Посетившая Иерусалимский фестиваль, состоявшийся в разгар боевых действий на Ближнем Востоке, Анжелика Артюх вернулась полная впечатлений.

Никогда мне еще не приходилось говорить о фестивале, как об исключительном событии. Не потому что езжу мало, а потому что другие фестивали, на которых мне ранее доводилось бывать, развивались в исключительно комфортных условиях. Стабильная экономика, неолиберальная политика, иностранные гости, приехавшие посмотреть фильмы в тепле и спокойствии, а заодно поддержать свои международные связи, бла-бла-бла. Отсюда было ощущение нескончаемого фестивального туризма на Запад, без которого также не обойтись, поскольку новые впечатления и ощущение нормы – это то, что нас постоянно подпитывает. С Иерусалимским фестивалем-2014 многое изменилось в моем понимании значения фестивального движения. Так уж случилось, что он пришелся на время очередного военного столкновения между Израилем и сектором Газа, вынудившего фестиваль работать далеко не по тем правилам, которые он для себя первоначально установил. В конечном итоге именно это привело многих иностранных гостей (а я была в делегации иностранных журналистов, приглашенных на фестиваль Иерусалимским международным пресс-клубом) к мысли о том, что фестивальных семь дней – время незабываемое, заставившее в корне пересмотреть приоритеты, согласно которым фестиваль оказался еще одним способом борьбы за жизнь.

Именно жизнь, а не выживание, утверждалась фестивалем в Иерусалиме каждый день, сопровождаясь очередными отказами иностранных гостей приехать в Израиль. Право на то, чтобы жить, творить, интеллектуально участвовать, открывать новое в ситуации периодически воющих над Иерусалимом сирен, заставляющих жителей города искать себе место в убежище, ложиться на землю, закрывать голову руками, ждать, пока все закончится. Ответом на вой сирен, свидетельствующий о том, что ракеты долетели до города и, возможно, сбиты противоракетным щитом, оставляя обломки и длинные траектории в небе, было желание довести фестиваль до конца, вернуться в зал, досмотреть прерванный фильм, что естественно порождало сбои в расписании, но только не хаос.

Хаоса, паники не было вовсе. В Израиле не принято паниковать. Разве что туристам это прощается, да и то они, судя по моим коллегам по международному цеху, быстро обучаются правилам поведения в обострившейся ситуации. Израиль как-то быстро приводит к мысли о том, что жить и творить можно только в условиях кооперации, человеческого участия и взаимоподдержки, а также разумного, точного отношения к нормам и правилам в местном контексте. Если звучит сирена, надо точно и правильно реагировать. Но если она закончилась, надо продолжать жить, работать с новыми силами. В том числе на фестивале, предложившим (несмотря на отказ туда приехать многих гостей) немалое число мастер-классов, событий, премьер и.д. Израильтяне очень хорошо понимают, что культура – это тоже оружие, причем не быстрого поражения, а долгосрочного проекта, способного перевернуть человеческие представления о жизни, этике, ценностях, и возможно, чуть меньше об эстетических пристрастиях.

Оттого здесь так упорно вкладывают деньги в культуру, и в том числе в кинематограф, который за последние несколько лет дал значительные результаты. Например, в разных программах последнего Каннского фестиваля было шесть израильских картин. Работают киношколы, поставляя новые таланты, чьи короткометражные работы давно стали излюбленными участниками мировых кинофестивалей. Одна из них – школа Сэма Шпигеля, базирующаяся в Иерусалиме и являющаяся крупнейшей в стране – уже несколько лет проводит международный Film Lab в рамках Иерусалимского кинофестиваля, не только позволяя израильским проектам находить ко-продукцию с другими странами, но и дает старт международным проектам на деньги израильских фондов. Сейчас эта Film Lab является третьей по значению в мире после Film Lab Санданса и Туринской Film Lab. Израильская индустрия уже с 90-х годов не мыслит себя в изоляции. Ищет партнеров, устанавливает контакты и с каждым годом упрочивает свое положение в мировом контексте.

Конечно, давние политические и экономические связи с США и Европой находят отражение на географии фестивальных фильмов. Несмотря на грандиозный успех в мировом фестивальном пространстве Юго-Восточной Азии, в программе Иерусалимского фестиваля было заметно мало азиатских картин. Одна из причин заключается в том, что азиатские жанровые школы Гонконга, Китая, Южной Кореи, делающие огромную ставку на стиль, энтертейтмент, наслаждение от визуального ряда, и в меньшей степени на драматическую историю, не очень сочетаются с культурной политикой кинообразования израильских киношкол. Этот факт нашел подтверждение и в моем разговоре с директором Киношколы Сэма Шпигеля Рененом Шором (известным режиссером, являющимся одновременно директором Иерусалимского Film Lab и Иерусалимского фонда кино и телевидения). Ренен мне сказал, что основой обучения израильских режиссеров является ставка на конфликт, на историю, которая бы раскрывала противоречия и сложности жизни социума. Стиль – также очень важен, но он подчиняется истории. Цель – режиссировать аудиторию, как когда-то советовал Альфред Хичкок.

По сути, подобное отношение к кино связано со ставкой на гуманистические ценности, заботу о своей стране, и конечное желанием менять сознание человека, «перепахивать его» (как говорил Эйзенштейн). И в этом есть определенный пропагандистский момент, не случайно кинематограф Израиля на первом этапе существования государства производил огромное число пропагандистских фильмов. Однако, со сменой нескольких поколений отношение к пониманию, что такое хорошая история, сторителлинг, драматический конфликт, довольно сильно изменилось. Кино Израиля претерпевает значительные влияния, причем, самого разного рода, не только через дружественного партнера – кино США, но и Европы. И благодаря этому усложняется, предлагая картины мира, в которых ставятся под вопрос фундаментальные ценности государства Израиль. Современное кино Израиля – это коллективный поиск ответов на вопросы, которые ставит современное общество. Причем, эта способность коллективно искать воспитывается уже на стадии первоначального кинообразования, сориентированное на американское. В киношколе Сэма Шпигеля, где режиссеры, к примеру, учатся пять лет, происходит одновременное освоение всех возможных специальностей, связанных с работой киноиндустрии, так что на выходе студенты могут работать не только постановщиками, но и сценаристами, операторами, монтажорами, звукорежиссерами, ассистентами разного рода. Кооперативность израильского общества находит отражение в способности к сотрудничеству на съемочной площадке. И хотя, как говорит тот же Сэм Шор, денег израильских фондов на всех талантливых людей в Израиле не хватает, подобная стратегия в кинообразовании воспитывает не только общество, настроенное на сотрудничество, но и на конкуренцию талантов. Режиссерам нужно доказать, что они могут быть главными, могут руководить множеством талантливых людей. На конечный результат – это, безусловно, влияет в лучшую сторону.

Что точно изменилось в последние годы в кино Израиля, равно как и в мировом кино (включая российское), так это усиление притязаний женщин на право владеть ситуацией и делать кино. Количество женщин-режиссеров в израильском кино значительно увеличилось. Сейчас треть всех израильских фильмов сделано женщинами. В том числе с их помощью кино Израиля стало любимо израильскими зрителями, которые с конца 90-х вернулись в кинотеатры. К примеру, фильм Тали Лави «Нулевая мотивация», обошедший многие мировые фестивали, сейчас бьет кассовые рекорды израильского проката. Выпускница киношколы Сэма Шпигеля, сейчас преподающая в этой школе, рассказала историю молоденьких израильских секретарш, проходящих службу в военном лагере и в массе своей имеющих довольно слабую на то мотивацию. Среди участниц не только коренные жители Израиля, но есть и переселенка из России, периодически переходящая с иврита на русские ругательства и советующая подруге потерять поскорее девственность с каким-нибудь парнем из лагеря, чтобы избавиться от истеричности. Есть и девушка из Тель-Авива, мечтающая всеми силами вернуться в родной город и плачущая навзрыд, когда ей за примерное поведение дают военное повышение и определяют продолжить службу. Есть комическая девственница, способная только играть в компьютерные игры и совершенно не воспринимающая пропагандистскую риторику о том, что, дескать, парни-солдаты умирают, неся военную службу, в то время как она попросту прохлаждается. Есть и юная самоубийца, порезавшая себе вены от несчастной любви к солдату, которому до нее дела нет. Комедия пересекается с трагедией, предлагая в конечном итоге взгляд на современное израильское общество, обязывающее женщин не только нести военную службу, но и милитаризировать гендерные отношения, теряя женственность, изысканную восточную сексуальность, чувственность и теплоту. Лави тонко и с юмором снимает девушек в униформе, показывая особый израильский милитаризм как своего рода эротику, которая периодически вносит смуту в мужской коллектив израильских военных, рушит их планы, отправляет на гауптвахту, но в некоторых случаях заставляет пересматривать свою воинственность в пользу человечности и любви. Фильм содержит немалую долю критики в адрес военной системы и военной бюрократии Израиля, превращающую службу в своего рода рутину для всех, включая и тех, кто для нее совершенно неприспособлен. Как это часто бывает в израильском кино, сценарист и режиссер Тали Лави основала свою историю на собственном жизненном опыте, а затем на дипломной короткометражке, снятой для киношколы Сэма Шпигеля.

«Нулевая мотивация»

Склонность к сотрудничеству израилитян – залог дальнейшего успеха. В том числе сотрудничество, основанное на кровном родстве. К примеру, на сотрудничестве брата и сестры выстроили свои карьеры Ронит и Шломи Элькабетц, чей фильм «Процесс Вивиан Амсалем» был показан на Иерусалимском кинофестивале и получил там главный приз. Это третий фильм совместной трилогии брата и сестры Элькабетц, главную роль в котором сыграла Ронит. Предыдущие два назывались «Взять в жены» (2004) и «Семь дней» (2008). «Мы всегда мечтаем работать вместе, – рассказали режиссеры журналу Screen. – Мы отбираем актеров вместе, мы репетируем вместе, 99 % нашего выбора мы делаем сообща».

Уже первыми минутами фильма «Процесс Вивиан Амсалем» напоминает о «Страстях Жанны Д’Арк» Карла Теодора Дрейера. Весь фильм развивается в религиозном суде, где разыгрывается личная трагедия Вивиан, в течение десяти лет пытающейся получить развод. Судебная система Израиля позволяет женщине получить развод только с согласия мужа. В случае отсутствия этого согласия женщине остается либо смириться и вернуться в семью, либо, как это делает Вивиан, регулярно являться в суд, слушать свидетелей, адвокатов, судей и упорно, почти маниакально стремиться к свободе, которую в конце обретает, но ценой одиночества. Крупные планы членов суда (мужчин, разумеется), сурово допрашивающих жену Адама о своем отношении к мужу, к браку, обязанностям в семье, напоминающим о необходимости подчинения, не берущим нелюбовь в расчет, и т.д. не оставляют никакой надежды на успешный исход процесса. Ронит и Шломи Элькабетц стилистически минималистски решают фильм. Весь фильм проходит в двух местах: зале суда и зале ожидания. Вивиан почти бессменно появляется в черном, а когда переодевается в красное, то этим готовится кульминация. Белая кофточка, пришедшая на смену красному цвету, вовсе не означает капитуляцию, в момент упорного отказа мужа произнести заветные слова о том, что он допускает притязания на жену другого Адама. Цвет лишь подчеркивает чистоту и незащищенность женщины, готовой идти до конца, даже если это сулит ей вечное одиночество. По сути, фильм о разводе является размышлением о сладком слове «свобода» для евреев, одинаково важном для женщин и мужчин. Он также показывает, как религиозный закон веками поддерживал патриархатную систему отношений, которая немного расшатывается под воздействием влияния иных культур в современном израильском обществе (в фильме важен момент, в котором одна из свидетельниц напоминает о совсем другом отношении к разводам среди русских репатриантов). Этот система отношений все еще прочна и ставится под сомнение только отчаянными одиночками из «коренных» израильских евреев, натерпевшимися личных страданий и травм и готовыми быть в этом вопросе радикальными.

Израильское кино неустанно рассказывает об обществе, скорее исходя из желания исследовать реальность, нежели ее вообразить и придумать. Этому кино эскапизм совершенно не свойственен. Здесь кино – своего рода социальная терапия, коллективный психоанализ и попытка оздоровления. Не является исключением из общих правил и еще один «женский фильм», показанный на фестивале, – «Принцесса» Тали Шалом Эзер, ставящий вопросы семейных отношений в современном Тель-Авиве.

Героиня фильма – 12-летняя Адар живет с матерью и ее бойфрендом в небольшой квартире, где все время слышит и наблюдает их бурный роман, а также страдает от одиночества переходного возраста. Школа ей не в радость, друзья тоже, до тех пор, пока она не встречает бездомного парнишку на улице Тель-Авива и не притаскивает его домой. Парень вносит смуту в семью, вдохновляя бойфренда бросить работу учителем и начать рисовать его портреты. Адар, у которой к тому же начинаются месячные, также вызывает у бойфренда непреодолимые сексуальные желания, и окончательно убеждает в его педофильских наклонностях. Мать, всеми силами тянущая семью работой врачом, узнав правду, впервые начинает думать о своем возрасте и страхе одиночества, который мешает ей порвать с бойфрендом, несмотря на страдания дочери. Вся эта семейная история, разыгранная с довольно большой откровенностью, заставляет Адар повзрослеть и вцепиться в учебу как в последнее свое спасение.

«Принцесса»

«Принцесса» рассказывает о распаде семьи, о первом сексуальном желании и о незащищенности подростков во взрослом мире. Израильский культ семьи и детей в данном контексте кажется стереотипом устаревших представлений, который не выдерживает всей сложности и противоречивости современной жизни в Израиле, где растет число разводов, осложняется жизнь детей без отцов, повышается страх одиночества разведенных женщин. Фильм не пытается создавать хэппи-энд. Конфликт остается неразрешенным, что подчеркивает необходимость взрослеть быстрее и приобретать навыки самостоятельности. В современном израильском обществе, где семейные связи по-прежнему очень крепки, любая коррозия их становится драматичной, однако, разорвать семейную пуповину оказывается еще более драматичным.

Уже на примере кинематографа, сделанного женщинами-режиссерами, видно, насколько критично израильское кино настроено по отношению к реальности. Оно глубоко социально и рассматривает себя частью большого гуманистического и просвещенческого проекта, нацеленного на то, чтобы не просто изменить человека к лучшему, но оснастить его глубоким, трезвым пониманием себя. В подобном настрое есть не только определенная беспощадность к себе, но и большое жизнелюбие, забота о человеке, и что самое главное – вера в него. Вера в то, что человек, даже живя в сложном, конфликтном, милитаризированном Израиле, все же сможет в итоге найти правильное решение.

В этом смысле совершенно разумным было решение продолжать фестиваль, несмотря на отказы приехать многих иностранных гостей, ракеты, сирены. Фестиваль утверждает не только кино, но и жизнь, которые в случае Израиля имеют самую тесную связь.