Пресс-конференция по фильму «Пионеры-герои». Печатается с сокращениями.

МАРИЯ БЕЗРУК, газета «Трибуна». Наталья, я вам благодарна за попытку осмысления того переплета, в котором оказалось наше поколение: мы попали между системами, между временами.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Вы говорите только про наше поколение. Ко мне подходит очень много людей двадцати-двадцатипятилетних, они говорят, что у них в головах происходит то же самое.

МАРИЯ БЕЗРУК. Мы росли в одной системе координат и готовились к одной жизни, а по факту попали в совершенно другую. Не все смогли перестроиться. Вот это стремление обязательно совершить подвиг… Нас же всех готовили в космонавты. И невозможность порой найти этот подвиг для себя – вот это очень здорово у вас показано.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Ко мне вчера подошла девушка, два­дцатипятилетняя, которая сказала, что ей очень хочется туда, – в страну моего детства, в то время, потому что они и ее сверстники – поколение пустоты. Девушка эта родилась в 1984 году, она сказала, что, к сожалению, они ничего не ждут от жизни, потому что у них и в детстве ничего такого, как у нас, не было. Эта двадцатилетняя зрительница поблагодарила за фильм, который, по ее словам, поможет ей понять свою сестру, которая старше на шесть лет. Двадцатилетние – не дураки же. Взрослая история, показанная в фильме, которая не имеет отношения к Советскому Союзу, в общем, все те мысли и рефлексии, которые мучают взрослых героев, мучают и поколение двадцатилетних. Потому что люди этого поколения прекрасно понимают, в какой стране живут и можно ли в этой стране быть настоящим человеком.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ, модератор пресс-конференции. С моей точки зрения, это не очень однозначная трактовка, я как раз про нее хотела спросить. Я знаю, что в отборочной комиссии возникла по этому поводу дискуссия. Герои не находят себя в современности, потому что их готовили к другому типу существования, к какому-то проявлению героизма? Или потому что они получили на излете советизма абсолютно абсурдное – тем более уже в новых обстоятельствах – воспитание? Которое и тогда невозможно было приложить к реальности. То есть они деформированы абсурдностью этого воспитания или они действительно готовились к какой-то экстремальности, к подвигу? Для вас это однозначно?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Я бы не стала говорить о том, что они не находят себя в современности. Они себя прекрасно находят. Они получают огромное количество бабла, работают, у них все складывается – зашибись. Они просто хотят быть настоящими людьми, делать настоящее дело. Думаю, что каждый человек, который сегодня в России работает или что-то делает, так или иначе сталкивается с необходимостью ежедневного, ежемесячного или ежегодного компромисса. Ни о каких травмах в своем фильме я не рассказываю. И ни к чему нас не готовили. Просто у нас есть прививка чего-то настоящего. Мы просто хотим быть, а не казаться.

«Пионеры-герои»

ВИКТОР МАТИЗЕН, газета «Новые известия». Мне кажется, в самой картине нет никаких внутренних противоречий. Поэтому мой вопрос относится не к картине, а скорее к вашей личной памяти – в сопоставлении с моей памятью. Я учился в 1950-е годы. Уже даже для нас это пионерство не было таким уж сакральным. Через неделю после принятия в пионеры было достаточно циничное отношение и к сути, и тем более к атрибутике и ритуалам пионерской организации. Потом, когда я преподавал в 1970-е годы, – то же самое. Вся эта проблематика, эти пионеры-герои уже не имели никакого значения. А в 1980-е годы, когда я преподавал, это был вообще чистый стёб. Над пионерами-героями стебались откровенно.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Это неправда.

ВИКТОР МАТИЗЕН. Я говорю о своем собственном опыте. И об опыте разговоров со своими учениками. Им вполне можно было рассказать анекдот про пионеров-героев, и они хохотали. А у вас все было именно так, как вы описываете?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Мы говорим о маленьких детях. Они не могли ничего стебать, потому что в таком возрасте они вышли из страны. Мы говорим о детском восприятии всего, что там было. Оно не имеет никакого отношения к циничному перерабатыванию «совка». Нет у нас такого опыта, мы его лишены. Поймите, мы вышли из «совка» в десять, одиннадцать, тринадцать, пятнадцать лет. Мы не пили водку в комсомоле. Мы не прошли через это. У нас нет этого циничного опыта. Мы – другие.

ЕКАТЕРИНА БАРАБАШ, агентство «Интерфакс». Спасибо за фильм, я посмотрела его с большим интересом, но у меня тоже есть вопросы. Мне не совсем понятно, почему ваша героиня Ольга так рефлексирует, мучается… У нее какие-то сексуальные проблемы?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Нет у нее сексуальных проблем, этого в фильме нет.

ЕКАТЕРИНА БАРАБАШ. А длинный разговор с психотерапевтом...

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Там нет ни слова о сексуальных проблемах.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Простите, но как нам толковать обсуждение вопроса оргазма, если не как обсуждение сексуальной проблемы?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Я еще раз говорю – для тех, кто не понял. Если у вас возникают какие-то проблемы в восприятии этой сцены, подумайте о себе. В этой сцене я не говорю ничего ни о подавленной сексуальности, ни об оргазме. Я говорю о том, что девочка настолько хотела быть героем, что все ее существо было подключено к этой идее. На всех уровнях – физических, ментальных, каких угодно. Если вы в этой сцене видите секс, значит, с вами что-то не так.

ЕКАТЕРИНА БАРАБАШ. Мне показалось странным, что вдруг, неожиданно Андрей Сергеев становится монахом. Катя погибает из-за теракта. Что происходит в жизни вашей героини в финале, остается открытым. Панические атаки, желание подвига. Где же этот подвиг? Что она в итоге сделала? Мне этого не хватило в вашей – замечательной – работе.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Чем обосновано то, что мой герой стал монахом? Я не могу ответить на этот вопрос, потому что, наверное, обоснования нет. У меня есть знакомые, которые совершенно неожиданно вдруг уходили в монастырь, и я узнавала об этом только через два-три года. Люди уходят в монастырь почему-то. Если сейчас проговаривать все эти вещи… говорить про пустоту, про попытку найти наполненность или смысл – это все на самом деле очень банальные слова. Так как фильм основан на реальных событиях, мне важно было сделать это именно так.

Это мой первый сценарий, может, он несовершенен в плане драматургии, но он таков.

«Пионеры-герои»

РОМАН КАРИМОВ, режиссер. Разве не было такого, что герой замешкался в момент взрыва? И это привело потом к возникновению чувства вины. Вместо того чтобы сразу нырнуть, он уткнулся в мобильник и начал звонить.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Да, конечно, это замешательство привело к тому, что он не сумел спасти человека. Сложно говорить о таких вещах. Наверное, жизнь дала ему шанс что-то совершить, и он не смог им воспользоваться. После несостоявшегося подвига человек не смог жить так, как он жил раньше.

НАТАЛЬЯ НУСИНОВА, киновед, НИИ киноискусства. Уточняющий вопрос. Из соположения разных частей в фильме возникает ощущение, что между ними существует причинно-следственная связь. Возможно, это ложное ощущение, но его рождает нарратив, конструкция фильма. У меня вопрос о сексуальных проблемах, присутствие которых в фильме вы отвергли. Я бы спросила по-другому: почему героиня идет к психоаналитику? И это связано и с другими вопросами: почему герой стал монахом? Это все имеет причины в каких-то заложенных в их детстве мифах, которые не реализовались и которые жизнь так резко оборвала? Потому что мы, когда смотрим фильм, это читаем таким образом.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Героиня идет к психоаналитику, потому что она больна. Она не может передвигаться по городу, она идет лечиться. Она приходит к психоаналитику, потому что испытывает панический страх.

НАТАЛЬЯ НУСИНОВА. Это связано с ее детскими фрустрациями?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Конечно же, нет. Мы с вами живем, находимся в определенном возрасте нашей жизни. Связано ли все, что с нами происходит, с детскими фрустрациями? Не знаю. Просто есть какая-то тонкая взаимосвязь. Наверное, то, что закладывается в человека до семи-девяти лет, будет в нем, таким он и будет. Вы даже не представляете масштаб этой проблемы – фобиков панических, которые возникли на стыке, наверное, нулевых и 2010-х годов. Огромное количество людей в Москве, в Питере, вообще в мегаполисах страдают очень странной болезнью – болезнью страха. Почему она возникла? Почему ее раньше не было, а сейчас есть? Это вопрос. Страх – это такой брат пустоты. Наверное, страх возникает от чего-то. Думаю, что ощущение того, что ничего не происходит, рождает страх.

НАТАЛЬЯ НУСИНОВА. Хочу еще сказать – к тому, о чем говорил Виктор Матизен, – мое детство было раньше, чем ваше, естественно. Я очень хорошо помню советское детство, я даже написала о нем повесть «Приключения Джерика». О том, как действительно сочетаются самые разные типы психологии у ребенка, который воспринимает одновременно и пионеров-героев в школе, и то, что он слышит дома, когда папа припадает к «Голосу Америки», и то, что бабушка одновременно говорит: «Я член партии» и «Мы же в Бога веруем». Это очень сложный конгломерат, формирующий сознание. У детей того периода, о котором вы говорите, это, наверное, еще и оборвалось шоковым образом.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Я понимаю сейчас, что нас готовили к какому-то надличностному существованию. Мы готовились к какой-то надличной жизни, к некоей общности. Я понимаю, что мое поколение не умеет жить только для себя. Желание какого-то общего светлого будущего, как бы иронично сейчас это ни звучало, присутствует. Конечно, в моей картине советское детство очень ироничное, если вы заметили. Я, например, помню, как я у своего папы спрашивала, что такое коммунизм, мне было интересно. Он говорил, что это – когда ты приходишь в магазин и там все можно брать бесплатно, и там будут и бананы, и шоколадки, и все будут счастливы. И я реально очень хотела, чтобы побыстрее наступил коммунизм. Дело не в том, что мы что-то понимали, мы на самом деле ничего не понимали. Нам было семь-десять лет. Дело в том, что нас воспитывали не только на пионерах-героях. Нас воспитывали на подвигах Джордано Бруно, Жанны д’Арк. Это желание какой-то настоящей общности, настоящего делания и подвига есть у каждого человека, я думаю.

ВЛАДИМИР ХОТИНЕНКО, режиссер. Я человек не посторонний – Наташа училась у меня в мастерской. Это речь не в защиту Наташи, она крепкая, всегда была такой, и картина в защите не нуждается. Я просто представил сейчас такую вещь… Вот сидят два маленьких человечка, они ­сыграли героинь в детстве, слушают все это. Я вспомнил, как в Дании устроили разделку убитого жирафа, привели детей. Мне захотелось оказаться в их головках и попробовать услышать то, как они – потому что это же, в общем, про них отчасти – слышат эту полемику о патологиях и прочем. Как вам кажется, это хорошо, что они здесь сидят и все это слушают, или нет? Им это полезно?

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Я глубоко убеждена, что очень полезно. Потому что присутствие во взрослой среде, взрослые разговоры – взрослят. У меня был вопрос к девочкам. Вам, наверное, рассказали про пионеров-героев, про то, что они сделали. Вам было интересно это узнать? Произвели ли на вас впечатление их героические поступки?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Они ничего не знают про пионеров-героев.

СИМА ВЫБОРНОВА, актриса. Когда я проходила кастинг, я уже знала, кто такие пионеры-герои. Это мои бабушка, дедушка, мои родственники. Пионеры всегда готовы помочь, если кто-то попросит.

ВАРЯ ШАБЛАКОВА, актриса. Эти дети всегда мечтали совершить подвиг. Все пионеры мечтали об этом. В Великую Отечественную войну они обезвреживали бомбы.

«Пионеры-герои»

ЮРИЙ РАТНЕР, учебно-информационное объединение «Русская речь». Прежде всего – спасибо за горячее послание в стиле все более актуального метода постромантизма. У меня реплика и вопрос – скорее не киношные, а социально-педагогические. Мы много лет проводим фестиваль молодых читателей России «Сочи-МОСТ». МОСТ расшифровывается как «Мастерская остросовременных текстов». В прошлом году мы посвятили фестиваль двухсотлетию Лермонтова и перед конкурсантами поставили ребром вопрос: «Кто он – герой нашего времени?» Если адаптировать, переводить ответы на язык «Кинотавра» нынешнего года, то они сводятся к тому, что либо это Бэтмен из спального микрорайона, либо дурак, либо рыцарь из «Тряпичного союза». Но фишка в том, что ни один из опрошенных не назвал пионеров-героев. Что это? Актуальность в том, чтобы ввести это сегодня в школьную программу и знакомить средние и младшие классы с Тимуром и его командой? Или в чем-нибудь другом? Это реплика. Вопрос. У Андрея Вознесенского в советский период родились такие слова: «Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую не по прошлому ностальгию, ностальгию по настоящему». Какова позиция режиссера, сценариста по этому вопросу? Где искать настоящее сегодня? В православии? В Боге, царе и отечестве? Или же в Павлике Морозове и других пионерах-героях? И еще. Ведь героизм – чувство экзистенциальное и личное, очень интимное. И, посмотрев ваш фильм, нынешние скауты, дети и подростки, могут понять, что от них государство обязательно требует, чтобы они совершали подвиги. Может быть и такая трактовка вашего фильма. Я же убежден: преступно то государство, которое требует, чтобы его граждане были героями и совершали подвиги.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Где искать настоящее? Настоящее нужно искать в самих себе, я думаю. Мои герои похожи на чеховских персонажей. Они, собственно, ничего не делают, просто задают вопросы. Они рефлексируют. Но если появится как можно больше людей, которые способны остановиться и задать себе какие-то важные вопросы насчет своей работы, своего присутствия здесь и сейчас, насчет того, «что я есть и что я делаю», – это самое важное. Найти настоящее в себе. Потому что когда я отказываюсь от двадцатисерийного сериала, который может принести мне большую денежку, – это трудно. Я могу купить квартиру в Москве, машину. Но когда я смотрю на продукт, в создании которого я участвовала, я чувствую себя не очень хорошим человеком. Умение останавливаться и говорить «нет», просто потому что это не нужно, это не твое, это нехорошо, очень важно сейчас, в наше время, когда мы все немного сошли с ума.

ЮРИЙ РАТНЕР. Но ведь вы это делаете для себя, а не для других. Вы внут­ренне поглаживаете себя – «какая я хорошая». Так же, как каждый из нас. Все, что можно назвать подвигом, мы делаем для себя, а не для других. Потому что это уровень нашего сознания и, извините за слово, духовности.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Вы сейчас говорили про настоящее, про подвиг. Мне кажется, подвиг – это не для себя. Но отказаться от сериала – это не подвиг, конечно. Подвиг – это что-то другое. Меня спрашивали, кто герои нашего времени сегодня. Я, к сожалению, так и не вспомнила фамилию этого спортсмена. Это история про то, как на Паралимпиаде человек бежал с факелом, и он погас. И весь Фейсбук страшно простебал этого человека. И потом на «Серебряном дожде» сделали передачу про то, кто этот человек. Это великий человек, который стал инвалидом, потому что нырнул в воду и спас людей из затонувшего автобуса, кажется, девятнадцать человек. Вот это – герой. Я плакала, когда это слушала. Я не знаю, есть ли во мне такая готовность. Потому что наш сиюминутный выбор так же важен, как и выбор нашего пути. Наверное, от выбора нашего пути зависит наш сиюминутный выбор. Я не знаю, как бы я поступила в ситуации, показанной, например, у меня в фильме. Взрослая героиня Катя не совершает же никакого подвига, это не подвиг. Это она сиюминутно выбирает спасение ребенка. Этот смешной девиз, который в нас всех заложен: «Будь готов – всегда готов!» С одной стороны, это очень иронично, застёбано, заиронизировано уже совсем. Но вот эта внутренняя готовность помогать, быть готовым всегда к чему-то очень важна. Быть не про себя.

РОМАН КАРИМОВ. Я не хожу на пресс-конференции, но сюда пришел, потому что картина меня поразила и до сих пор не отпускает. У меня вопрос к режиссеру, к продюсеру. Не было ли соблазна все-таки как-то упростить фильм, сделать так, чтобы более широкая аудитория восприняла тот месседж, который вы хотели передать, в более простой форме?

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ, продюсер фильма «Пионеры-герои». Прочитав любой серьезный сценарий со сложной или несложной структурой, продюсер совершенно отчетливо понимает, что зрителя в кинотеатре не будет. Поэтому более он сложный по структуре или менее сложный – не принципиально. Наташин текст действительно обладает сложностью. И мы предпринимали какие-то технологические маневры. Например, монтировали девочку со взрослой героиней. То есть, чтобы как-то облегчить зрителю эту задачу, мы весь необходимый кинематографический инструментарий, естественно, приводили в действие. Потому что, какой бы ни был фильм, о зрителе все равно надо думать. Даже если этот зритель – один. Там есть целостность, с моей точки зрения. Зачем придавать фильму другую форму, чтобы пришло еще какое-то количество зрителей? Тем более это первое режиссерское высказывание Наташи, что особенно важно. Нельзя с топором подходить к человеку, который еще сам твердо не знает, режиссер он или нет. И если начать им слишком активно руководить, то в результате у него останутся вопросы даже после готового фильма: «А я ли это сделал? Или продюсер? И как бы оно было, если бы это сделал я? Было ли бы это лучше или хуже?» Зачем? Это опять комплексы, фрустрации, психо­аналитики, психотерапевты.

РОМАН КАРИМОВ. Еще это называется «фокус-группа». Были ли такие группы и как они реагировали?

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Нет, я повторяю, фокус-группы и прочее – инструментарий жанрового кино. Массового, зрительского, которое я тоже люблю и делаю. Там все это необходимо. И необходимы упрощения, в хорошем смысле, естественно. Там зритель – нежный цветок. С ним нужно обращаться очень аккуратно, чтобы он здесь не споткнулся, тут понял, там развеселился и так далее. Мой фильм – авторское высказывание, очень личностное. И понятно, что это вопрос не только содержания, но и формы. Это неразрывные вещи. Личностное высказывание – суть такого рода проектов и вообще авторского кино. В каких-то проектах личностность выражена ярче и активнее. Этот проект – бесспорно, один из них, он – не абстрактная конструкция. Это личный опыт режиссера и автора сценария, ее взгляд на целокупность жизни. Сегодняшней жизни.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. На этапе монтажа нам помогала прекрасная Маша Сергеенкова, режиссер монтажа, которая, когда увидела материал, очень долго пыталась его выпрямить, сделать более линейным, чтобы все приобрело более зрительский формат. После нескольких бессонных ночей она мне позвонила и сказала, что ничего не надо менять, иначе мы выплеснем ребенка. Не надо кастрировать фильм. Маша – человек очень опытный и очень умный, и я ей поверила.

НЭНСИ КОНДИ, киновед, университет Питсбурга (США). Спасибо за картину. Согласны ли вы со следующей позицией: посещение Ольгой психоаналитика – это, скорее всего, экономическая информация, демографическая? То есть человек настолько психологически нестабилен, насколько позволяет зарплата. Если бы она получала меньше, она бы лучше передвигалась по городу, потому что она не могла бы себе позволить вообще обращать внимание на какие-то подобные трудности. Или на такси ездить. Я ей симпатизирую, но вопрос у меня остается.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Здесь дело не в том, ездит она на метро или на такси. Она панически боится, ей сложно выходить из дому.

НЭНСИ КОНДИ. Я об этом и спрашиваю. Грубо говоря, если бы она зарабатывала меньше, у нее не было бы таких «привилегированных» комплексов?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Я не думаю, что это болезнь «актрисульки», потому что она – человек творческий. Нет. Я еще раз говорю: вы просто не знаете масштаб этой болезни, этой проблемы. Огромное количество людей этим страдает. Возраст – двадцать, тридцать, тридцать пять. Масштаб колоссальный. Просто про это никто не знает, это никак не обсуждается. Не думаю, что, если бы героиня была более приземленной, болезнь ее бы не мучила. Не уверена.

НЭНСИ КОНДИ. Вы говорите о масштабе болезни, а я – о посещении психоаналитика. Это существенная разница.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Вы, наверное, понимаете мое отношение к психоаналитику, в фильме все предельно понятно. Она идет туда, потому что хочет вылечиться. Не было бы у нее денег на психоаналитика, наверное, она бы просто жрала антидепрессанты день и ночь, пыталась бы как-то сама выкарабкиваться.

ИРИНА КОРНЕЕВА, «Российская газета». Спасибо вам огромное за лучшую сцену в фильме, сцену принятия в пионеры. Сколько было дублей? Хотелось бы узнать побольше о девочках. Большой ли был кастинг? Из одного ли они класса? Дружба у них только экранная?

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Девочки из разных городов. Сима – из Москвы, Варя – из Питера. Девочки сразу подружились на площадке и до сих пор дружат, я думаю. В сцене принятия в пионеры не только Варя делает очень много, но и Сима. В монтаже есть дубли, которые я не взяла, потому что Симе на лоб сел комар, мы это не отследили. Но Сима все время, пока плачет Варя, тоже плачет рядом с ней. Это такая степень переживания друг за друга. Я помню, что я стояла за камерой и нависала над Варей, говорила: «Давай, давай, еще раз!» Мы не выключали камеру, это был один большой, затяжной дубль. Я понимала, что Варя близка и готова, просто нужно как-то открыть все, что у нее внутри. Девочки у нас на самом деле потрясающие.

«Пионеры-герои»

МАРИНА ЕРЕМИНА, газета «Платановая аллея», Сочи. Есть масса примеров, когда советское прошлое как бы приживается сейчас. И, между прочим, примеры не самые плохие. Скажу по опыту нашего города Сочи. В школе, откуда я вышла, сейчас новое веяние – «экопионеры». Это приняло фактически такой же размах, как в нашем общем прошлом. Дети действительно гордятся, они прекрасно знают, что должны защищать поля, леса, обозначили себе какой-то круг того, что они будут защищать. Как предложение – все-таки какой-то позитивный опыт оттуда перенять. Я очень благодарна всей съемочной группе. Когда я увидела первые кадры, у меня полились слезы. Я увидела свою фотографию, октябрят, увидела своих подруг, одной из которых уже нет в живых. Я говорю про наше поколение – тридцать-сорок лет. Мы, четыре отличницы, очень дружили. Одна уже на том свете, вторая прошла через психиатрические клиники. И только две из нас «уцелели». Третья – обычный бухгалтер. Но ей тоже хочется чего-то великого. И только я, на мой взгляд, достигла хотя бы чего-то из тех целей, о которых нам говорили раньше. То есть идеология детства оказалась сильнее, чем идеология потребительства, она не приживается почему-то именно у нас, тридцати-сорокалетних.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Наверное, мы в 2015 году зашли в некий момент нашей истории, когда очень хотели что-то построить, но ничего не построили. Не получилось. Хотели построить другое, европейское общество, с идеей стяжательства. Идея стяжательства, мне кажется, не живет не только в тридцати-сорокалетних. Это вообще европейский путь, капиталистический, но он не приживется в русском человеке. Потому что русский человек хочет стяжать смыслы. Это ментальность, от этого никуда не денешься. Мы никогда не будем счастливы, просто беря ипотеки, покупая машины и употребляя дорогую пищу и элитный алкоголь. Есть какие-то ментальные вещи, они – в нас. Мы уже наелись, напились, нажились за эти пятнадцать лет. Уже у всех все хорошо. Никто не бедствует, все зарабатывают денежку. Не важно как, главное – зарабатывают. Но чего-то не хватает, мы не подключены куда-то. Какой выход из этого? Я вправду не знаю. Я не мессия и ни в коем случае не претендую на позицию человека, который скажет как. Единственное, что я могу, – задать вам такой же вопрос. Детей рожать? Если это для кого-то выход, то здорово.

ТАТЬЯНА ЛЕЩИНСКАЯ, сайт «Синемаплекс». У меня вопрос Сергею Михайловичу Сельянову. 18 июня этот талантливейший фильм выходит в прокат. Скажите, что сделала компания «Наше кино» для того, чтобы он оказался в наших кинотеатрах? Я вспоминаю прекрасную картину Нигины Сайфуллаевой «Как меня зовут», которую тоже прокатывала компания «Наше кино». Я отслеживала фильм, думала, как же он будет идти в кинотеатрах. Но как-то так вышло, что не очень хорошо его прокатали и посмотрели. Может быть, прокат надо менять. Каким, на ваш взгляд, должен быть прокат, чтобы фильмы, подобные работам Сигарева, Местецкого и других, попадали в кинотеатры? Чтобы большое, настоящее кино не уходило из кинотеатров?

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Этот вопрос не раз обсуждался, это очень большая проблема. Поскольку я занимаюсь помимо своей компании общеиндустриальными вопросами, я делаю какие-то прогнозы, внутренние или публичные. И я, как правило, примерно угадываю, как пойдет развитие нашей отрасли в течение двух-трех лет. Я был абсолютно уверен, что если было в конце 1990-х – начале нулевых у авторского кино 50 тысяч зрителей, то с ростом общей зрительской массы это количество будет более или менее пропорционально – не прямо пропорционально, конечно, – расти. Зрителей, которым интересно посмотреть вот такое кино, станет больше. Этот мой прогноз сокрушительно не оправдался. Зрителей авторского кино по-прежнему 50 тысяч. То есть общая масса зрителей увеличилась раз в двадцать за эти пятнадцать лет, а количество зрителей авторского кино – нет. Пятьдесят тысяч – это хороший результат. Это то, на что как-то можно иногда рассчитывать в случае, например, победы на «Кинотавре», какого-то микроскандала. В общем, когда вокруг картины происходит какой-то buzz, как говорят за границей. Либо это уже какой-то признанный режиссер с группой своих поклонников.

ТАТЬЯНА ЛЕЩИНСКАЯ. То есть проблема в зрителях. Ни прокатные компании, ни кинотеатры ничего сделать не могут: прокат не может измениться, должны у нас в стране появиться другие зрители. Так?

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Это некие общие процессы. Для зрителя просмотр артхауса – это не что-то престижное, нет террора среды, согласно которому ты приходишь в свой офис и тебя спрашивают, посмотрел ли ты фильм Наташи Кудряшовой. И человеку стыдно, что он не посмотрел.

Если говорить в узком профессиональном смысле, вся прокатная стратегия строится на прогнозе. Сколько фильм соберет? Соответственно затраты – как денег, так и времени. Прокатная кампания – штука дорогая. Каждый день такой кампании стоит денег, довольно больших.

ТАТЬЯНА ЛЕЩИНСКАЯ. Короче, овчинка выделки не стоит?

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Вы меня критикуете или хотите понять, как это происходит?

ТАТЬЯНА ЛЕЩИНСКАЯ. Я жду конкретики.

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Я, по-моему, предельно конкретно объясняю.

ТАТЬЯНА ЛЕЩИНСКАЯ. Вы говорите, что тратите деньги на рекламную кампанию в зависимости от ваших прогнозов. А разве прогнозы не выстраиваются в соответствии с рекламной кампанией? То есть не она ли влияет на ваши прогнозы? Допустим, компания не вкладывает ничего в фильм, ну и прогнозы таковы.

СЕРГЕЙ СЕЛЬЯНОВ. Я думаю, это разговор слишком узкопрофессиональный. Я вам на все это могу ответить. Это просто вопросы экономики, бизнеса, каких-то сопоставлений. Вы точно так же в своем домашнем хозяйстве что-то планируете, не выходите за пределы этого планирования. Иначе вам становится больно. Иначе это не только потеря денег. Например, вбухать огромное количество денег в продвижение чего-то и не достичь результата – репутационный удар. Все равно как снять фильм плохо, бездарно. Там такие же мотивации, такие же амбиции. Это профессия, профессиональная деятельность, которой мы уже, в общем, владеем. Кто, как не я, заинтересован в том, чтобы фильмы компании «СТВ», в которые вложены деньги – даже если говорить просто на уровне денег, – окупились? И не только окупились, а принесли бы еще больше денег, чтобы, предположим, запустить второй фильм Наташи. Хотя бы для этого.

НАТАЛЬЯ КУДРЯШОВА. Мне есть что добавить. Не про прокат, а про Интернет, поиск фильмов. Я помню, что, когда появился «Шультес» Бакурадзе, все мои друзья скачивали его, обсуждали, передавали друг другу диски. Так же было с фильмом Лобана «Пыль», который стал некоей сенсацией, все его смотрели, хотя у фильма не было проката. Мне кажется, за эти десять лет российское кино себя дискредитировало. Люди, которые готовы были искать, скачивать и смотреть, сейчас этого не хотят делать. Я не знаю, почему так произошло. Может, потому что у авторского кино действительно была тяжелая жизнь эти десять лет. Мне кажется, мы потеряли интернет-зрителей. Многие мои друзья воспринимают понятие «авторское кино», артхаус как ругательство.