Денис Катаев родился в 1985 году в Москве. Окончил отделение деловой и политической журналистики факультета политологии НИУ-ВШЭ и аспирантуру ­МГИМО. Ежедневно ведет программы о культуре и кинематографе на телеканале «Дождь». В «Искусстве кино» публикуется впервые.

Международной прессе такой радикальный и бескомпромиссный «Ученик» вполне ожидаемо приглянулся. Каннские кинокритики и ведущие издания написали полные энтузиазма рецензии, из которых видно, что фильм вызвал интерес. Французы восхищены: авторы важного журнала Le film français дали высшие оценки, еще одно местное СМИ Télérama и вовсе вручило ему единственную пальму первенства. Иностранцы называли картину Серебренникова «первым шоком Канна». Американцы из Variety тоже увидели в ней «живое и смелое, энергичное высказывание, которое может сравниться с великими древними трагедиями».

Такая реакция легко объяснима: слишком мало в современной России появляется резонансных произведений, по которым западная аудитория могла бы составить портрет современного российского общества. А запрос на это существует, что доказал международный успех «Левиафана» Звягинцева. И чем радикальнее и провокационнее, желательно без высокохудожественного пафоса, ты выскажешься, тем больший успех тебя ждет. От экзотики не ждут чего-то конвенционального, надо обязательно выходить за берега. В этом контексте кино прямого действия, каким, безусловно, можно назвать «Ученика», встает в один ряд с социально ориентированными картинами того же «Особого взгляда» из Египта, где показано репрессивное подавление протеста «Братьев-мусульман» внутри одного «автозака» («Столкновение»), и Ирана, где в очередной раз рассказано про ущемление прав женщины в исламской респуб­лике («Перестановка»). От России ждут того же – противостояния с властью и сросшейся с ней православной церковью, то есть вновь бескомпромиссного обращения к Богородице в стиле Pussy Riot.

Антиклерикальным манифестам здесь место, на Круазетт. Тем более в Канне, где каждый смелый шаг на вес золотой пальмы. «Ученик» потому и оказывается лакомым кусочком, на который слетаются журналисты. И здесь мы уже получаем тот самый кинотеатр военных действий, о котором писал Михаил Трофименков в одноименной книге – в ней критик делится размышлениями о том, является ли кино искусством. И приходит к выводу: «Конечно, искусство, но с «репрессивными» оговорками… Кино – даже самое аполитичное – слишком социально, властно, беспородно, чтобы эстетика была его приоритетом, определяла его судьбу. В большой степени ее определяет политика – история в непосредственной, еще не подвластной осмыслению, страстной форме» – так обозначил свое «ответственное» кино Трофименков. «Ученик» верен этим заветам и явно не заигрывает с эстетикой. Хотя надо отдать должное Серебренникову – он снял отличное игровое кино, какое у нас мало кто вообще способен снять, с достойной актерской и операторской работой. Однако, не переставая быть передовым и даже европейским по духу, его фильм местами оказывается все-таки конъюнктурным и слишком «российским».

Автор профессионально и очень аккуратно миксует все главные составляющие политического антиклерикального манифеста à la russe: портрет Сталина вместе с иконкой стоит там, где крестик вместе с георгиевской ленточкой висит на фоне российского флага, там, где Путин со стены в школе приветственно сияет. «Ученик» – нарративная история мальчика Вени, который в этом безжалостном российском обществе, находясь в атмосфере вечных «духовных скреп», Петра и Февроньи и общей безграмотности, ненависти, потока телевизионной лжи, превращается в религиозного фанатика и выступает с крестовым походом против единственного рационального человека – учительницы биологии Красновой. При этом Серебренников довольно холодно и безжалостно разыгрывает человеческую трагедию смешения понятий в хаотичном современном мире, где религия, как и любая идеология, оказывается достаточно пагубной, где подлинной связи с Богом часто, признаемся, нет, как и возможности все это осознать и обдумать. А потому воинствующий атеизм становится тем самым булыжником, орудием несогласных.

«Ученик»

В прямолинейной борьбе все средства хороши, от оголтелого дарвинизма до карикатурного сексуального воспитания с морковками и презервативами. Все действия фанатика – тоже прямолинейно подкреплены цитатами из Библии, чтобы нагляднее и страшнее выглядело. Мол, вот к чему может привести все это религиозное воспитание, к тому же благими намерениями вымощена дорога известно куда. Вот что происходит, когда самодержавие сливается в экстазе с народностью. Можно сказать, с помощью изрядной доли манипуляции выстраивается черно-белая картина мира, который разделен на мракобесов-государственников, повернутых на религии, и светских воинствующих атеистов, практически коммунистов советского рaзлива. Не у дел оказываются только идеалисты-одиночки, которые не вписываются в эту систему координат. Надо сказать, что это привычная парадигма для российского сознания – вечное деление на «своих» и «чужих», ставящая людей, преимущественно интеллектуалов, перед необходимостью выбора.

Но казалось бы, при чем здесь Серебренников? Ведь основа его фильма вполне европейская – пьеса немецкого драматурга Мариуса фон Майенбурга, которую инсценируют по всему миру достаточно давно, делал это и сам худрук «Гоголь-центра». В оригинале конфликт религиозного и разумного подхода тоже выдвинут, но иначе, под другим углом. В Германии, которая прошла не менее тяжелый путь, чем Россия, этa проблема стоит не менее остро, религия там давно существует в жанре сувенира, культурного рудимента, с одной стороны, а с другой – становится главной угрозой, когда оборачивается фундаментализмом или извращенным исламом. Но Майенбург не рассуждает об опасности любой религии, его ученик обвиняет сегодняшнее поколение в лицемерии, в том, что у нас не осталось ни одного искреннего убеждения, – и это обвинение относится ко всем: и к атеистам, и к верующим.

Немецкий драматург не идет дальше. Его мученик, если задуматься, учреждает в школе чуть ли не самый настоящий христианский джихад, цитирует тексты, которые даже преподаватели культурологии давно не читали. И в этом смысле «распятие» биологички – это совершенно (в христианском смысле) мученическая смерть старого евро­христианства, которое уже давно впитало «дух капитализма», выросло в ренессанс, гуманизм и пресловутую толерантность.

Серебренников намеренно эту, казалось бы, универсальную тему отодвигает на задний план и переводит все в чисто российский дискурс. А на деле выходит оптический обман, потому что постулаты пьесы Майенбурга у нас работают иначе. В России другое состояние культуры и совсем другая стадия становления общества, нам даже до «Заката Европы» Шпенглера еще дорасти бы. У нас совершенно иной конфликт на повестке дня: мы до сих пор не преодолели противостояния религии и науки, в то время как в Европе своего Джордано Бруно уже давно сожгли и даже покаялись. У нас эти проблемы горячо обсуждаются в ток-шоу на центральных каналах, и неудивительно, что наши физики, получающие Нобелевскую премию, оказываются в итоге за границей.

Переосмысление пьесы Майенбурга в российском ментальном контексте ведет к тому, что она становится рассуждением о средневековой религии и просвещенном сознании, о вечной дихотомии религии и науки, души и разума. Серебренников говорит про сегодняшнюю Россию, а его немецкий соавтор – про сегодняшнюю западную цивилизацию. Это вовсе не означает, что работа Серебренникова хуже, просто она другая по интенции. Возможно, взгляд Майенбурга глубже, но, чтобы нашей культуре к этому прийти, десятки таких «Учеников» еще должны появиться.

В этом смысле картина Серебренникова оказывается гораздо страшнее и опаснее пьесы. Финал изменен, он практически не оставляет надежды. «Кино пугающее» – не зря так писали очарованные французские журналисты. Что делать, когда кругом враги – и мама, и телевизор, и родная школа, и сверстники? Игра с заведомо известным результатом, поскольку выбор между религиозным и рациональным автором сделан не был, что само по себе, на мой взгляд, ошибочно. Так фильм становится манифестом борьбы с православными радикалами и с пагубным сращиванием церкви и государства – но борьба эта ведется методами тех же радикалов, экстремистов. Экранная история превращается в декларативный протест против любой религии, карикатурным антиклерикализмом в стиле еженедельника Charlie Hebdo (речь идет только об эстетике).

В таком случае появляется большой риск скатиться к тем, кто по другую сторону баррикад, к Энтео и другим членам организации «Божья воля», активисты которой устроили погром на выставке в Манеже, а параллельно запустили очередной виток ненависти и раскола в современном российском обществе. На чьей стороне больше сил и возможностей, можно не уточнять, в такой игре точно сухим из воды выйти не получится. И что самое опасное: про искусство в таком споре все забывают, на первый план выходит Уголовный кодекс, как было в случае с Pussy Riot, что, конечно, не считая других последствий, сразу же неизбежно снижает уровень дискуссии. Этого, собственно говоря, и добиваются сторонники так называемой «православной России», которые уже пробили принятие закона о защите чувств верующих.

Итак, мне кажется довольно опасным, что Серебренников выбирает провокационные способы противостояния в стиле «клин клином вышибают». В больном российском обществе, где на главном музыкальном шоу страны побеждает иеромонах, такой напор неизбежно вызовет эффект бумеранга. Конечно, разрушитель имеет куда больший медийный потенциал, чем человек созидающий, к тому же атмосфера агрессии, сложившаяся в стране, этому способствует, что отчасти, в ответ, уже формирует предпосылки для новых атак и нападений на художников. Выбирая стратегию хулиганов, даже с зеркально противоположным знаком, есть большой риск добиться того, что актуальное и важное протестное кино (подобное работам Серебренникова) может не выжить в сегодняшней российской реальности.

«Ученик»

Кроме того, экранные антиклерикальные декларации становятся бессмысленными на фоне реальных событий, которые происходят в мире. Получается, что фанатик Вениамин ничем не отличается от террористов-одиночек, которые сегодня выходят во Франции, Германии и США и убивают людей не только из-за своих идейных убеждений, но также из-за психического расстройства и сформировавшей их медиасреды. Перед нами не фанатики, готовые убивать и умирать ради веры, а вполне современные люди – правда, с тараканами в голове. Про этот конфликт рассуждать сегодня гораздо интереснее, чем про теологические споры эпохи Реформации.

Нарочитая, демонстративная антиклерикальность «Ученика» вредит налаживанию коммуникаций между авторами и зрителем. Слишком схематично выстроена история, как в книге «Год, прожитый по-библейски», где редактор журнала Esquire решил ради эксперимента прожить год по Ветхому и Новому Заветам. У него, как у Вени, вышел перечень из правил и установок на семидесяти двух страницах. Не лгать, не злиться, не завидовать и т.п. Очевидно, что такой буквальный подход оборачивается курьезом, потому что даже неофиту сегодня не надо объяснять, что Библия – это не «инструкция по применению», а иносказательная школа жизни, и лобовое, фанатичное следование ее букве (а не смыслу) приносит лишь вред – конфликты, непонимание друг друга, в конечном счете насилие.