Берлин-2011. Жить!

Сегодня в конкурсной программе Берлинского кинофестиваля показывают «В субботу» Александра Миндадзе. Интервью с режиссером Зары Абдуллаевой.

Зара Абдуллаева. Почему, Саша, вас неизменно занимает столкновение человека с катастрофой? Почему это важно драматургически? Вам так легче — после взрывов, роковых обстоятельств — начать распутывать совсем другую историю, спровоцированную неким экстраординарным событием? Хотя оно является только завязкой сюжета.

Александр Миндадзе. Ну да. Наверное. Это довольно тонкий вопрос, потому что касается не каких-то катастрофических состояний, в которые попадает человек и о чем нетрудно рассуждать, но именно драматургии. В последнее время часто думаю: почему я ничего не могу сказать спокойным голосом? Что мешает? Вот люди сидят, тихо разговаривают. Между ними что-то не менее жуткое происходит. Или может случиться. Почему мне непременно нужен драматургический окрик, дикий форсаж? Не знаю. Не понимаю: так происходит потому, что я касаюсь авиационной катастрофы или Чернобыльской аварии, или это моя внутренняя потребность? Но она проявляется как родимое пятно.

З.Абдуллаева. Мне кажется, что вам необходимо заявить о катастрофе, о точке, так сказать, отсчета или даже начать фильм с кульминации – против драматургических правил. А дальше уклониться в сторону, завязать совсем другие отношения не только между героями фильма, но и между экраном и кинозалом. Так ли это?

А.Миндадзе. Так. Я предполагаю, что в таком подходе, в таком способе письма нет случайности. Точнее, это все равно и случайность, и закономерность. Самое интересное, иногда невыносимое, происходит между интуитивным и осознанным выбором. Добиться, чтобы сцена начала излучать энергию, — вот в чем вопрос. Иногда безответный.

З.Абдуллаева. После Чернобыльской катастрофы прошло двадцать пять лет, а сценарий написан недавно. Почему вы об этом решили написать и снять именно сейчас? «В субботу» — не прямолинейное социальное кино. И совсем не политическое.

А.Миндадзе. Мне была интересна история человека, который узнал о катастрофе, не собирается о ней говорить, но не сдерживается, да еще не может убежать из зараженной местности. Хотя вроде бы сразу решил это сделать. Сценарий писался очень трудно. Но, когда киевские журналисты собирали для меня воспоминания людей, которые жили тогда, были в тот день вблизи от аварии, дело постепенно сдвинулось. Журналисты задавали вопрос, чем эти люди, мужики и бабы, занимались в ту субботу. Один рассказал, как его «кореш приехал», они пошли на крышу загорать, «тяпнули, хрюкнули». Позвали соседа, но жена его не пустила, опасаясь, что он, как обычно, напьется. «Друг умер, а я нет. И сосед жив»… Шестнадцать свадеб было в ту субботу. Играл оркестр, выходной же день. Был человек, который сел в эвакуационный автобус с одной гитарой… Эти воспоминания разжигали мое воображение. Я в них втыкался, внедрялся и как-то пошло. Стал вырисовываться и мой герой, маленький человек, «шестерка».

З.Абдуллаева. Мне показалось интересным столкновение или, как раньше говорили, сшибка в ту субботу совсем разных времен. Объясняю: ваш герой, в прошлом барабанщик группы, ныне инструктор горкома, хочет убежать оттуда вместе со своей бывшей девушкой, работницей АЭС и ресторанной певицей. Но сначала у нее каблук сломался, и они упустили поезд. Потом она вспомнила, что ее паспорт заложен под гитару, а без паспорта советский человек не является человеком, а значит, уехать не может, и надо зайти в ресторан, где идет свадьба. Там они застревают, герой входит в новую для себя роль барабанщика, поскольку нынешний ударник запил, и попадает в свое прошлое. Таким образом, будущее, куда они устремились от ужаса настоящего времени и которое было так близко — только прыгни в вагон, отодвинулось еще дальше. Вы думали об этом?

А.Миндадзе. Конечно. Сочетание конкретного времени и универсального входит здесь в тугой узел. Но мне это было всегда интересно. Поэтому катастрофа, о которой мы говорили, является драматургическим импульсом.

З.Абдуллаева. Ну да. Или зарядным устройством для работы механизма памяти и живого непосредственного соучастия событиям на экране. Несмотря на то, что время действия — 1986 год, «В субботу» не является ретрофильмом. Хотя там рассыпаны конкретные детали времени. Румынские лодочки, например, которые долго-долго примеряет ваша героиня, бросив в урну несчастливые туфли со сломанным каблуком. Ее замечательно сыграла молодая питерская актриса Светлана Смирнова-Марцинкевич.

А.Миндадзе. Ты говоришь о сложных и тонких вещах, и это, уверен, есть результат сложения определенных векторов. У меня не было задачи рассказать о времени прихотливо. Но я понимал, что и фуфла быть не должно. Я не хотел обязательных, как заноза, примет времени. Не хотел, чтоб в комнате, где проходило совещание, висел, скажем, портрет Горбачева. И художника просил: не педалируй, не увлекайся. Поэтому я размывал время. Но, конечно, искал определенные лица, цвет того времени, отсекал сегодняшний жаргон, занимался деталями антуража, интерьеров общежития, думал о стрижке, о фасоне платьев, о высоте сцены в ресторане и т.д. Вранья быть не должно. Да, мы нигде не уточняли время и место, будучи в их параметрах. Я даже запретил писать на номерах машин ЧАЭС, чтобы и такую фактографию уничтожить.

З.Абдуллаева. Вы придумали уловки, они же случайности классической драматургии, изменившие развитие сюжета, на которое — после череды сцен в начале фильма — настроился зритель.

А.Миндадзе. Это был ад, когда я думал об этих случайностях, у меня их было множество. И я отбирал. Ты права, я хотел, чтобы они были естественными, не назойливыми, то есть классическими.

З.Абдуллаева. Сочетание гульбы (в вашем фильме три свадьбы, участники которых знают о трагедии, но продолжают ее играть) и чумы — это свойство русского характера или отчасти универсального?

А.Миндадзе. Скорее, русского. «А пошло оно все на…» — так мы зачастую говорим, узнав о катастрофе. Очень для нас характерно такое поведение, такой ход мысли. Ну, какой немец так сделает? Немцы, работавшие на картине («В субботу» — российско-немецкая копродукция. — Примеч. редакции), задавали мне вопрос: «Почему они не убежали, если опасно?» И почему нельзя уехать без паспорта они тоже не поняли.

З.Абдуллаева. В вашей камерной частной истории задета корневая суть советского, но не только советского психотипа. Когда до подвыпившего жениха беременной невесты доходит, что случилось, он на секунду трезвеет, а потом опрокидывает рюмку водки и начинает истерически запихивать в рот еду со всех тарелок.

А.Миндадзе. Это стресс. Он жрет, потому что не способен осознать то, что произошло, но вдруг осознает. И в ужасе опустошает тарелки. Этот психоэмоциональный уровень восприятия я, конечно, учитывал. Но выражал его косвенно, опосредованно, не прямолинейно.

З.Абдуллаева. Чего вы добивались от оператора Олега Муту, снявшего «В субботу» совсем иначе, чем знаменитые фильмы «румынской волны» и «Счастье мое» Сергея Лозницы?

А.Миндадзе. Он идет только от замысла. Когда прочел сценарий, сказал: «Не знаю, как снимать. Это очень сложно. Но для меня — огромный вызов. Давайте думать». Мы искали натуру по всей Украине, в результате снимали в Донецкой и Запорожской областях. Во время долгих поездок обсуждали способ съемки, утверждаясь в мысли о том, что снять этот фильм можно только длинными планами и в приближении к герою. У Олега была только одна просьба ко мне: чтобы в мизансцене что-то двигалось, чтобы он не шел с камерой «просто так». Кадр должен быть заполнен движением. Если кто-то делает в кадре шаг, то и оператор его делает. Никак иначе. Он не обгоняет персонажей. Поэтому там много планов со спины. У Муту нет собственных пластических амбиций, нет и комплексов. Он не обижался, когда я просил переснимать. У нас бывало по десять, пятнадцать, семнадцать дублей. Тройной перерасход пленки. Но все же мы ухитрились снять за сорок четыре смены. У нас был еще один уговор: снимать как праздник. Празднично. Атрактивно. Там и линзы в камере стоят такие, чтобы зритель видел персонажей лицом к лицу, чтобы были заметны поры кожи, пятнышки на ней. Муту — вообще замечательный человек, он покупает чемоданы книг, платит в аэропортах за перевес и успевает читать!

З.Абдуллаева. Фильм так построен ритмически, что возникает аналогия с ритмом дыхания зала: ужас и расслабление вы чередуете как вдох/выдох. Только этот вдох — долгий, а выдох — длинный.

А.Миндадзе. Добиться такого сочетания было моей мечтой. Поэтому мы километрами, как бесконечную паузу, снимали примерку обуви, или кухню в ресторане, где повара, официанты, мойщицы посуды заняты своей рутинной работой.

З.Абдуллаева. Этот способ рассказа дает ощущение осмысленного приема, который доведен до такого упора, что в качестве навязчивого, то есть формального режиссерского жеста уже не воспринимается.

А.Миндадзе. Надеюсь, что это не «прием приемыч». Вообще все делалось интуитивно и одновременно специально.

З.Абдуллаева. Получился не фильм о катастрофе, но фильм-катастрофа. Для авторского кинематографа случай совсем не банальный.

А.Миндадзе. Это замысел. Не показывать страшное, но сделать так, чтобы стало страшно. Тогда устанавливается, надеюсь, совершенно иной контакт со зрителями, более близкий и сегодняшний, а не удаленный в 1986 год.

З.Абдуллаева. Как вы нашли Сминову-Марцинкевич на роль героини? Антон Шагин, сыгравший инструктора и барабанщика, стал известным артистом после «Стиляг» Валерия Тодоровского. Здесь он играет неровно, то органично, то менее точно, хотя фактурно подходит на роль стертого провинциального функционера. А на роль Веры было много претенденток?

А.Миндадзе. Очень. Я приехал на «Ленфильм» посмотреть актрис. Как только Светлана начала читать текст, все стало ясно. То, чего я добивался с другими актрисами, очень умелыми и хорошими, в течение долгих репетиций, она делала с ходу. Абсолютнейший талант. Вот и ответ на все вопросы. Ей ничего не надо объяснять. Она говорила: «Вы просто со мной разговаривайте и не ждите моей реакции…»

З.Абдуллаева. Вы сократили сценарий.

А.Миндадзе. Кое-что убрал. В финале выкинул кусок, когда музыканты и мой герой, отыграв на свадьбах, едут утром на катере. Я снял этот эпизод с текстом из сценария, но переснял, и он стал короче. Не хотелось тавтологии. Все уже и так зрителям понятно. Я очень боялся, что финал будет «вагоном с прицепом». Вечные опасения. Но снимать легче, чем писать. Какой это ад — сидеть из месяца в месяц и быть не способным написать ни строчки. Хотя я видел весь фильм. Знал, где будет профиль, а где фрагмент крупного плана. Это кинописьмо. Может быть, поэтому оно не с лету дается.

З.Абдуллаева. Но не все же драматурги могут снимать.

А.Миндадзе. Драматурги разные. Есть замечательные писатели, авторы сценариев. Но реплики из таких сочинений «падают», на экран их не перенести. А я представляю с точностью до мельчайших деталей, как надо снимать. Другое дело, что не всегда получается.

Когда я писал, был в отчаянии. Когда снимал, было очень тяжело, но все равно никуда не девалось ощущение, что куда-то идешь.

З.Абдуллаева. На съемочной площадке можно разделить свою ношу с товарищами.

А.Миндадзе. Когда люди чувствуют, что ты понимаешь, что делаешь, даже если делаешь какую-нибудь хрень, они тебе доверяют. И помогают, облегчают твою жизнь.

З.Абдуллаева. Удачи на Берлинале!

Интервью публикуется в полной версии. Сокращенная версия интервью была опубликована в газете «Труд» от 9 февраля.