Западно-восточный диван. GoEast, Висбаден-2012

Неподалеку от дома, где родился Гете (чье название я позаимствовала), во Франкфурте-на-Майне, откуда полчаса езды до Висбадена, где проходит международный фестиваль, сфокусированный на кино Восточной и Центральной Европы, стоит внушительная скульптура, изображающая знак Евро. Разумеется, близ банка-небоскреба. Местные жители с горько-сладкой усмешкой рассказывают, что прохожие не забывают в этот «памятник» плюнуть, от души негодуя против грозной (или грязной) эмблемы объединенной Европы. А маленький висбаденский фестиваль воссоединяет европейцев на иных, менее унизительных основаниях, способствуя бескорыстному укреплению безграничного континентального пространства. Но при этом – благодаря помощи фондов и банков курортного города, цветущего на водах, зарабатывающего в игровом бизнесе, – награждает желанными евро неимущих победителей конкурсной программы.

Ее главной достопримечательностью в этом году стал председатель жюри Кристи Пую, поспособствовавший приливу румынской волны, автор близкой к гениальности картины «Смерть господина Лазареску». Познакомившись с Пую, я решила не лицемерить и сказать, что «Аврора», его третий фильм, несколько хуже, несмотря на отличный финал. Впрочем, достоинство режиссуры познается в финалах и поэтому стоило три часа следить за героем «Авроры», сыгранным самим Пую, чтобы дожить до конца. Пую мне не уступил. Он сказал, а я поверила (поскольку это была частная беседа, а не интервью), что для него эта картина самая главная, важная. Что его вообще интересует не кино само по себе, но только личное высказывание, персональное раздумье, состояние, переживание. То, иными словами, что больше или меньше кино. Понимаю.

Именно потому, надо полагать, он назвал лучшим фильмом «Жить» Василия Сигарева, заметив, опять же в кулуарах, что это «не вполне кино». И это заслуга. Мне уже приходилось писать, что Сигарев реабилитирует само понятие автора, а это самая горячая новость в фестивальном, по преимуществу квазиавторском пространстве. Хорошие и плохие фильмы снимают многие, а нарушают эти «квоты» лишь некоторые. При этом Сигарев – никакой не революционер, а радикальный реформатор, который «не хочет делать «нечто иное», а хочет делать «иначе»» (так писал Серж Даней о Годаре).

Сигарев не хочет делать ни драму, ни мелодраму, он резонирует трагедии – единственно честному жанру, если снимать не о смерти, а смерть. Или если говорить не о смерти, а со смертью. Эту нестерпимость – смерть близких, после которой приходится, следует жить их родным, – Сигарев предъявляет на экране прямодушно и жестко. Но также и не линейно. Но также в визионерских склейках, где воскрешает мертвецов. Но также в странных долгих монологах, которые размыкают развитие сюжета и выворачивают его в другое измерение. При этом оно не имеет ничего общего с киношной «метафизикой», но врывается в кинореальность на своих безумных полупонятных, несмотря на бытовые мотивации, правах.

Конечно, Пую, прошедший с Лазареску последний путь по больницам вплоть до обмывания живого покойника (перед операцией), уже воскрешенного своим именем, кое-что про смерть/жизнь понимает. Поэтому Сигарев в Висбадене – в отличие от Роттердамского фестиваля – был замечен, оценен.

Приз за режиссуру справедливо – в висбаденском контексте -- жюри выдало Константину Боянову за фильм «Аве», отобранному на прошлом Каннском фестивале в программу «Неделя критики». Это обаятельное роуд-муви про двух одиночек, случайных попутчиков. Они колесят по болгарским дорогам, сближаясь, расставаясь, ссорясь, открываясь друг другу, изживая, усугубляя личные травмы под прицелом легкой камеры, одушевленной нежной ироничной режиссурой. Аве – имя девушки, выдумывающей ворох историй про себя, свое прошлое, будущее. Ее партнер – заземленный реалист, хоть и художник, спешащий в северную деревню на похороны друга, молодого человека, покончившего самоубийством. Добирается он туда вместе с привязавшейся Аве, которой надо к кому-то притулиться, что-то постоянно трещать, с кем-то рядом иногда помолчать. Тоже, в сущности, кино о смерти/жизни, но столь же далекое от бескомпромиссного взгляда Сигарева, как Болгария, пусть дождливая, от Екатеринбурга или Тульской области, где «Жить» снимали.

Еще один конкурсный фильм никаких наград не получил, зато я стала свидетельницей длинного, без дураков заинтересованного напутствия Пую Олегу Сенцову. Его дебют «Гамер» (жаргонный вариант игрока, геймера) – картина, на первый взгляд, скромная, но в российском контексте не тривиальная. «Гамер» - украинская продукция, снятая за 20 000 долларов. Но события «Гамера» могли происходить в любой российской глубинке, так что, кроме акцента русскоговорящих актеров, никаких украинских экзотизмов там нет. Что же есть? Молодой герой, не похожий на главных персонажей российской «режиссерской смены». (Я предпочитаю эту формулировку неоправданному словосочетанию «российская новая волна».) Гамер не маргинал, но и не агент по достижению социального успеха, то есть две крайности в понимании современного человека на российском экране Сенцовым проигнорированы. Алеша (точный непрофессиональный актер Владислав Жук) – отменный компьютерный игрок, зависающий в соответствующих клубах, имеющий фанатов, чемпион международных соревнований, бросивший какой-то техникум ради своей страсти. Играет он роль и в игры бесстрастно, совершенно достоверно, отстраненно и мягко, прямо-таки как существуют персонажи лучших румынских фильмов. Живет гамер с мамой, кажется, переводчицей, получающей за работу гроши и устроившейся продавщицей в магазин. Все коллизии фильма, партнерские связи/разрывы, диалоги сняты и сыграны без надрыва, социальной истерии, запрограммированных – в смысле тошнотворных – отношений «матерей и детей». Фабула фильма: гамер выигрывал, выигрывал, потом что-то замкнуло, игра не пошла. Фанаты отступились, но тоже по-человечески, без экстазов мейнстрима. Сюжет «Гамера»: кризис не среднего возраста, а совсем молодого. Впрочем, есть тут и деликатная реплика пикнику из балаяновских «Полетов во сне и наяву», хотя про нее вспоминать необязательно. Сенцову важна эта сцена для преодоления его героем границы переходного возраста. Среди милых, нормальных, немного скучных, обычных ребят он существует отдельно. Но не потому, что, так сказать, большой компьютерный талант, а потому, что имеет несколько иной человеческий состав. Не зараженный инфантилизмом. (Несмотря на то, что возможна и ровно обратная трактовка роли, но она, по-моему, ложная.) Поэтому успех – это знамя или красная тряпка нашего времени – гамера занимает гораздо меньше, чем ощущения, понимание себя, разборка с собой. С играми он завязывает. Что дальше – неизвестно. Он уходит в ночь, напивается на лавочке, его рвет. Инициация состоялась. В финале под бодрый закадровый марш он улыбается. А Сенцов, не склонный к иронии, почему-то вдруг уступает мифологии «светлого туннеля» и смазывает карту провинциальных будней, так правильно, без педали прочувствованных. И все-таки, живя в Симферополе, все еще, наверное, можно беззастенчиво снимать кино о смысле жизни, не впадая ни в пафос (если вырезать флэшбэки и поменять финал), ни в апатию или мизантропию.

Еще два обстоятельства выделяют эту картину на нашем местном фоне. Во-первых, откуда-то взявшееся умение сканировать человеческие отношения, партнерские сцены в одно касание, нюансировано и лаконично, с доверительной щепетильностью и не внешней остротой. Никакой эксклюзивной киногенией тут простыни не смяты. Пую в разговоре с Сенцовым назвал такую способность «антропологией зрения». Во-вторых, монтажная лигатура. Дебютант режет/клеит планы, не дожидаясь, пока герой войдет или выйдет из кадра. Этот ритм, честно говоря, по-тихому впечатляет. Еще совсем недавно было очевидно, что нашим режиссерам трудно снимать интерьеры, не получается у них. А вот с ритмом все еще беда даже в фильмах профессионалов-первачей.

Висбаденский фестиваль сделал также оммаж «Ленфильму», посвятив ему – в пору грозящей смерти под знаком приватизации – программы фильмов, дискуссии, доклады. Такова солидарность европейцев, которой нам, кроме прочих трудоемких и необходимых свойств, недостает.