Два года назад, осенью 13-го, свой отчет о «Киношоке» я назвала «Долгое эхо», впечатленная новой атмосферой фестиваля стран СНГ и Балтии и знаковой сменой вех в литовской «Экскурсантке» и эстонской исторической драме «Живые картинки». Кино балтийских республик резко сменило оптику: ненавистные оккупанты, счеты к которым все не иссякали, вдруг обрели человеческий облик. Полковник НКВД самолично помогает литовской девочке, бежавшей из сибирской ссылки, добраться до родного хутора. Такая вот история.

Ностальгическая аура «нерушимого братства» сменилась партнерской, деловой, чему способствовали питчинги: той осенью проходил уже пятый питчинг. Открывались реальные перспективы копродукции, будущее фестиваля и его постоянных участников обещало обновленный тип содружества на более крепкой основе, чем сантименты советского разлива[1].

Кто бы мог подумать, что нарисованный воображением идеальный пейзаж через какие-то полгода окажется не более чем картинкой очага в каморке папы Карло, скрывающей потайную дверь во владения Карабаса Барабаса. Восстала против своих властей Украина, началась эпопея Майдана. Кремлевский проект Новороссии драматизировал и в конце концов завел в тупик российско-украинские отношения. Уже осенью 14-го года конфигурация «Киношока» заметно изменилась. Минкульт урезал бюджет фестиваля, пришлось искать новых продюсеров, приостановить питчинг, хотя он был подготовлен, а в конкурсном показе красовался проект Октая Мир-Касыма «Умереть отмщенным. Письма из прошлого», получивший в свое время призовое место на анапском питчинге. Иными словами, питчинг работал и тяжелел плодами.

И все же руководители «Киношока» сохранили верность концепции открытого фестиваля. В игровой конкурс были приглашены два украинских фильма – хит международных фестивалей прошлого года «Племя» Мирослава Слабошпицкого и семейная сага «Братья. Последняя исповедь» Виктории Трофименко. Авторы были званы, но не приехали. Не приехал и всегда желанный гость фестиваля председатель Национального союза кинематографистов Украины наш друг и коллега Сергей Тримбач. «Террор среды» делал свое дело, одна только Лариса Кадочникова, звезда украинского поэтического кино, не побоялась приехать. Она привезла свой (совместно с Дмитрием Томашпольским) неигровой «Автопортрет», была в центре внимания и не говорила о политике.

Мне бы тоже помолчать про политику, да не получится. Иначе не понять, отчего перестал функционировать московский кинофорум Конфедерации союзов кинематографистов, двенадцать лет кряду собиравший большой конкурсный фестиваль-семинар стран СНГ и Балтии. Почему «Киношок» все чаще представляет картины в отсутствие авторов и продюсеров? Что бы это значило? Да очень просто: отсутствие делового интереса. Какой продюсер поедет на фестиваль, когда там ни кинорынка, ни питчинга. «Мы живем в жестких реальностях, – объяснил мне арт-директор «Киношока» Сергей Землянухин. – Тризна по СССР, продолжавшаяся первые несколько лет, давно забыта. Актерское братство больше не мигрирует по фестивалям. Cобрать программу все труднее. К примеру, страны Балтии снимают свои фильмы на условиях копродакшн. Чтобы получить фильм, надо договориться со всеми продюсерами, что удается нечасто».

Украинские события осложнили ситуацию большинства внутренних фестивалей. Украинцы не приезжают, фильмы то дают, а то и нет. Свежий пример из Грузии, где в начале ноября прошел Тбилисский открытый кинофорум. Михаил Ильенко отозвал свой обещанный фильм «Тот, кто прошел сквозь огонь» на том основании, что режиссер Андрей Прошкин (его «Орлеан» планировался как фильм закрытия) вел съемки в Крыму как раз в то время, когда там арестовали Олега Сенцова (!). Ильенко не устраивало и возможное присутствие на фес­те Станислава Говорухина, который, по аргументации Ильенко, «плохо относится к Украине». К концу фестиваля продюсер ильенковского фильма Владимир Филиппов информировал дирекцию Тбилисского кинофорума, что готов немедленно прислать картину, но, увы, было уже поздно. Этот сюжет был подхвачен украинскими СМИ, растиражирован как событие национального масштаба.

А Дмитрий Томашпольский и Алена Демьяненко приехали и показали свою неформатную комедию – фэнтези «F63.9 Болезнь любви». В секции «Украина в фокусе. Пристальный взгляд» прошла новая картина Евы Нейман «Песнь песней» – тонкое прочтение прозы Шолом-Алейхема.

Арт-директору и сопродюсеру Тбилисского кинофорума Вячеславу Шмырову удалось собрать программу из лучших российских фильмов последнего года и статусных картин независимых республик Центральной Азии, уже имеющих международное признание. Фильмом открытия стала «Франкофония» Александра Сокурова, мало кем виденная на родине. В трехзальном кинотеатре шли «Ангелы революции», представленные Алексеем Федорченко и Дарьей Екамасовой. Показаны «Милый Ханс, дорогой Петр» Александра Миндадзе, «Под электрическими облаками» Алексея Германа-младшего, «Комбинат «Надежда» Натальи Мещаниновой – словом, best of the best.

Я связываю свои надежды с Тбилисским кинофорумом как с новой нишей, где станут собираться кинематографии ближнего зарубежья – стран СНГ и Балтии, даже если этот эфемерный союз, не замеченный в активной культуртрегерской деятельности, распадется. Между тем именно Межгосударственный фонд гуманитарного сотрудничества государств – участников СНГ (МФГС) на этот раз финансово поддержал Тбилисский кинофорум (в отличие от нашего Минкульта).

Четыре осени подряд в столице Грузии с успехом проходила Неделя российского кино вопреки прохладным политическим отношениям двух стран. Украинские события, кремлевский проект Новороссии, ясное дело, не улучшили наши отношения. В новой политической ситуации официальная Грузия не хотела пиарить российское кино. Продюсерам и учредителям фестиваля Константину Лузиньяну-Рижинашвили и Георгию Базгадзе удалось пробить железный занавес, предложив новую концепцию – теперь уже международного кинофорума: российское кино вместе с лучшей продукцией Грузии, Украины, всех стран СНГ и Балтии и других зарубежных стран. Эльдар Шенгелая, режиссер и политик, приветствовал организаторов и участников на открытии, не преминув, однако, заметить: на политическом уровне отношения не самые лучшие. В том, что политика верхов вполне способна обрушить человеческие отношения, зомбировать и тех, кто полагает себя независимой личностью, пришлось убедиться, не увидев в зале на церемонии открытия цвет грузинской интеллигенции. И все-таки удалось повидаться на форуме с Ланой Гогоберидзе, Александром Рехвиашвили, Кахой Кавсадзе, промелькнул и Мераб Нинидзе.

Честно говоря, зрителей было мало. Перерывы для такого рода циклических культурных событий плюс ребрендинг, никак не объясненный зрителю, губительны. К тому же никакой рекламы, никакого пиара не было – то ли воспротивились городские власти, то ли не сумели организовать эту работу. Приходилось иной раз представлять отличные картины в полупустом зале. Были и аншлаги, иногда неожиданные. Битковый зал собрал «Лунный папа» (1999) Бахтиера Худойназарова на сеансе, посвященном памяти выдающегося режиссера.

Две вещи, поразившие меня в Тбилиси, где я не была двадцать лет. Проспект Шота Руставели, главная артерия города, утратил былой колорит. Начисто исчезли стайки фланирующих молодых франтоватых мужчин – особая примета этой городской магистрали в течение многих лет; иссяк поток нарядных женщин – обычная улица большого города. И еще: молодые тбилисцы не говорят по-русски. Хочешь спросить дорогу – обращайся к людям в возрасте. Кстати, в Латвии, Эстонии и Литве вроде бы пошел обратный процесс: многие хотят учить русский. После того как эти страны вступили в Евросоюз, местные СМИ перестали демонизировать Россию: теперь на нас смотрят как на потенциальных партнеров, оживают культурные связи. Может, и Украина, где ненависть к соседу полыхает и подогревается со всех сторон, только бы не погасла, вступи она в ЕС, со временем остынет и переключит свою эмоциональную энергию на внутренние дела. Только не завтра это свершится и даже не послезавтра.

На «Киношоке»-2015 несколько украинских картин – игровая «Полет золотой мушки» Ивана Кравчишина и две неигровые – «Улитки» Марины Вроды и «Поодаль» Катерины Горностай – участвовали в конкурсе и были отмечены жюри. Талантливая Марина Врода, призер Каннского фестиваля за короткометражку «Кросс», весь фестиваль проходила с табличкой «Oleg Sentsov free» на майке. С ней она вышла на подиум, чтобы поблагодарить за награду и отказаться от нее. Фестиваль не провел акцию в защиту украинского режиссера, осужденного на беспрецедентный срок по недоказанному обвинению. Потому что хочет в следующем году отпраздновать свое двадцатипятилетие. (Вопрос на засыпку: молчание фестиваля – это политика или прагматика?) Но были люди, вслух, прямо в зале, высказывающие свою солидарность с Мариной.

В конкурсе участвовали картины из Грузии, Киргизии, Таджикистана, Узбекистана, Казахстана, Латвии, Литвы и России. Худшей программой была российская. Оба фильма – «Окно» и «Запрет» – изумили аудиторию своим пещерным непрофессионализмом. Уверена, ни тот ни другой не получат проката, что избавляет меня от обязанности анализировать эту продукцию. Хотя как знать. Курс на понижение, проложенный нашими дистрибьюторами, зашел так далеко, что выбор зрителя порой сбивает с ног.

В фокусе «Киношока» на сей раз было грузинское кино – пять фильмов последних лет. Ни одна из них не прокатывалась в российских кинотеатрах, зато профессиональное сообщество могло посмотреть эти картины на международных конкурсах. Давно пора заметить, что грузинское кино изменило имидж, стерев с лица улыбку, отказавшись от мифологии, связанной с фольклором, от милых стереотипов, от эксцентрики – от всего, за что мы так любили это кино. Сегодня оно больше тяготеет к «презренной прозе», чем к поэзии, не чурается социально острых тем, болезненно переживает военный конфликт с Абхазией. Жюри во главе с Дмитрием Крымовым высоко оценило грузинскую ретроспективу и в обход регламента придумало специальный диплом «За детское чувство любви к кино» для фильма Левана Когуашвили «Слепые свидания» из внеконкурсной программы «В фокусе – Грузия».

Окрепло и киргизское кино. Новое поколение режиссуры научилось работать с малым бюджетом, искать и находить спонсоров, не полагаясь на госфинансирование. «Золотую лозу», главный приз фестиваля, взял фильм «Небесное кочевье» дебютанта Мирлана Абдыкалыкова. Поэтическое кино, отсылающее к классическому «Небу нашего детства», уже успело получить несколько международных наград.

«Небесное кочевье», режиссер Мирлан Абдыкалыков

Фестивальный мир приветствует этнокино. В прошлом году на Монреальском международном фестивале прошла мировая премьера киргизской исторической эпопеи «Курманжан Датка» (игровой дебют Садыка Шер-Нияза). Она известна во всем киномире – кроме России. Мы насмерть привержены родным фактурам, в иную антропологию, в иную культуру не вникаем. Великодержавным снобизмом, сама того не зная, больна публика с ее «дурным вкусом», да и наш брат, профессионал, не отстает. Похоже, это неистребимо в обозримом будущем. Наверное, необходимо максимально дистанцироваться, чтобы воспринимать кино Киргизии, Казахстана, Узбекистана… как зарубежное, вне связи с нашим общим прошлым, где оно было маркировано как кино второго сорта.

Кинематографии некогда братских республик сегодня ориентируются на южнокорейский Пусан, а не на Московский международный. А ведь могло бы быть иначе. Я не разделяю мнения, будто мы были фатально обречены на такой и только такой расклад событий. Компьютерщики – специалисты по сложным системам уверены: проб­лему раздела можно было решить по уму, а не рубить с плеча.

Но вернемся к нашему сюжету. Вот что сказал в 2002 году Актан Арым Кубат, в ту пору Актан Абдыкалыков, уже титулованный автор «Бешкемпира», журналу «Кинофорум»: «…Россия сегодня не слишком идет нам навстречу. […] …И нас она как бы не замечает. Сегодня гораздо больший интерес к Киргизии проявляют на Западе. Они принимают нас такими, какие мы есть […]. Пытаются завязать с нами диалог. А Россия, пребывая в плену своих державных амбиций, нас словно бы игнорирует. […] …Все же хотел бы, чтобы Россия была к нам более снисходительна»[2].

В 2009 году Юсуп Разыков снял «Гастарбайтера» – открыто полемичный фильм про старика ветерана, вынужденного двинуться из кишлака в Москву на поиски внука, который сгинул в столице прогрессивного человечества. Старик попадает в подмосковный Серпухов, в места своего солдатского прошлого, находит работу посудомойщика с койкой на кухне. Картина, само собой, не стала хитом проката, да и не многие коллеги-критики проявили к ней интерес. Вот что говорил в интервью о фильме автор: «...Моя картина про ответственность России за малые народы. Гастарбайтеры не случайно едут в Россию, понимая, что здесь им никто не рад, но тем не менее у себя жить совсем невозможно. И не случайно у нас в фильме дом героя сгорает: в нем не остается никакого смысла, старику некуда возвращаться»[3].

Ольга Шервуд заявила в своем блоге (см. электронный ресурс bbc.com), что Россия для стран – участниц «Киношока» уже неинтересна. Россия утратила прежде всего политическую власть, а потом и былой авторитет «старшего брата» и превратилась в кинематографическую провинцию. Потому и не едут – неинтересно. Мнение коллеги разделяю, могу добавить еще ложечку дегтя: новый продюсер отказался от непременных для «Киношока» дискуссий, не вникнув, зачем они нужны.

Нужны они были для поддержания творческой атмосферы и интеллектуального тонуса фестиваля, каковой задавался Ириной Шиловой, бессменной ведущей вечерних обсуждений конкурсной программы. Это был уникальный фестиваль-семинар с долгими посиделками и синефильскими страстями.

И все же причины увядания «Киношока», на мой взгляд, более фундаментальны, чем отмеченные Ольгой Шервуд. Это причины геополитического характера, если использовать актуальный лексикон. Постсоветская интеграция не сложилась вопреки российским инициативам (СНГ, Таможенный союз и пр.). Национальный тренд оказался сильнее прагматических соображений.

Мы дожили до настоящего распада советской империи. Библейские сорок лет, потребные, чтобы забыть о рабстве, в наше скоростное время обернулись двумя десятилетиями.

«Живые картинки», режиссер Харди Вольмер

Раздел СССР в Беловежской пуще, скрепленный подписями трех новоиспеченных руководителей независимых республик (Россия, Украина, Беларусь), – этот исторический акт 1991 года не просчитывал ни риски, ни отдаленные результаты. Никакой аналитики от политологов и экономистов не последовало. Бешеная скорость общественных процессов в 90-е не способствовала размышлению и осмыслению. Была всеобщая эйфория и вера в то, что все действительное разумно. И лишь двадцать лет спустя, подводя итоги немалого постперестроечного этапа, когда уже всем было понятно, что жизнь не удалась, заговорили о поспешных и ошибочных решениях, заспорили задним числом о стратегии «прорабов перестройки». Не помню, чтобы кто-нибудь связал проблему «понаехавших», от которой больше других мегаполисов страдала Москва, с поспешно принятым и не подготовленным Беловежским соглашением, то есть с перестроечной национальной политикой. Россия в одночасье дала свободу народам СССР и продолжила свой дальнейший путь в составе исторически сложившейся Российской Федерации. А как живут и выживают недавние братья: таджики, киргизы, узбеки и другие, с подачи президента Ельцина взявшие суверенитета сколько смогли унести, – это уже было их внутреннее дело.

Между тем огромная территория Советского Союза, вопреки этническому многообразию, была практически неразделима. Крупные промышленные объекты всесоюзного значения, разбросанные по городам и весям, вся значимая инфрастуктура были единой кровеносной системой и управлялись и контролировались из центра, то есть из московских министерств, главков, управлений и прочих ведомств. Связь распалась, и кровь пролилась. Не символически, а в прямом смысле слова. Как распиливали бывшую госсобственность, какие страсти кипели – об этом мы знаем мало, но придет черед узнать и тайное станет явным.

Весь этот беспредел называется эвфемизмом «дикий капитализм», но не объясняется им. И не оправдывается. На сегодня постсоветское кино может предъявить всего лишь один артефакт, напрямую связанный с этой темой, – фильм «Магнитные бури» Миндадзе и Абдрашитова. Есть и памятники, разумеется, неофициальные, той войне за передел собственности, войне, где погибали в одиночку и семья­ми. Сама побывала на Екатеринбургском городском кладбище, где из ворот сразу попадаешь в мемориал, не без ехидства названный в народе «аллеей героев». Выложенный мраморными плитами подиум окружен гранитными постаментами, а на них скульптурные портреты мужчин, в основном молодых, тех, кто участвовал в борьбе за выставленные на продажу заводы.

Параллельно рукой подать от России – в Украине вызревали процессы, которые очень сложно замерить, даже если они, эти процессы, отслеживаются «компетентными органами». Двадцать лет оказались достаточным сроком, чтобы украинский народ определился в своем желании всерьез освободиться от российского протектората, от своего коррумпированного руководства и выбрал европейский путь развития в составе Евросоюза. Опыт оранжевого Майдана (2004) был той поучительной неудачей, которая дает энергию роста и зрелости.

Никогда мы не будем братьями
Ни по родине, ни по матери.
Духа нет у вас быть свободными –
Нам не стать с вами даже сводными, –

написала, как отрезала, Анастасия Дмитрук. Ее стих стал сетевым хитом, ей аплодировали, ей запальчиво отвечали, с ней полемизировали. Кто как, а я считаю, что заслужила эту плюху. Потому что, по сути, ничего не знала про Украину. Не думала про колониальный гнет, про его предельные формы, включая утрату родного языка. Известен такой курьез времен уже незалежной Украины. Все делопроизводство автоматически переводилось на мову, а пишмашинки на родном алфавите были в дефиците, персонал толком не знал украинского языка. То-то был переполох.

Но прошло двадцать три года, и в Киеве если и знают русский, то в общественных местах говорят на мове. Это хороший тон, принятый интеллектуалами. А ведь было время, когда незнание русского закрывало все социальные лифты, когда на мове общались только лохи.

Де-юре все пятнадцать республик имели автономию. Де-факто, как известно, все выглядело иначе. Кинематографисты союзных рес­публик имели два идеологических фильтра – локальное Госкино и союзное. Свои чиновники чаще всего были жестче, чем московские. Боялись как чумы проявлений «буржуазного национализма». За этот грех карали по полной и до седьмого колена. Украинское поэтическое кино, родившееся на оттепельной волне, было подавлено, как вооруженное восстание. Сергей Параджанов, лидер направления и автор «Теней забытых предков», получил тюремный срок по вымышленному обвинению. Школа была уничтожена. Один только Юрий Ильенко, став режиссером, держал оборону, продолжая снимать кино в поэтике, пронизанной фольклорными мотивами[4].

Его одиозный и скандальный опус «Молитва о гетмане Мазепе», показанный на Берлинале в 2002 году, был наотмашь русофобским трэшем. И все-таки, хочешь не хочешь, закономерным жестом, который надо было ожидать после десятилетий ущемления и зажима национального самосознания. Кто-нибудь из наших мудрецов предвидел, что, расставшись и обретя свободу, мы вступаем в эпоху национализмов? Что тотальная русификация повлечет за собой столь же неуемную дерусификацию?

Зашифрованный образ современной, свободной Украины – криминальная группировка глухонемых в фильме Слабошпицкого «Племя». Молодые ребята живут и учатся в интернате, своего рода гетто, отрезанном от звучащего мира. Они объясняются жестами и похожи скорее на биороботов с самой примитивной программой жизнеобеспечения, исключающей как лишнее человеческие эмоции. В фильме нет национальных примет, это универсум, где немота и глухота читаются как метафора отпадения от гуманистического общества, построенного на человеческих контактах, общении, взаимопомощи, наконец. «Племя» можно воспринять как диагноз и как обвинительный вердикт анонимным властям, снявшим с себя ответственность за малых сих. Как предельную модель тоталитарного социума. И как намек на то, что современная цивилизация попала в ловушку обратного развития, вернувшись – местами – в эпоху первобытного племенного общества.

...Не сегодня-завтра пойдет третий год, как мы живем в состоянии необъявленной войны с Украиной. Картинку Майдана я увидела впервые по американскому телевидению: я гостила в Бостоне у давних друзей. Хозяин дома тут же засыпал меня вопросами, и я на своем примитивном английском попыталась ему что-то объяснить про отношения Украины и России. Наверное, мне все-таки удалось пролепетать нечто связное, потому что в ответ он задал мне очень точный вопрос: «До перестройки Украина имела свою государственность?»

«Отаке!», как сказал бы мой друг председатель Национального союза кинематографистов Украины Сергей Тримбач.

[1] Они, сантименты, ушли в прошлое вместе с плеядой актеров и режиссеров, собиравших в Анапе в начале 90-х пусть и не стадионы, но толпы зрителей, для которых все они были звездами и кумирами. На их популярности вырастала популярность «Киношока».

[2] Абдыкалыков Актан: «У нас появилось второе дыхание». Интервью Натальи Сиривли. – «Кинофорум», 2002, № 1.

[3] Разыков Юсуп: «Я не могу назвать картину, которая для меня по важности ощущения и покаяния сегодня стояла бы рядом с "Гастрабайтером"». Интервью Алёны Сычёвой. – ProfiCinema, 01.06.2010.

[4] См. об этом: Тримбач С. Сквозь стены. – «Искусство кино», 2010, № 4.