Едва вернувшись с Карловарского фестиваля, где в конкурсной программе не было российского фильма (что, на мой взгляд, неспроста), я достаю козырь, вывезенный с юбилейного чешского кинофорума. Среди многочисленных программ была там одна нетрадиционная: «Шесть близких встреч». Шесть режиссеров представили фильмы, чье влияние на них сродни той самой мандельштамовской цикаде, что не умолкает. Сергей Лозница представил «Астенический синдром» Киры Муратовой, работу 1989 года, с которой, собственно, начинается всерьез постсоветское кино.

Выбор Сергея помог мне утвердиться в собственной концепции, в обнимку с которой я провела карловарский киномарафон, думая о последних впечатлениях от отечественного кино. «Кинотавр», «Российские программы» ММКФ – объемный корпус полного и короткого метра. Казалось бы, наше кино, оставив в прошлом прокрустово ложе идейно-тематического планирования, развивается теперь по европейской модели. Каждый пишет (то бишь снимает), как он дышит, не пытаясь угодить. Один – про «любовь нечаянно нагрянет» в фактурах по-советски убогого провинциального городка. Другой экранизирует классика недавней эпохи и находит натуру в заповедной русской глубинке, среди бескрайних лесов и обильных вод. Третий рефлексирует героику знакомого образца, с которой мы вроде бы расстались навсегда. Четвертый открывает тему «борьбы культур» в годы становления социалистической империи, о чем мы знаем разве что понаслышке. По той причине, что кровавые эти сюжеты по сей день не в тренде.

Короче, Открытый фестиваль в Сочи представил разнообразную панораму режиссерских идей, поддержанных продюсерами. Общий знаменатель отсутствует, и мы к этому привыкли. Ни тематического, ни тем более идеологического единства не видать. И это хорошо? Это и есть свобода без конца и без края? Я не уверена, если честно. Было дело, я уже писала про это в тексте «Кино одиночек». Речь не о том, какой ценой нам достается процесс индивидуации, небрежение идеей «общего дела».

Хочу заявить (в связи с выбором Лозницы): астенический синдром нас так и не покинул. В латентной форме он продолжает лихорадить российское кино, потому что все еще не расчищены подвалы ближней истории государства, какового уже давно нет на карте мира. И что с того? В коллективном подсознании оно все еще нетленно. Архетипы не поменяешь по собственному желанию. Особенно в ситуации, когда в стране делается все для их консервации и апологетизации.

Уже 25 лет прошло, как мы ринулись в жизнь новую, прекрасную. А в результате заблудились и так далеко ушли назад, будто злобный киномеханик прокрутил нам пленку коллективного существования в режиме флэшбэк. Судя по риторике, которой щедро поливают нас из брандспойтов СМИ, сейчас мы где-то в 50-х годах прошлого столетия. Тем, кто помнит те былинные времена, риторика пугающе знакома. Не больно, надо сказать, сложная, она бессовестно спекулирует одним кодовым словом-понятием: Родина. И сопутствующим ему побратимом: патриотизм. Я не стану совершать экскурс в этнокультурную традицию, породившую чисто русский, беспрецедентный феномен любви к родине, магической привязанности к родному пепелищу, к березке, к своим корням. Напомню лишь, что нет ни одного большого русского поэта, который не оставил бы нам в наследство прекрасные строфы на эту тему.

Такой нам достался архетип. Именно он оказался тем невытравимым дискурсом («тебя вели нарезом по сердцу моему»), который – без всяких усилий, естественно, – препятствует вестернизации отечественной культуры, не нуждаясь в особом попечении профессиональных патриотов, а также охранителей нашей самобытности.

Постсоветское кино раньше других искусств прикоснулось к этой неприкасаемой теме. Началось с рогожкинских «Особенностей национальной охоты». В смеховой, карнавальной форме рефлексировалась русская идея, подхваченная драмой «Мусульманин» Владимира Хотиненко, где «народ-богоносец» выглядел диковато и совсем непрезентабельно, и последним игровым фильмом Сергея Сельянова «Время печали еще не пришло» – притчей-антиутопией, пропущенной сквозь сито интеллектуальной иронии. Вся троица сошлась на «Кинотавре» 1995 года. И мне, наивной, показалось: вот оно! Теперь попрет, как тесто на дрожжах. Не произошло. Наконец стало понятно почему. Потому что продюсерское кино постсоветского формата работает в режиме «кто в лес, кто по дрова». Никто никого не слышит, никто ни с кем не полемизирует.

И все же дискурс Родины – единственная постоянная величина в новом российском кино. Его может не быть в нарративе, в сюжете – он присутствует подсознательно. И «чем случайней, тем вернее». Нынешние власти ждут от кинематографа (коли деньги дадены) уверений в патриотизме не в сложной образной форме, не в авторских метафорах и аллегориях, каковые надо толковать и разгадывать, – такое лукавство не приветствуется. Лучше, когда языком плаката.

Если не претендовать на финансовую поддержку Минкульта и Фонда кино, а искать спонсоров, пока российская Конституция остается верна записанным в ней демократическим свободам, тогда возможен такой фильм, как «Страна ОЗ» Василия Сигарева – локальный извод рождественской сказки со счастливым финалом, как и подобает жанру. Кстати, только хэппи энд сближает здесь новогоднюю историю с классикой жанра. Приключения девушки Лены из рабочей слободки Малые Ляли, что под Ебургом, – маленькая одиссея, когда героиня проходит через огонь, воду и медные трубы. Цель путешествия – продуктовый ларек в жилом массиве на улице Торфорезов, где ей обещано рабочее место. Кроткая, как Джульетта Мазина, до ларька девушка так и не доберется – проклятая новогодняя петарда, эта новомодная народная забава, ее все-таки догонит, да так круто, что больнички не миновать. Именно тут и выяснится: она, кажется, нашла судьбу, пусть и потеряла работу.

«Страна ОЗ», режиссер Василий Сигарев

Но при чем тут родина и любовь к ней? В картине, где развернута поистине гоголевского толка панорама типажей? Где трэш на трэше и трэшем погоняет? «Это наша родина, сынок!» – ну вот при чем? Тут нет ни грана самоцельного комикования. Гиперболы – и той нет. Улица Торфорезов – ее так и не нашла упертая в поиски Лена – такое нарочно не придумаешь. Но этот топос есть, он нанесен на карту города! Даже аттракцион с героиней, сползающей с балкона на балкон этажом ниже, дабы сохранить семейное счастье местного барда, заманившего инфантильную барышню в пустующую квартиру, – даже эта сцена реалистична.

Народ наш бесстрашен, как малолетка, еще не знающая, как тонка граница, отделяющая жизнь от смерти. В фильме же не тропы, а суггес­тия, сгущение – эффект плотной драматургии и динамичной, снайперски точной режиссуры.

У Сигарева мэр города Евгений Ройзман (нелюбимец федеральных властей) сыграл сам себя в коротком эпизоде: он предлагает нашей героине подвезти ее, а та боится. Уже обожглась, бесстрашно подсев к водителю-наркоману. Слава богу, жива осталась вместе со своей Дюдей, комнатной собачкой, доставшейся ей от первого знакомца, того, кто ради праздника вздумал взорвать корзину петард с брендовым названием «Хиросима», поставив ее себе на голову.

На память как последняя, но неозвученная реплика фильма приходит пушкинский вердикт после авторского чтения первых глав «Мертвых душ»: «Боже, как грустна наша Россия!» Трэшевая «Страна ОЗ», сохраняющая отсылки к первоисточнику, то есть к волшебной сказке, представляется мне значимым идеологическим жестом, даже если режиссер ни о чем подобном думать не думал. Сгущение мерзости, унижения, бесправия, нищеты и вранья в моей стране достигло критической массы. И явился художник, заявивший об этом в аутентичной художественной форме.

Бусловская «Родина» «догнала» меня много позже сеанса. В процессе просмотра я печалилась, зачем и почему талантливый режиссер все больше склоняется в сторону коммерции. Отбить потраченные на постановку деньги в прокате – не грех, а даже редкая удача. Обычно это требует от художника компромисса, и он может стать роковым. Словом, снятая на Гоа, на обжитом россиянами индийском побережье тусовка соотечественников, жаждущих духовно просветлиться, не произвела на меня впечатления. Духовной жаждою томимые небедные люди, собравшиеся в модном месте, не вызвали сочувствия, да и вся история показалась мне торопливо снятой, не выстраданной и даже не проработанной. И вдруг через какое-то время меня как током ударило. Все эти люди, не нашедшие гармонии на далеком берегу, не хотят, смертельно не хотят возвращаться на родину, в Россию! Их – видимо, тех, кто исчерпал лимит права на жительство, – выдворяют миграционные власти. Когда муж приходит за брошенной было женой в полицейский участок: мол, пора домой, в Москву, в Москву, жена истерически отбивается от мужа. Не хочет она в Москву.

«Родина», режиссер Петр Буслов

В фильме плохо с мотивацией героев-невозвращенцев. Неясно, отчего негативный образ родины сложился у каждого из них. Зато побочный эффект у фильма имеется: теперь разве что в качестве троллинга можно петь в застолье популярнейшую песню всех советских времен «...А я остаюся с тобою, родная навеки страна. Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна!» Да что там «Перелетные птицы» – пришло время сдать в архив обширный репертуар эмигрантских ностальгических романсов. Всякие там «Здесь под небом чужим» и прочие «Я иду не по нашей земле, всюду слышу я речь неродную...» с их терпкой ресторанной ностальгией уже неактуальны.

Был бы в фильме Петра Буслова историософский посыл, хотя бы намек на него, «Родина» могла бы претендовать на серьезные интерпретации. Ведь если абстрагироваться от штампов мистического триллера, сухой смысл картины в том, что святая Русь, искони почитавшаяся в православном мире как территория духовных исканий и обретений, утратила, растеряла, пропила ниспосланную ей благодать. Увы, режиссер, озабоченный сведением концов с концами, не дает повода для таких обобщений. Зато выпирает незапрограммированный, но веский параллельный сюжет: право российских граждан на свободное передвижение по миру открыло новые возможности и новые места для духовных исканий. Не всем гражданам, конечно, а тем, кто побогаче. Иронический обертон вконец аннигилирует проект, который, очевидно, в замысле претендовал на «высокое». Но не взлетел.

В аккурат ложится в тему трагифарс «Архипелаг» Татьяны Воронецкой (из «Российских программ» ММКФ). Режиссер выбрала сложный жанр, требующий профессиональной изощренности. Расчет был на сценарий, и остроумный, и смешной, и с фундаментальным бэкграундом. Мог бы получиться арт-мейнстрим. Не получился. Тот редкий случай, когда сценарист переиграл режиссера. (Всеволод Бенигсен написал еще и сценарий по своему роману «ГенАцид», высоко оцененному в литературных кругах.)

Итак, в одной отдельно взятой деревне «Архипки» местные власти решили провести эксперимент по внедрению национальной идеи. Не мудрствуя лукаво раздали деревенским распечатанные отрывки из русских писателей, не забыв и такого поэта, как словотворец и авангардист Крученых. Закончили на Бродском.

Народ поначалу куражился, капризничал, но мало-помалу все втянулись и щегольски шпарили наизусть свои отрывки, собираясь на вечерние посиделки, само собой, не на сухую. Время шло, начальство помалкивало, но в один прекрасный день случилась беда: один чувствительный мужик до того углубился в чеховскую прозу, до того проникся страданиями русского крестьянства, что из-за полной безнадеги удавился. Скандал, конечно. Доложили наверх. А там руками развели: да мы знать не знали о таком эксперименте. Спрашивайте с тех, кто это придумал. Пусть ответят за самодеятельность. Возмущенные граждане поднялись на бунт, подожгли библиотеку. И был тот бунт, как водится, «бессмысленный и беспощадный».

«Архипелаг», режиссер Татьяна Воронецкая

Философский подтекст в фильме не получился (хотя таковой подразумевался), сюжет тем не менее работает. Непосвященным, правда, откуда знать, что было время, когда литература подменяла и заменяла жизнь, являлась большей реальностью, чем жизнь. И окормляла духовно страждущих, соперничая с церковью. Словом, тот же опиум для народа. О чем и написал Виктор Ерофеев на заре перестройки в приснопамятной статье «Поминки по советской литературе». Идеализм и прекраснодушие в обход низменных страстей, «человеческого, слишком человеческого», критик ставил в вину русской литературе, бесконечно далекой от практической жизни, от ее грубой прозы.

Всеволод Бенигсен, похоже, полемизирует с Ерофеевым. Смех смехом, но наша национальная идея – это и есть великая русская литература. Забвение ее – гибель для нас как для нации. В фильме вы не найдете этого пафоса, лишь плечами пожмете по поводу финала с суицидом.

Но ведь хэппи энд – это не про нас.

…Настоящий финал этого произведения случился по выходе из зала. Несколько патриоток среднего возраста громко возмутились фильмом, заявили, что они не потерпят такого унижения русского народа. Молодой мужчина пробовал вступить с ними в дискуссию. Те ни в какую. Продолжая поносить картину, патриотки отправились в полицейский участок.