Мальчик в клубе склеил модель. 

Из газет 60-х годов

Во всем мире типичная аудитория сериальной продукции – люди консервативные, предпочитающие стабильность, придерживающиеся ортодоксальных политических убеждений и архаичной – «домостроевской» – морали. Это давно исследовано социологами и психологами в США, Европе, Бразилии и пр. В СССР такая категория граждан считалась ведущей и направляющей.

Об этой специфике русской сериальной аудитории Нина Цыркун писала в «Искусстве кино» еще на заре отечественного сериального производства: «В благополучных обществах основная аудитория «мыльных опер» – обеспеченные пенсионеры и домохозяйки, которым адресуется вставленная в «мыло» реклама, у нас же пенсионеры – неимущий класс, а домохозяйки по большей части вынуждены быть таковыми, потеряв работу. Адресовать им рекламу нелепо. Поэтому нам «мыльные оперы» кажутся бельмом на глазу, и подсознательно хочется вменить им какую-то другую социальную функцию. Придать весомость. Внедрить сверхзадачу. То есть скрестить «мыло» с привычным нам телесериалом»[1] .

Действительно, сейчас, спустя почти двадцать лет, на этапе некоторого переразвития отечественной телеспецифики, социально-политические функции касаются даже кулинарных шоу – так что уж говорить о праймовом первоканальном сериале с громким предварительным промоушном? Тем не менее при трансляции «Таинственной страсти», снимавшейся около пяти лет, в начале ноября 2016 года что-то с чем-то явно не совпало. Судя по цифрам, любезно предоставленным Ариной Бородиной, сериал смотрели плохо, хотя это не назовешь провалом. В Москве больше смотрели, чем в провинции, конкурентов на других каналах он не победил, из общего потока не выделился ничем, кроме скандальных споров в соцсетях. Почему же не получилось настоящей сенсации? Что было недоучтено или, наоборот, переучтено?

Консервативно «неимущая» аудитория (растущая сейчас как на дрожжах) в условиях постоянной фрустрации ждет от «мыльных опер» не просто удовлетворения своего эскапизма, ухода в сказку о «красивой жизни» и «хорошей, большой любви», но в первую и главную очередь ограничений сознания. Ограниченность информационного поля была и осталась сущностной чертой советской власти («низкопоклонство перед Западом», «узкобрючники», Берлинская стена – лишь ответвления от генеральной линии на закрытость, на оборону от информации как таковой: ведь именно тогда можно черное называть белым, обнищавших – разбогатевшими, жуликов и воров – политиками). Ксенофобия и «уход в глухую несознанку» свойственны сегодняшней сериальной аудитории даже больше, чем раньше, в те же 60-е, когда функции обороны брала на себя госбезопасность с глушилками «Радио «Свобода» и «Голоса Америки» (отсюда в том числе повышенный интерес публики к чекистам всех времен по принципу «там лучше знают»).

Четырежды опосредованная история 60-х в «Таинственной страс­ти» (фигуры реальных поэтов, писавших стихи; затем они же в романе Аксенова; затем обработка романа в «Караване историй»; затем собственно сценарий) теоретически имела шанс на желанную ограниченность – благодаря этим опосредованиям, приведшим поэтов в традиционный стан мужей и жен, любовников и любовниц, и в то скудное время живших «красиво» – с машинами, квартирами, загранпоездками и общением с иностранцами. Но никакие обработки и домыслы не уберегли сериал от главного: от того, что сущностной чертой 60-х в СССР было именно расширение информационного поля. Оттепель сняла на время ряд ограничений, и этим воспользовались все, кто хотел, в том числе Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава, Высоцкий и Марина Влади. Даже как аллегорические, переназванные фигуры они действуют именно в открытом информационном поле, от «Бабьего Яра» и «Наследников Сталина» до «Монолога Мэрилин Монро» и «Довольно околичностей, довольно чушь молоть, мы – дети культа личности, мы – кровь его и плоть».

Подобное свойство – важнейший момент в неприятии целевой аудиторией захода в шестидесятничество. Она и знать не хочет, кто был поэт, кто – примазавшийся, кто метил в номенклатуру, кто – в Париж. Она нюхом чует, что в такой истории «совет да любовь» не главное и персонажи существуют сами по себе, причем по-разному. Они нарушают стабильную тишину («поели – можно и поспать, поспали – можно и поесть», «что воля, что неволя – все одно»). Мало того, «Таинственная страсть» не страдает обычной «историей Золушки» – в надежде «приблизить к народу» поэтов 60-х создатели все акценты перенесли на адюльтеры, выяснение отношений, богемный образ жизни и его безысходность. В этом случае целевая аудитория тут же задается вопросом: а где они деньги брали? – и в отсутствие наглядной тяжести писательского труда встает, как это ни парадоксально, на сторону Н.С.Хрущева и прочих ортодоксов, обвинявших Бродского в тунеядстве. С одной стороны, ей не важно, насколько кто опорочен – Евтушенко или Ахмадулина: все опорочены. С другой стороны, негативная схема ей, целевой аудитории Первого, противопоказана.

Возьмем теперь другой потенциальный зрительский сегмент. Современная молодежь, редко смотрящая Первый канал, могла зацепиться за промо, наоборот, именно из-за привлекательности имен – как поэтов, так и артистов. К тому же «Таинственная страсть» касается молодой дружбы, своего рода «бригады», тусовки, что может быть интересно даже сегодня. Но благодаря Интернету молодежь заведомо не ощущает былых границ информационного поля – не понимает, а как это. Сюжет же сведен к нюансам борьбы за некую абстрактную «свободу», вне нынешнего общества потребления. «Свобода» воспринимается сегодня конкретно, прагматично – как деньги и статус. Остальное кажется давно прошедшими старческими терками да разборками не понятно о чем. Когда люди ведутся на какие-то стихи, когда кто-то становится знаменит благодаря стихам, это не может быть немедля взято на вооружение, а значит, это непродуктивно и немыслимо скучно. Не нужно. На молодых людей сериал не работает так же, как не работает поэзия. Значительно больше их потребности в информации удовлетворил технический прогресс, нежели разные сомнительные «чужие папики».

Так же как и кино – «Сталинграду», «Батальону» или прямо сейчас «28 панфиловцам», – «Таинственной страсти» ни в одном сегменте аудитории не удалось добиться процентного сдвига в свою пользу (взрыва мозга). Потому что в конечном итоге сериал вообще не был рассчитан на аудиторию (как и фильмы). Цель преследовал иную, сугубо идеологическую – ту, которой посвящена в данный момент вся «официальная культура». Называется она «легитимизация ныне действующей элиты», которая не является ни преемницей СССР (где денег «не было», как и секса), ни, разумеется, предшествующей ему Российской империи. Элита сложилась «явочным порядком», никаких социальных лифтов не предполагает и потому крайне нуждается в узаконении вседозволенности. Значит, придется переписывать всю историю снова, от рюриков и невских, грозных и кшесинских вплоть до вознесенских и рождественских. Переписывать ее следует лишь в аспекте «денег и статуса» (которые появились, но, увы, не у всех), то есть из всей истории надо сделать «гульбу» (адюльтер).

«Таинственная страсть»

Это полное противоречие информационному полю в принципе – подтасовка любых фактов и фигур с целью их аннигиляции, сведения к нулю, к «мылу». Ничего нет и не было, кроме ныне действующей элиты (власти). Она даже не источник, она – единственная информация вообще. Четырехкратное опосредование 60-х в «Таинственной страсти» бесценно именно для нее, элиты. Чтоб никакой Гаагский суд уже не разобрался. Ведь главной провокацией сериала было заведомое раскрытие имен и портретное сходство артистов с прототипами – несмотря на рост, возраст, биографическую канву. Чтобы остаться «самим», всех остальных нужно аннигилировать разом, подчистую превратить в ходячих мертвецов (Евтушенко забыли, как Фирса, Зоя Богуславская успела взобраться на корабль современности). Рейтинг не важен, проект – статусный. Что могло удивить – только сетевые скандалы.

Потому что 11,5 процента зрителей по стране, образовавших стойкую аудиторию Первого канала на протяжении всех тринадцати серий, как раз и есть тот протестный электорат, который, как оказалось, все еще не вымер. Вот этого никто не ожидал. Что целых 11,5 процента населения страны все понимает – как про ныне действующую власть, так и про прежде действовавшую. Лишь люди, имеющие информацию о легитимности (и с чем ее едят), готовы были целую неделю смотреть некое ничто (фейк), чтобы тут же затеять бесконечные споры о поэтах, актерах, исторических фактах и их «опосредованиях». Степень «живос­ти» тоже разнилась – по прошлому опыту «зомбированности», такой или сякой. Но им, невымершим «либерастам», было все еще интересно, «а как было на самом деле», «как это понимать» и прежде всего «что делать». Больше такое никому бы в голову не пришло.

[1] Цыркун Н. Незамыленный взгляд на «мыло». – «Искусство кино», 1999, № 5.