела до сих пор.

Я уже училась в университете, когда одновременно появились dvd-проигрыватель и моя великая преподавательница Виктория Владимировна. Она мне прицельно показывала Феллини, Бертолуччи, Бертрана Блие – всякие там «Приготовьте ваши носовые платки», «Холодные закуски». Она советовала, я составляла списки. Ездила в Москву, ходила на «Горбушку», скупала диски из серии «Другое кино». И чувствовала себя человеком, который зря прожил восемнадцать лет, а теперь так мало времени осталось, и я, конечно, не успею все это посмотреть. Уже в каком-то сознательном возрасте, когда я начала сама копать, а не только смотреть по рекомендациям, мои кинопредпочтения оформились окончательно.

Пришли и остались Ларс фон Триер, Вуди Аллен, братья Коэн, Джон Кассаветес, Бергман, Хичкок. Я люблю многое из того, что регулярно выбрасывалось в эфир: Гайдая, Рязанова, Данелия. Какое-то сложное удовольствие нахожу даже в просмотре фильмов Марка Захарова. Вот недавно ехала в «Сапсане», и там показывали «Формулу любви». У меня еще с тех детских пор остались воспоминания о том, что это великое кино. И вот я смотрю и понимаю, что это совсем не кино. Просто помимо сцены, интерьеров у режиссера появились натурные возможности, есть зум, позволяющий подробно (как в театральный бинокль) рассмот­реть эмоцию, которую играют актеры. Но это все устроено, придумано, смонтировано, разведено по мизансценам и сыграно так, как будто это спектакль. Но при этом как бы кино. В общем, я поняла, что что-то все-таки и правда добавилось к моим кинознаниям, раз тогда я не могла этого понять, а сейчас могу.

«Еще один год», авторы сценария Наталья Мещанинова, Любовь Мульменко, режиссер Оксана Бычкова. 2014

Никита Карцев. А как выглядит твой персональный лучший фильм?

Любовь Мульменко. Я хочу, чтобы это был такой фильм, где большой удельный вес собственно кино. Это то, что у меня сейчас получается хуже всего. Я достаточно понимаю про речь, про поведение героев, про механику их судеб. Но я хочу придумывать картинки так же свободно, как придумываю тексты. Мне хочется сделать такое кино, которое можно было бы смотреть с выключенным звуком. В некотором смысле что-то противоположное «Формуле любви», где проще выключить изображение, чем звук.

Никита Карцев. Я так понимаю по твоему настрою, что твой роман с кино надолго?

Любовь Мульменко. Скорее, я окончательно поняла, что слабо соображаю в театре и что ни одна театральная работа не приносила мне такого чувства удовлетворения. Очень редко мне хотелось позвать на свои спектакли друзей, а вот показать фильмы очень хочется всем. Я готова под ними подписаться. Готова их обсуждать, защищать. Мне нравится, что они существуют на свете. Поэтому я хотела бы остаться в кино на какое-то относительно долгое время. Пока не начну чувствовать себя бессмысленной в нем, а может ведь, наверное, такое произойти.