Нам показалось важным дать голос разным по характеру, по типу мышления участникам программы «Кинотавр. Короткий метр». Мы публикуем небольшую заметку режиссера картины «Возвращение Эркина» Марии Гуськовой (третий приз программы Cinéfondation Каннского фестиваля в 2015 году, диплом «Кинотавра») и интервью с режиссером фильма «Масоны» Дарьей Власовой (диплом Гильдии киноведов и кинокритиков, диплом питчинга за проект «Молодая Зина»).

ДАРЬЯ ВЛАСОВА: «ВО МНЕ НЕТ РЕВОЛЮЦИИ»

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. В конкурсе короткого метра нет ни одного по-настоящему смелого фильма, такого, о котором сказали бы: «Не знаем, можно ли это показать…» Большинство работ какие-то, если не подбирать слова, трусливые. Какие-то анекдоты или странные квазисоветские истории. При этом невидимая хитрость этой самой российской – закодированной – жизни не трогается. У вас нет такого ощущения?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Понимаю, о чем вы говорите. Я просто не думаю, что это неправильно. Не отношусь к этому враждебно, как раз потому, что я – часть всего этого. Такая же несмелая, как все остальные. Во мне нет революции. Может, есть, но в каком-то чисто схематическом плане.

У меня ощущение, что если говорить не в лоб и громко, а тихо, но внятно, то, может, эффект будет сильнее. И хотя наша реальность меня заботит, пока не могу это все переварить. Нужна дистанция.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. В какие-то периоды российского кино, когда приходили большие режиссеры типа Калатозова, Хуциева, Климова или еще кого-то, на тебя новое время, если можно так выразиться, перло. Ты видел, как жизнь поменялась. Атмосферой, воздухом своей картины режиссер это показывал…

НИНА ЗАРХИ. Верно. Но я вижу это изменение воздуха и сегодня – в картинах Сигарева и некоторых других авторов. Не обязательно должна быть прямая социальность. В советские годы нужно было быть Абдрашитовым и Миндадзе, чтобы честно говорить о жизни, протестуя против ее мерзостей. Уходить в иносказание, в притчу, пряча стрелы в подтекст. Фильмы Сигарева про наше время, когда каждый знает, идя по улице, гораздо более многонаселенной, чем во времена Хуциева, что он остается совершенно один. И если рухнет на землю, то вряд ли кто-то подойдет, поднимет его, приведет домой, накормит. А если и сделает, то это будет такой странный хмырь, как герой Гоши Куценко. Все «кухни» были заодно, все знали, что там наверху – картонное старье из анекдотов, оно завтра сдохнет. А мы все равно сохраним свою великую русскую культуру, духовность, те самые скрепы, в которые, кстати, все верили тогда, разумеется, не называя их так. Окуджава про них пел, и Высоцкий.

Я считаю, молодым режиссерам тогда было легче вступать в искусство, потому что знаки времени были гораздо более зримыми. Достаточно было просто поставить Высоцкого в кадр, и все понимали, кто твои герои, твоя среда, где твои берега. Сегодня такой отчетливости в союзах и разведении на полюса нет. Близкий товарищ, коллега-интеллектуал может считать, что Крым – наш. Ваши «Масоны» в контексте такого разговора о современности очень актуальны. Чтобы выявить в себе и товарище единомыслие, нужно сбиться в секту. Заострить – для ясности – общую позицию.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Очень важны в фильме музыкальные элементы. Вы дали нам, с одной стороны, рамочку и дистанцию, а с другой – объяснение того, что хотите сказать.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мне особенно важна там женщина. Она мне дорога, потому что не нарративная…

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. У вас вообще картина не нарративная…

НИНА ЗАРХИ. Мы говорили о робости в обращении молодых авторов с сегодняшней реальностью. Об отсутствии в кино дебютантов социального, гражданского интереса.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Редко у кого чувствуется нерв времени.

НИНА ЗАРХИ. Внешне самым погруженным в социальную реальность дебютом стал «Тряпичный союз» Местецкого. Правда, герои не сего­дняшние, а начала 2000-х, когда мальчики хотели что-то совершить, но не знали что. Что-то изменить, но не знали как. Сегодня власть уже идеологизировала мальчиков, оформила их смутные желания.

Или Анна Меликян – в эйфории гламура, похожей на истеричную агонию, – в «Звезде», например, она тоже фиксирует время.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Я не очень понимаю. Вам не хватает кино, которое схватывает время, но это же, в общем, формальные признаки истории, они мало что отражают.

НИНА ЗАРХИ. Я про это и говорю. Можно показать время, но сути не схватить. А можно сделать «Фауста», и это будет про сегодняшний день.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мне кажется, даже «Пионеры-герои» лучше ухватили время, мне очень понравился фильм. А от картины Местецкого у меня было странное ощущение. Практически весь фильм держит крепко, а потом… Я даже могу понять людей, которые уходят еще до титров. Просто потому, что… «ну здорово».

НИНА ЗАРХИ. Пошутили, посмеялись и разошлись.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Хотя вроде бы я знаю эту реальность и герои как раз мне близки. Но это не та реальность, которую я чувствую. И эти ребята, которые качаются и придумывают идеологию, – персонажи все узнаваемые. Все правильно, все вроде там на месте. А цельного впечатления нет.

Теперь о себе. У меня нет предпосылок быть смелой. Я живу в Москве, росла в эпоху, когда не было никаких волнений. Телевизору я не верю. Пока нет близости войны...

«Масоны», режиссер Дарья Власова

НИНА ЗАРХИ. Вы, ваши друзья считают, что это только в телевизоре идет война?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Это абсолютно другой план, параллельная вещь. Невозможно верить в войну, не побывав на ней. Это как взо­рванные башни-близнецы – как бы нереальность. Можно сопереживать этому на уровне чтения романа. Пока это не произойдет с тобой…

НИНА ЗАРХИ. А какую реальность вы можете переживать как свою? Так всегда было, кроме Великой Отечественной. Афган тоже был где-то там, Чечня тоже.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Не уверена, что сейчас можно чему-то верить, Фейсбук тоже… стена. Я думаю насчет войны… Вы говорите, что мы не знаем каких-то вещей, что мы необразованные. И это правда, но это абсолютно нормально.

НИНА ЗАРХИ. Я говорю о войне как установке на агрессивность, на то, что всем правит разделение на своих и чужих. И эти чужие совсем рядом.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Причем чужие – это не власть, как было раньше, а просто отторгаемые тобой люди.

НИНА ЗАРХИ. Это тоже состояние войны. Не только то, что мы взяли Крым и это теперь приравнено к тому, что мы дошли до Берлина. И вот я не представляю себе, что молодые авторы, режиссеры могут всего этого не замечать. Это же не из телевизора, а из жизни.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Я хотела сказать, что не верю никаким источникам информации, поэтому я не могу испытывать ненависть к чему-то, все подвергаю сомнению. Всегда. Наверное, это мое личное свойство, но, возможно, моего поколения.

НИНА ЗАРХИ. Любой человек, входя в мир, чувствует отдельно себя и отдельно мир, чувствует опасность, исходящую от него, необходимость адаптироваться. В чем для вас тогда эти знаки опасности или намеки на то, что вы должны чему-то сопротивляться, что-то преодолевать? Что тогда для вас реальность?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. У меня нет прямого взаимодействия с миром, я чувствую и перевариваю все в форме отголосков. Взаимодействую с миром на уровне того, что услышала. Но это и есть дистанция. Когда я что-то слышу, для меня оно происходит не здесь и сейчас. Есть ощущение виртуализации, того, что мы все в каком-то коконе живем, это чувствуется.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. А вы нуждаетесь в том, чтобы кто-то с вами разговаривал, скажем, продюсер или сценарист, которого вы ищете сейчас? Чтобы появился, я даже не могу сказать «соавтор», – партнер, товарищ в творческом смысле слова.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Да, безусловно. У меня крайне мало таких людей, есть один – мой муж, с которым я советуюсь. Мы с ним учились вместе. Сейчас он больше в киноведение ушел, пишет кандидатскую.

НИНА ЗАРХИ. Когда вы начинали делать «Масонов», вы сразу поняли, что это короткий метр? Или эта история вполне могла бы вырасти изнутри? Вы знаете бэкграунд своих героев, понимаете, откуда они, что собой олицетворяют. Могли бы вы сделать историю на полтора часа? Это всегда интересно, когда смотришь короткий метр.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Идея возникла еще на первом курсе – масоны, комедия… Но сценарий я написала только на пятом курсе, потому что казалось, что это очень сложно, невозможно. Когда начала писать и еще раньше, когда стала придумывать персонажей, мне просто очень понравилось придумывать, что с ними происходит, как они живут. Я хотела сделать полный метр. Когда фильм уже был готов, подумала о том, что можно было бы расширить историю. Но через год перегорела. Хотя нет, я такой человек – надо ко мне подойти и чуть-чуть толкнуть меня, я отшатнусь и, может, что-то сделаю.

НИНА ЗАРХИ. Но вы в этой картине сказали все, что хотели сказать? Если бы вам предложили писать заявку – как всегда требуют на любой студии, любой продюсер, – вы бы в заявке указали: «короткий метр»?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мне бы очень хотелось работать с этими персонажами и дальше, но это будет уже по-другому. Проходит время, и я меняюсь, наверное. У меня проблемы не только с целеполаганием. Мне нравится, когда люди рассказывают мне, про что мое кино. По-простому: фильм про необходимость веры, заложенной в человеке. Любым способом. Но я больше люблю слушать других и меньше говорить, про что мое кино.

НИНА ЗАРХИ. У вас есть ощущение, что сегодняшнее образование встроено в потребности кино ХХI века? Дело даже не конкретно в мастере, а в самой системе. В Мюнхенской школе, скажем, вообще ничего не объясняют, сразу дают камеру. Как и Разбежкина это делает. А потом на снятом материале делают разбор. Или, скажем, показывают известную картину задом наперед и заставляют монтировать. Есть масса разных методов. Чего вам не хватало – в плане какой-то дерзости, эксперимента? Идет ли вообще речь о новых киноязыках?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Идет, наверное, в каких-то локальных сообществах, а в рамках ВГИКа – нет. Я шла туда, чтобы снимать на пленку. Не было потребности в том, чтобы меня чему-то научили, но было желание получить доступ к ресурсам – фильмам, книгам, познанию. Нравились какие-то предметы гуманитарного характера. Именно по профессии были какие-то очень важные вещи, например монтаж. Но не могу сказать, что это тот формат образования, который я считаю правильным. Многие люди, которые со мной учились, были разочарованы. Уходили в другие школы или вообще из профессии. Доучивались, не сняв ни одного фильма.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Вы тоже где-то еще учились?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Постоянно на каких-то небольших воркшопах, мне это тоже много дало. Но сейчас я уже не хочу тратить еще пять лет жизни. Я два месяца училась в La Fémis в Париже, мы снимали документальное кино. Там есть такой «летний университет», и было очень здорово. У нас были кураторы, тьюторы, мы общались, и это было смешно. Каждый день французы говорили: давайте обсудим вашу идею, поговорим. А мы с девяти до шести фильмы смотрим… И я не люблю говорить. Отвечала: пожалуйста, но я еще не успела подумать. В итоге я сняла мокьюментари, потому что там я очень четко поняла, что у меня проблемы с документальным мышлением, мне нужно строго все контролировать. В целом я довольна обучением, потому что меня никто не ограничивал. Не было никакого отбора, контроля, следования каким-то канонам.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Вы знаете, сейчас в России тридцать киношкол, кроме ВГИКа, и молодые люди просто расползаются по разным местам. И все они хотят чего-то «невгиковского». Нам кажется, что ваш фильм – зрелый и вы совершенно готовы к большому фильму.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Готова, но чувствую, что если мне скажут: «Снимай, за три месяца доработай сценарий», то мне точно нужно будет время.

Проблема в том, что я пока не могу найти человека, с которым могла бы вместе писать. У меня всегда есть свои истории, а у сценаристов другой подход. На питчинге я представляла свою историю: вот молодая девушка приезжает в северный город преподавать детям, но их там не осталось, одни старики, и ее распределяют в дом престарелых.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Вы комедиограф?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мне говорят: «А может, лучше это будет не девушка, а ­хулиган?» Я понимаю, что это смешно, но невозможно. Эту историю я не хочу делать комедией.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Но у вас в фильме есть ироничность, кажется, что это сегодня даже не то чтобы современно, а такой, можно сказать, пропуск в кинематограф, в том смысле, что российская жизнь так идеологически заморочена – туда нельзя, сюда нельзя. Ирония – своего рода отмычка, которой ты пользуешься, чтобы сказать о чем-то важном. Но это важное не опасно в смысле цензуры. Мне показалось, что одна из метафор для всей программы короткого метра – название фильма Алексея Камынина: «Это не я». Это так точно относится ко всем молодым авторам, которые здесь находятся. «Это не я», какая-то страна имени Жоры Крыжовникова, в которой мы существуем. Вы заметили эту явную или скрытую комедийность, какое-то гетто издевки, в котором скрываются авторы? Все хотят чуточку постебаться.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Заметила. Но пока я для себя фильмы делю так: либо ироничные, либо спокойные. Спокойные – не все, но многие – мне нравятся. Я ненавижу сравнивать.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Вы нам интересны не только как отдельный персонаж, но и как человек своего времени, своего поколения. Что-то вас привлекло в программе короткого метра?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мне понравился фильм «Таня», картина «Мой брат Бэтмен». Там есть какие-то вещи, которые я, наверное, не смогла бы сделать.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. А «Настя», Portfolio?

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мы с Кириллом Плетневым уже год встречаемся на разных фестивалях. Я почему-то очень мало ожидаю от актеров, но здесь подумала: как здорово.

НИНА ЗАРХИ. Есть картина, которая меня интересует, – «Как жизнь без любви». Я ее не видела, но Бакур Бакурадзе представлял как работу, снятую совершенно иначе, чем это делают выпускники ВКСР и ВГИКа. Это картина из его мастерской в Московской школе нового кино.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Эту школу я чуть-чуть знаю, не так много их работ видела, но мне интересно было бы туда походить. Я бы с удовольствием у Бакура поучилась, просто посуществовала бы рядом, в его среде. Что касается этой картины, она была самая первая, я ее не смогла посмотреть. «Кира» мне понравилась, то, как там герои общаются. Но, честно говоря, не думаю, что это что-то совсем иное. Мне больше «Таня» понравилась и «Возвращение Эркина». Мы с оператором эти картины много обсуждали…

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Свой, родной оператор у вас теперь уже есть.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Мы с ним в каких-то пределах одинаково смотрим на вещи, но при этом еще и дискутируем. Перед нашим показом был фильм «Пирожки». Мы были под впечатлением. С одной стороны, дурацкая история, но нам понравилась. Героиня просто взяла и разрубила человека.

НИНА ЗАРХИ. Остраняющая ирония, дистанция, условность, которая позволяет автору постебаться над хоррором.

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. При этом это не стилизация, не копирование Тарантино – спокойный рассказ.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Как и в отличном коротком метре прошлого года «Нечаянно» того же Крыжовникова, надоело его вспоминать.

НИНА ЗАРХИ. Там совсем другое: из анекдота вырастает страшное обобщение, серьезная драма…

ДАРЬЯ ВЛАСОВА. Даже сейчас, когда я смотрела историю Крыжовникова, я восхищалась, конечно, его комедийным талантом. Он пишет десять шуток, и все десять работают. И потом я смотрю свой фильм или Portfolio – видно, когда шутки написаны, но не работают.