Несмотря на кризис и не самую благоприятную обстановку для культурного подвижничества, в Вологду продолжают ежегодно привозить качественные европейские и российские фильмы. Денис Рузаев написал о шести из них.

«КЕ-ДЫ», реж. СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ

Создатель «Ассы» и «Черной розы…» по-прежнему будто бы держит руку на пульсе современности – даже если и скрывает этот факт за подчеркнуто анахроничной, словно и не менявшейся со второй половины 1980-х формой. Как когда-то «Спасатель», «Ке-ды» поэтизируют последние дни на гражданке юного призывника: тот заглядывается на ослепительно красные в черно-белом кадре кроссовки из обувного, а от девушки из соседнего маникюрного салона и вовсе не может отвести глаз. У той оказывается сын-аутист, вокруг спит ставший российским Крым, впереди – танковая гастроль на территорию абстрактной войны, которая, как несколько раз сообщит навязчивый титр «Россия, 2015 год», не может не считываться конфликтом в Донбассе.

"Ке-ды",трейлер

Впрочем, как часто бывает у Соловьева, эта показная злободневность выглядит чистым авторским кокетством, а по-настоящему мастера по-прежнему интересует все то же сбивчивое дыхание юности, когда разлука с возлюбленной приравнивается к остановке сердца.

«НЕИЗВЕСТНАЯ» (La fille inconnue), реж. ЖАН-ПЬЕР ДАРДЕНН, ЛЮК ДАРДЕНН

Новый фильм Дарденнов таким разочарованием встретили в Канне, что бельгийские режиссеры недавно объявили о планах сократить его сразу на семь минут. Крайне интересно, что именно они вырежут, учитывая тот факт, что на деле «Неизвестная» – кино, может быть, и не открывающее новых для братьев горизонтов, но герметичное, хлесткое, яростное. Дарденнов вновь здесь интересует тема персональной ответственности за общественные грехи – в данном случае, прискорбное положение мигрантов в современной Европе.

"Неизвестная"

Возложено это бремя на плечи молодой девушки-терапевта, которая на пятой не минуте не пускает во внеурочное время ломившуюся в дверь африканку, на десятой – узнает о ее смерти, а остаток фильма пытается искупить вину, хотя бы выяснив личность покойной. В сущности, сюжет ощущается таким же конструктом, как и в предыдущем фильме Дарденнов «Два дня, одна ночь», – но «Неизвестная» менее предсказуема и поэтому все-таки выводит героиню и зрителя на территорию гуманистического откровения.

«УБЕЖИЩЕ» (Freistatt), реж. МАРК БРАММУНД

1968-й ассоциируется у мира в первую очередь с ренессансом молодежной гражданской активности. Попробовал бы, впрочем, кто-то рассказать об этом герою «Убежища» – 14-летнему Вольфгангу, которого аккурат в дни парижских студенческих волнений отправляют на перевоспитание в так называемый «Фрайштатт», ультрахристианскую школу для трудных подростков. На месте юноша обнаружит не столько образовательное, сколько пенитенциарное учреждение, обитателей которого систематически унижают, избивают, насилуют и заставляют трудиться на торфяниках.

"Убежище"

Дебютант в полном метре Браммунд снимает эту драму историей несгибаемой воли к свободе, почти на манер столь же натуралистичного «Несломленного» Анджелины Джоли – но у той фигурировал конфликт военный, а «Убежище» держится на антиклерикальной ярости, которая казалась бы образцом киноагитации, если бы не подлинность разворачивающихся в кадре ужасов: «Фрайштатт» реально существовал.

«НОВАЯ ЭВА» (Eva Nova), реж. МАРКО СНОП

Фильмы о разрушительной силе алкоголизма со времен «Ничего через рот» Гэри Олдмана стремятся, чаще всего, к натуралистичному, почти на грани агрессии над зрителем, пафосу. Словак Марко Скоп, пришедший в игровое кино из документалистики, впрочем, демонстрирует редкую для этого мотива сдержанность – она и позволяет выплыть «Новой Эве», истории пожилой пьяницы, пытающейся восстановить давно испорченные отношения с родными.

"Новая Эва"

Скоп мог бы привести свою героиню к дешевому, на драматургическом конструкторе собранному катарсису, но он избегает легких ходов – предпочитая вместо них расширить фокус, показать, как на смену вредной привычке приходит не искупление, но оглушительная пустота. В итоге «Новая Эва» показывает зависимость прежде всего соблазном поддаться простому жизненному сценарию – тем более опасному и манящему, что героиня сформировалась именно в работе с чужими сюжетами: в молодости Эва была популярной актрисой.

«ВТОРАЯ ЖИЗНЬ УВЕ» (En man som heter Ove), реж. ХАННЕС ХОЛМ

Вот фильм, которому на роду предписано собирать призы зрительских симпатий по всему миру, – традиционная, но прочувствованная мелодрама, да еще и основанная на бестселлере (авторства Фредрика Бакмана).

"Вторая жизнь Уве"

Заглавный герой, тот самый Уве, живет будто бы по заветам одного из коэновских героев, провозглашавшего, помнится, окружающий его мир заповедником победившего идиотизма. Вот и Уве, одинокий шведский пенсионер, отчаянно противостоит мировому хаосу и беспорядку с помощью таких фирменных методов, как гневная жалоба, громогласный хейт-спич и тщательно выстроенная рутина собственного бытия. Уве так же постоянно пытается покончить с собой, и именно следующие за провальными суицидами флешбэки обнаруживают в нем второе дно, универсально бьющую ржущего над старым ворчуном зрителя боль. (Подробнее читайте в рецензии Нины Цыркун. – Прим ред.)

«АННА» (Anna), реж. ЖАК ТУЛЬМОН ВИДАЛЬ

Режиссерский дебют Тульмона Видаля, сценариста успешно проехавшего по прошлогодним фестивалям франко-колумбийского этнотриллера «Объятия змея», пожалуй, еще сильнее, чем этот хит о встрече шамана и ученых, опирается на диссонанс между степенной, врожденной репрессивностью европейских обществ и хаотичной, опасной мнимой свободой латиноамериканских просторов. Анна из названия – вольнодумная, склонная поддаваться порывам души колумбийка, живущая в Париже и в одиночестве воспитывающая сына от брака с местным квазибуржуа. Когда тот угрожает лишить бывшую жену родительских прав, «Анна» обретает почти дарденновский драматизм рассыпающихся по воле обстоятельств жизней.

"Анна"

К счастью, Тульмон Видаль не ограничивается подражанием и, переводя действие в Колумбию, трансформирует фильм в нечто куда менее очевидное – высказывание о судьбах тех, что еще на много поколений вперед будут вынуждены испытывать на себе драму постколониальной неприкаянности.