Кремень и клоун

Капитан Игнат бежит в морозную пору, укрепляя свою спортивную форму. К нему пристали два хулигана -- он их зверски избил, а сам внезапно вырубился, прокричав: «Таня, Таня…» Непонятно. Хотя очевидно: что-то неладно с этим упертым, в погонах «кремнем». Камешек этот, спрятанный Игнатом, мелькнет в третьем фильме Алексея Мизгирева дважды, напомнив о дебюте режиссера «Кремень».

Или, может быть, намекнув, что парнишка из первой мизгиревской картины дорос до жесткого, отягощенного тайной, капитана в «Конвое». «Больного на всю голову», которую он держит под струей кипятка из-под крана в вокзальных туалетах, чтобы боль отпустила, не дав крепкому дядьке рухнуть на пол (с ним такое случается).

Заключенный убил ножиком мента, промотал половину казенных денег и покончил с собой. Игнат не успел предотвратить самоубийство. Теперь его направляют отконвоировать в часть дезертира, сбежавшего из армии и дружка убийцы/самоубийцы, с которым они пытались бежать, за что будущий самоубийца/убийца получил срок. А еще он должен сдать казенные тыщи.
Вместе с сержантом-контрактником (точный Дмитрий Куличков) капитан уводит из дома дезертира Артема, то ли калмыка, то ли казаха (первоклассный Азамат Нигманов), неустанного рассказчика анекдотов, добряка с клоунской нашлепкой за пазухой. Эту красную резинку он напялит себе на нос в трудную по сюжету минуту -- она же с трогательным простодушием «прозвучит» в финале. Мизгирев желает здесь феллинить, чтобы натурализм сюжета ввергнуть в высокий жанр трагикомедии. Что ж, замысел внятный, хотя несколько умышленный. Впрочем, кукареканье и прочие антре Артема, исполняемые дабы смягчить конвоиров или умилостивить жуткие ситуации, поджидающие всех приезжих в Москве, где пришлось трем героям задержаться, предвещают в этой лагерной (по концепции режиссера) зоне и вполне конкретное насилие.

В Москве сержанту захотелось погулять. Когда еще здесь доведется побывать. Деньги – те самые, казенные, ставшие двигателем интриги, у сержанта увели менты (его версия). Это первый стереотип восприятия Москвы провинциалами, на котором упорно настаивает режиссер. Жена капитана, живущая в столице, денег для него поначалу не нашла. Потом явилась на вокзал с повинной и утешением бывшему мужу, но он денег не взял. Потом подвернулся, буквально, как бог из машины, хозяин гастарбайтеров, вышедший из мерса и попросивший у капитана защиты от ментов. Потом заголосила официантка-проститутка, обслуживающая хозяина и гастарбайтеров, в свой черед понадеявшаяся на помощь капитана – она давно «отработала» квартиру, но над ней измываются «понаехавшие». Второй стереотип, замыкающий московские эпизоды (в подпольной столовке, в квартире работорговца) в несколько допотопное или износившееся наше кино. Но не потому, что «реальность еще хуже», а по способу съемки, актерского существования и драматургии такой «задержки» по пути в часть. Эти эпизоды нужны, в сущности, для резкого поворота в отношениях героев. Игнат отпускает (его все достали) Артема на четыре стороны. Тот бежит в логово проститутки (непонятно только, как дорогу запомнил, но это условности), чтобы найти злополучные деньги для Игната. Ему жалко капитана, как было жалко того парня, с которым служил и который попытался сбежать. Артема за кадром насилуют. Денег он не добыл. Возвращается на вокзал. Поезд отправляется. Сержант достает бутылку водки. Капитан догадывается, что деньги он утаил. До Артема доходит, что его подвиг во имя капитана оказался ложной тревогой, насмешкой, ненужным испытанием. Он пьет противную водку, хотя постоянно частит, что дурь его «не берет». Его рвет, что-то внутри обрывается – и он вмиг становится (законченным) драматическим персонажем (лучшая сцена).

Добравшись в часть, капитан сдает деньги (их списали, так что жертвы были напрасны), просит отпустить Артема, который, он уверен, в тюрьме погибнет. Просьба отклоняется: сейчас идет усиленная борьба с «разгильдяйством». Прощание капитана с Артемом в душевой под приглядом охранника читается и как конец игры, и как предсмертное свидание.

По снежной дороге трусит сержант за капитаном. Умоляет не докладывать о воровстве, плачет, извиняется. Мужское кино не обходится без бенефиса труса в отброшенной маске фанфарона. Капитан оборачивается. На носу клоунский шарик Артема. Люди смертны, аксессуары клоуна – вечны.
Игнат – отменная работа Олега Василькова -- образцовый исполнитель (военного) распорядка – не то, что продажные «мусора», которых новый герой Мизгирева брезгливо презирает. Этот капитан мечен ущербом, но сгруппирован идеей справедливости, личной и служебной, мыслью слишком сложной и мучительной и, возможно, самой главной для него. Именно этот безнадежный ущерб в сочетании с бешеной волей к справедливости очеловечивает безжалостного капитана и обеспечивает вираж его реактивного характера, а также жалкое бессилие финала. Или безысходность каких-либо человекообразных усилий.

На первый, да и на второй взгляд, Мизгирев снимает мужское кино. А при этом сентиментальное. Известное сочетание жестокости/сентиментальности тут заявлено ясно, но слегка искривлено заразительным партнерством участников конвоя. Взаимообменом их ролей или участи.
Мизгирев снял отчасти условное кино (оно сработано на жанровой доминанте героев – ё…го капитана, простецкого контрактника, экзотического эксцентрика), а при этом простодушно замотивированное «психологией» ментов, гастарбайтеров, их вожака, его охранников и трагическим прошлым капитана. Когда-то его жена ушла на работу, оставив с дочкой Таней. У нее заболел живот – ему надо было в часть. Не распознал аппендицит. Девочка умерла (его рассказ).

Без вины виноватость парализует капитана и раздавливает в неподходящие моменты обмороком. А невозможности спасти от смерти в тюрьме мальчишку-дезертира, шута при короле, превращает мужественного капитана с гудящей, словно после контузии, головой в старого клоуна, не способного ни спасти, ни защитить - только смутить, да и то напарника-идиота.