Что нам «Искусство кино»?

Просвещенному читателю журнала «Искусство кино» — а другого у него не может быть по определению — не приходится объяснять, из какого корня вырос этот вопрос. Читатель только вправе уточнить, а как быть с первым вопросом: «Что он Гекубе?», то бишь журналу «Искусство кино»?

С радостью согласился ответить — «что мне Гекуба, что нам Гекуба?», — а потом будто врос в землю, подобно Сократу. И прекрасно понимаю, что, в отличие от Сократа, не сумею выстроить более или менее вразумительную цепочку вопросов и ответов. Мысли сразу разбегутся в разные стороны, и связать нити-смыслы в некое единство так и не удастся.

Начну с самого напрашивающегося. Восемьдесят лет — срок, вызывающий удивление и восхищение. Как это удалось в стране, которая пережила в ХХ веке несколько серьезных исторических катаклизмов, после которых, казалось, все рухнет в тартарары и придется начинать с нуля? То, что журнал живет и здравствует, остается загадкой, наверное, и для тех, кто его выпускал и продолжает выпускать.

«Искусство кино» — это, несомненно, серьезный культурный бренд, завоеванный благодаря высокому интеллектуальному уровню журнала.

Далее. «Искусство кино» — это четкая мировоззренческая позиция, которая как раз в силу своей «модерности» исключает любое «кружковое сознание» (если не ошибаюсь, выражение Аверинцева), что следует отнести не только к «патриотически» мыслящей интеллигенции (для которой страна как раз и превращается в «кружок»), но даже к своим единомышленникам.

Смею надеяться, что мой голос по-своему репрезентативен. Порукой тому — пусть эпизодическое, но многолетнее сотрудничество с журналом. Остаюсь пусть не регулярным, но отзывчивым и вдумчивым его читателем, горжусь знакомством и дружбой с некоторыми сотрудниками журнала на протяжении многих лет.

Увы, некоторых из них уже нет в живых. С особой печалью вспоминаю Ефима Левина, с которым, живи мы в одном городе, возможно, были бы близкими друзьями. Встречались редко, только в редакции, садились в стороне, разговаривали.

О чем говорили, не помню, наверное, обо всем, меньше всего о быте. Запечатлелось, что это не были дежурные встречи. Было о чем говорить, когда перед тобой свой человек. И еще, что вычислила память, — отзывчивость, внутреннее спокойствие, мягкая ироничность, то, что можно назвать крепостью души. Увы, таких людей, как Ефим Левин, начинают особо ценить, когда они уходят из жизни. А я по-прежнему думаю, что мир держится на таких глубоко укорененных в культуре людях.

Наконец, последнее. Теперь мой взгляд — это уже взгляд извне, из другой страны, из другой культурной традиции. В которой — будем честны и в юбилей — читателей журнала осталось совсем немного. Нет-нет да и выясняется, что журнал читают, кто-то его отслеживает и даже на него ссылается.

Попробую задать свой первый вопрос, понимая, что настоящий вопрос не должен быть равен ответу («Вопрошание есть благочестие мысли», — говорил мудрый Хайдеггер).

Есть время жизни журнала, есть время жизни Большой страны, есть время Времени (время как культурная эпоха). Как они соотносились, как соотносятся?

Кто возьмется ответить на такой дико провокационный вопрос, тем более когда не знаешь толком предмет? А если даже знал бы, многое ли изменилось бы? Изнутри лучше видно одно, извне — другое, при дотошном изучении точнее видятся детали, при взгляде издали — некий целостный образ. Одно не исключает другое.

Многое говорит уже цепочка названий-смыслов от «Кино и жизнь» через «Пролетарское кино» и «Советское кино» к более позднему, сохранившемуся до сих пор — «Искусство кино». Уже по этой цепочке, через голову эмпирических фактов, пусть скорее интуитивно, но с большой долей вероятности можно сказать следующее. На протяжении долгих десятилетий, практически нескольких эпох, журналу было трудно, порой невозможно разорвать идеологический диктат, вероятно, многим авторам приходилось изгибаться, некоторым в этой позе стало со временем даже комфортно, но по мере того, как идеология становилась все более оголтелой и косной, тем больше журнал сопротивлялся, тем более вырывался из идеологических тисков, и как только время оказалось относительно благоприятным, сумел перестроиться, сохранив свою независимость и ангажированность лишь тому, что я выше назвал «модерностью».

Это — главный итог восьмидесяти лет деятельности журнала.

…Почему-то сейчас, в этот миг, по памяти, ничего не перепроверяя, вспоминаю статью Г.Померанца о Чечне (такой некиношный автор, но в журнале «Искус-ство кино» он кажется совершенно своим). Вспоминаю «Запечатленное время» А.Тарковского. Подробности уже толком не помню, но что-то врезалось в память так сильно, что через этот образ стал воспринимать и оценивать многие и многие фильмы. Вспоминаю статью М.Туровской о Чехове в театре и в кино (признаюсь, у Туровской в Болшеве учился оставаться простодушным зрителем. В ее статьях в «Искусстве кино», при всех интеллектуальных прозрениях, есть это, недоступное многим — мне в том числе, — простодушие). Помню мини-рецензии Л.Аннинского — еще и потому, что так и не научился следовать чеховскому призыву «лучше недосказать, чем пересказать». Остались в памяти две статьи Е.Стишовой, одна уже давняя о «Пяти вечерах» Н.Михалкова, другая более близкая — о «Магнитных бурях», обе о «запечатленном времени», к которому критик особенно чуток. Дискуссия о грузинском кино с забойной статьей Ю.Богомолова, на мой взгляд, не потеряла своей актуальности и сегодня. Хотелось бы на новом витке нашего развития разобраться, что такое «действительность» в кино, можно ли избежать в кино (шире — в искусстве, еще шире — в истории, в культуре, в самой жизни) «мифологизирования», если нельзя, то следует ли разделять «миф» и «миф», и, наконец, не кончилась ли эпоха «национального кино», которое в лучшем случае опадает сегодня, как красивые, декоративные кристаллы. Из самых последних откровением стал номер журнала о сериалах. Признаюсь, относился к сериалам с некоторым высокомерием, теперь, если позволит время, просмотрю их сквозь подсказки журнала. Осталась в памяти беседа с Ю.Афанасьевым: расколдовывать приходится не только Россию, в меру своих сил занимаюсь этим в Азербайджане. И самое удивительное: вдруг оказалось, что в Азербайджане кто-то (некоторые локальные молодежные аудитории) готов это услышать. Действительно, Время — это не хронология, и что-то в нем происходит помимо наших вычислений…

Наверное, список значительно больше, но пока ограничусь тем, что спонтанно подсказала память.

Потом Большая страна развалилась, не только оставив глубокий след в истории

ХХ века, но, продолжая сохраняться в сознании людей (хорошо это или плохо, вопрос особый), которые не могут, не способны перестраиваться в унисон с изменением политической карты мира.

Журнал мог развалиться. Время требовало иного — броскости, информационного напора, мгновенных, почти рекламных, оценок. Кому нужны были в то десятилетие здоровый консерватизм, вдумчивость, теоретическая основательность?

К тому же на смену идеологическим тискам заступили другие, еще более грубые, беспардонные. Может быть, пора признаться, что своеволие и корыстность на персональном уровне подчас страшнее и опаснее догматической идеологии. Редакции пришлось поменять многолетний адрес, научиться соблюдать различные инструкции (финансовые, налоговые, и пр., пр.), научиться жить буквально, как в бушующем океане, в котором плавает утлый деревянный плот. Но журнал выжил, не утратил позиций, сохранил свой уровень, своих читателей.

…Замечу — нотабене! — в 90-е многие говорили: «главное выжить», «выжить любой ценой». Но прошло время, и оказалось, что не выжили те, кто особенно ратовал за «любой ценой» и тем самым признавал, что внутренне смирился, разочаровался, распался. «Искусство кино» выжило не «любой ценой», а сохранив, если позволить себе пафосный стиль, свое лицо и свою осанку…

Коли мои заметки не юбилейный панегирик, а трезвая оценка большой работы, то позволю себе сказать вот о чем.

Конечно, очень здорово, что то, что в прежние времена было подспудной — «вопреки» — ориентацией журнала, стало открытым, явным, целеустремленным. Я имею в виду западное кино, кинофестивали, интервью с зарубежными мастерами и многое другое в этом направлении. Но…Не могу принять и понять пренебрежение и предубеждение журнала по отношению к тому, что называлось «советское многонациональное кино». Ныне оно называется «кино независимых стран», а если убрать политическую риторику — просто «постсоветское кино».

«Искусство кино» не обязано возвращаться к «советскому многонациональному кино» в новой его ипостаси. Предмет «искусство», конечно, привлекательнее, чище, благороднее, в нем куда приятнее оттачивать и журналистские, и кинокритические, и киноведческие перья. А «искусства», кто спорит, больше «там», где умеют замечать не только американское, но и корейское, иранское, турецкое, тайское кино. Соглашусь.

Но, во-первых, и на периферийном пространстве советской империи были созданы подлинные продукты арткино, причем в диапазоне от упоения орнаментально-этнографическим (когда-то Параджанов проложил дорогу этой взрывной, пульсирующей этнографичности) до резкой разоблачительности на грани гротеска и сарказма.

Во-вторых — может быть, самое главное, — здесь кипели (и пока еще не утихли) нешуточные страсти, сталкивались старые и новые мифы, современность (действительность?) искала свой язык и пыталась преодолеть собственную немоту, разоблачение «своих» соседствовало с разоблачением «других», от которых, думалось, все национальные беды. Здесь многое перепутано и перекручено, здесь еще предстоит расколдовывать и расколдовывать, здесь нет сложившегося, «готового» разделения на мейнстрим и арт, поскольку непонятно, то ли двигаться в самое пекло глобального мира — ведь речь идет о самом глобальном из всех искусств, — то ли пренебречь всеми этими фестивалями, обменами и попытаться открыть самих себя, не боясь упреков в провинциализме.

Кому, как не теоретическому журналу, ринуться в этом направлении, понять культурную онтологию своего «присутствия» в мире (хайдеггеровский термин помогает мне сегодня, во многих случаях жизни означая полноту бытия, открытость будущему, преодоление любой «безличности»). И разве не стала бы культурным явлением нового времени дискуссия, к примеру, о казахском кино, если бы «новый» Ю.Богомолов (а может быть, и тот самый, если его это увлечет) написал бы такую же провокационную, в хорошем смысле слова, статью, где в одном проблемном поле оказались бы и «Кыз Жибек», и «Конечная остановка», и «Гибель Отрара», и «Охотник», и «Кочевник», и «Монгол», и даже «Борат» (список можно продолжать и продолжать). Вот бы кипели страсти, подключился бы казахский истеблишмент… Разумеется, ринулись бы защищать честь мундира сами казахские кинокритики (чем они, сегодняшние, хуже тех давних, грузинских?), а может быть, наоборот (все-таки другие времена), раскололись бы, не было бы единого фронта. В целом вопрошание оказалось бы много шире ответов, какими бы глубокими и дипломатичными ни оказались ответы. А в результате мы многое узнали бы о себе самих — и в Казахстане, и в России, и в Азербайджане, и в Грузии, поскольку, на мой взгляд, наш хронотоп называется просто — «после СССР».

Как постскриптум некоторые разрозненные заметки-воспоминания.

…Всегда гордился тем, что оказался автором такого журнала, как «Искусство кино». Горжусь и сейчас. Благодарен редакции (и лично Е.М.Стишовой) за то, что, преодолевая комплексы, нежелание кого-то задевать или шокировать, написал об азербайджанском кино нулевых. Меня не волнует (не очень волнует), что те, кому сегодня доверено решать, что снимать в Азербайджане, не обратили на статью внимания (или сделали вид, что не заметили). Убежден, что «рукописи не горят». Они просто ждут своего часа.

…До сих пор не могу понять, кто меня включил в советскую делегацию на Чехословацком кинофестивале в Банска-Быстрице (когда это было?). Но с огромной долей вероятности могу предположить, что все решила моя публикация в «Искусстве кино». Советская делегация оказалась для меня настолько своей, что я сразу преодолел свою замкнутость и провинциальность (остались самые добрые вос-поминания и о В.Фриде, и о Е.Григорьеве, и о Н.Зархи). На обсуждении чехословацких фильмов (тогда это была единая страна) больше всего говорил о фильме режиссера Иржи Менцеля, к которому до сих пор испытываю глубокую симпатию.

(…Не могу удержаться, чтобы не признаться в симпатии и ко всей чешской культуре, где главный герой-парадигма Швейк. У нас в городских байках много швейковского, но на официальном уровне мы предпочитаем цветистую выспренность, а по существу мертвечину. Боимся себя, боимся мира.)

Только позже доброжелательные ко мне «свои» разъяснили, что я не заметил некоторые насупленные официальные лица, что по негласному регламенту следовало прежде всего говорить о признанных «генералах» чехословацкого кино.

…Удивился, когда редакция предложила мне отправиться в Ашхабад — писать для журнала статью о фильме Ходжакули Нарлиева «Фраги, разлученный со счастьем», о классике туркменской литературы Махтумкули. Как позже мне доверительно сообщили, главный редактор (кажется, это было время Е.Суркова) не сразу согласился с тем, что в командировку от журнала посылается критик со стороны. А мне, признаюсь, и сегодня приятно, что за меня хлопотали в журнале и в целом я их не подвел.

Закончу словами уже цитированного классика: «И облик каждой складкой говорит, что он живет». Это и есть присутствие, если мыслить понятиями другого, также цитированного классика.

Ничего другого нельзя пожелать журналу, который во многом осуществился и продолжает оставаться разомкнутым и открытым.

Баку