Elena Stishova. Marriage banquet with a vengeance
Analysis of a unique aesthetic form of the actual narration about Chernobyl tragedy by helmer Alexandre Mindadze. Different approaches to the Competition entry of Berlinale are considered. According to the article, whereas Western press referred to INNOCENT SATURDAY as catastrophe movie, it is rather a profound metaphorical parable.
INNOCENT SATURDAY, metaphor, Alexandre Mindadze, parable, Chernobyl, catastrophe movie
Alexandre Mindadze: «We were making our film about «always»
Interview by Nina Zarkhi
Zara Abdullayeva. Novel-fantasy
The Berlin Panorama entry TARGET by Alexandre Zeldovich is treated in various aspects of the fresh in Russian cinema trend of art-mainstream. Style of the first post-Soviet futurological film is primarily seen as both the focus and contents of the picture.
Art-mainstream, Berlinale, Alexandre Zeldovich, conflict, TARGET, style, futurological film
Alexandre Zeldovich: «Not to become crowfoot»
Interview by Elena Paisova
UFO and dances on the volcano
International press on Russian entries at Berlinale (INNOCENT SATURDAY, TARGET).
Nina Tsyrkun. Sending up to the wilds
Coverage of the latest Berlinale-2011. Observing mostly the Official selection, the author argues that ideologically the films in Programme are united by the cut-through theme of sending up to the wilds as testing humankind and insistent calling for missionary in the world of overwhelming chaos and prognostication of Apocalypse.
Berlinale-2011,TRUE GRIT, KHODORKOVSKY, SLEEPING SICKNESS, A TORINOI LO, sending up to the wilds, mission, prognostication
Jeanna Vasilyeva. Divorce in Iranian style
Review of Asghar Farhadi's NADER AND SIMIN, A SEPARATION (Iran).
The Golden Bear winner by the Iranian filmmaker Asghar Farhadi's NADER AND SIMIN. A SEPARATION is considered as the attempt at rare synthesis of art-house and genre cinema, uniting intricate polyphonic structure of intelligent idea with melodramatic or criminal comedies. The film is seen in the context of the helmer's creation against the background of the nowadays Iranian cinema.
Berlinale, NADER AND SIMIN, A SEPARATION, The Golden Bear, ambiguity, political gesture, psychological thriller, frame, Asghar Farhadi
Anton Dolin. A story (not) about a horse
Review of Bela Tarr's A TORINOI LO (Hungary — France — Germany — Switzerland — USA).
Artistic texture and the intricate philosophical concept of the Hungarian helmer Bela Tarr's A TORINOI LO is analyzed. A true episode from Friedrich Nietzsche's biography as the starting point of the conception ushers in consideration of the vital metaphysical and moral problems as they appear not only in the Tarr's fim, but also in creation of such great Russian writers as Tolstoy and Dostoevsky.
Apocalypse, Bela Tarr, Berlinale, Nietzsche, CRIME AND PUNISHMENT, the last film, A TORINOI LO
Vika Smirnova. After Apocalypse
Review of Bela Tarr's A TORINOI LO (Hungary — France — Germany — Switzerland — USA).
Two major methodological principles of Bela Tarr's creation are treated through A TORINOI LO — that is minimalistic cut and theatricality, which allows him create metaphorical stories. Through the examples of the other Tarr's films the author dwells on such important peculiarities of his aesthetics as the sense of spontaneity, symbolic mediation of the image, endless prolongation of the image, refrains, circular sliding, etc.
Bela Tarr, story, minimalism, parable of Apocalypse, theatricality, A TORINOI LO, extinction of life, entropy
Zara Abdullayeva. Trial of anonymity
Review of Rodrigo Moreno's UN MUNDO MISTERIOSO (Argentine — Germany)
The nature of screen simulation of time is analyzed through the reviewing of Rodrigo Moreno's UN MUNDO MISTERIOSO. Improvisation as the structure-forming of daily routine is the key condition of the style of contemporary post-Impressionism and the Argetinean helmer as its adherent.
Berlinale, Buenos Aires, time, cinema observation, Rodrigo Moreno, daily routine, habitation, UN MUNDO MISTERIOSO, a man of background
Olga Shakina. Visit of Minotaur
Review of Michael R. Roskam's RUNDSKOP (Belgium — Holland).
The possibilities of genre cinema, mainly criminal thriller are analyzed as singling out the problem of man's self-identification in radically changed global world. Basing on Michael R. Roskam's RUNDSKOP, the author concentrates on transformation of existentional theme of 'a deadman cruising' into epic of a hero's survival in post-polar world devoid of clear-cut notions of god and evil.
Belgium, RUNDSKOP, heroic epic, hormone mob, Michael R. Roskam, post-polar world, self-identification, false
Andrei Plakhov. Post-totalitarian Impressionism
Review of Paula Markovitch's EL PREMIO (Mexico — France — Poland — Germany).
Characteristic features of modern Argentinean cinema are specified on the example of Berlinale-2011's winner EL PREMIO by Paula Markovitch.'s: ardour of phenomenology of province, its imagination with a shift towards Surrealism, sentiment and sluggishness of inner movement.
Argentinean school, Berlinale, junta, secrecy, Paula Markovitch, political protest, EL PREMIO
Tamara Dondurei. Against interpretation
Review of Wim Wenders' PINA (Germany — France — Gr. Britain).
Evolution and implementation of the original conception by Wim Wenders in his PINA presented at Berlinale-2011. Various phases of work by Pina Bausch, from etudes with the dancers on the themes suggested, up to the complete stage construction are analyzed as well as the method of Wenders himself. The author arrives at the conclusion about the isomorphism of the approaches to the comprehension of human behavior, imagining a character, portrayal of people and townscapes.
Pina Bausch, Wim Wenders, Le Sacre du printemps, category of momentariness, Caf? Mueller, Kontakthof, Pina in 3D, Harvest moon, involvement, experiment
Igor Sukmanov. Towards Swans
Review of Hugo Vieira da Silva, Heidi Wilm's SWANS (Germany — Portugal).
Various forms of contemporary cinema's interest towards its own nature are analyzed. An intellectual drama SWANS by Hugo Vieira da Silva and Heidi Wilm is treated as phenomenological study of verbal nonsense and search of sense through contemplation of things and human body. The author argues, that the film in question is the experiment, proving subject matter as the evidence of cinema as moving pictures par excellance.
Berlinale, intellectual melodrama, SWANS, tactile, contemplation, body, estrangement
Elena Plakhova. A wrong film
Review of Jonathan Sagall's LIPSTIKKA (Izrael — Gr. Britain).
When analyzing the Jonathan Sagall's LIPSTIKKA with its leftist Radicalism the author points out to nowadays festival market condition overshadowing the artistic value in favor of political scandal. Treatment of aesthetic and ideological nature of the film clears up ambiguous interpretation and polar characterizations of the helmer's message.
Berlinale, Lipstick, Jonathan Sagall, Izrael, lesbian love, Palestine, psychoanalytical thriller, scandal
Olga Shakina. In search of Erich
Review of J.C. Chandor's MARGIN CALL (USA).
The extention of frontiers primarily framed by thriller as genre is analyzed. The new stuff of economic and financial problems implies the change in rules of ideal narration; interrelations become the only catalyst of suspense.
Human-unhuman, antagonistic pairs, MARGIN CALL, rules of narration, J.C. Chandor
Marina Drozdova. Archeologists under the big top
Review of Werner Herzog's CAVE OF FORGOTTEN DREAMS (Canada — USA — France — Germany —
Gr. Britain).
Dmitry Desyaterik. Mother, lies and camera
Review of Milcho Manchevski's MOTHERS (Macedonia).
Kirill Razlogov. Bergman in the context of Berlinale
An outline of Ingmar Bergman's creative work as a meditation on his major retrospective in Berline.
Larisa Malyukova. Paper games
Portrayal of the animation classic, legend of silhouette cinema Michel Ocelot. Basing on his latest full-length LES CONTES DE LA NUIT in 3D, presented at Berlinale, the author studies evolution of style and method by Ocelot, his innovations such as cutting out of plain paper, work with mirrors, computer graphics, stereocinema and 3D.
Michel Ocelot, tale, LES CONTES DE LA NUIT, silhouette animation, universalism, cinema installation
Sergei Fomenko. Taboo revived
Freak-culture and FREAKSHOW of Drew Bell.
Roman Gutek: «One school move forward»
Interviewed and commented by Dina Nazarova.
Alexandra Novozhenova. «How soon is now»
Symposium stuff.
Tarin Simon: «We just repeat the ever existed»
Conversed by Hans Ulrich Obrist.
David Weiss: «We act as hunters»
Conversed by Beatrix Ruff.
Leigh Ledare. Portrait of interrelations
Conversed by Tom Eccles.
Gilad Ratman — Andre Rotman — Alex Klein: «Not everyone catches up with one's works»
Conversed by Tim Griffin.
Marina Abramovich. The place of a spectator is sacred
Andrei Shcherbinin. A revolver
A script.
Daniil Dresvyannikov. Waftage
A script.
]]>
Елена Стишова. А свадьба пела и плясала
Статья представляет анализ самобытной эстетической формы, в которую облек актуальное и сего-дня повествование о Чернобыльской трагедии Александр Миндадзе, автор сценария и режиссер фильма, показанного в Берлинском конкурсе. Критик разбирает разные подходы к картине, которую западная пресса отнесла к жанру фильма-катастрофы, выявляя узость такого определения для метафорического, притчевого, философского кино Миндадзе.
«В субботу», метафора, Александр Миндадзе, притча, фильм-катастрофа, Чернобыль
Зара Абдуллаева. Роман-фантазия
Стержень статьи, посвященной показанному в Панораме Берлинале фильму Александра Зельдовича «Мишень», — рассмотрение в разных аспектах нового для российского кино тренда — артмейнстрим. Разбирая особенности стиля этого первого постсоветского футурологического фильма, автор обращает внимание на то, что именно на него сфокусирована картина, именно он становится ее содержанием.
Артмейнстрим, Берлинале, Александр Зельдович, конфликт, «Мишень», стиль, футурологический фильм
Нина Цыркун. Посылание в дебри
Обзор фильмов, вошедших в конкурсную программу Берлинале-2011. В статье утверждается, что большинство официально отобранных картин объединяют две взаимосвязанные темы: «посылания в дебри» как испытания человечности и надежды на появление миссионерской личности, которая поможет найти выход в тупиках пришедшего в хаос, находящегося на грани Апокалипсиса мира.
Берлинале, «В субботу», «Железная хватка», «Маржинальная торговля», «Надер и Симин. Развод», «Приз», «Сонная болезнь», «Таинственный мир», «Туринская лошадь», «Ходорковский»
Жанна Васильева. Развод по-ирански
Статья о фильме известного иранского режиссера Асгара Фархади «Надер и Симин. Развод» обобщает опыт создания редкого синтеза артхауса и жанрового кино, соединения в сложную полифоническую структуру интеллектуального художественного замысла и мелодраматических или криминальных комедий. Автор рассматривает фильм, получивший «Золотого медведя» Берлинале-2011 в контексте творчества режиссера, а также в его взаимодействии с особенностями нового кино Ирана.
Берлинале, «Золотой медведь», «Надер и Симин. Развод», неопределенность, политический жест, психологический триллер, рамки, универсальная история, Асгар Фархади
Антон Долин. История (не о) лошади
Рецензия на фильм одного из крупнейших венгерских и европейских режиссеров Бела Тарра «Туринская лошадь» представляет собой разбор не только художественной ткани, но и сложнейшей философской концепции, определившей весь строй этого выдающегося произведения. Положенная в его основу подлинная история из биографии Ницше дает автору статьи возможность остановиться на важнейших мировоззренческих и нравственных категориях, показав, в каких аспектах и формах они предстали и в картине Тарра, и в творчестве великих русских писателей-мыслителей, в частности, Толстого и Достоевского.
Апокалипсис, Берлинале, Ницше, «Преступление и наказание», «последний фильм», Бела Тарр, «Туринская лошадь»
Вика Смирнова. За апокалипсисом
Статья на примере «Туринской лошади» исследует два главных методологических сюжета в творчестве Белы Тарра: минимальный монтаж и театральность, позволяющие венгерскому режиссеру создавать метафорические истории. Обращаясь и к другим фильмам Тарра, автор останавливается на таких важных для его эстетики особенностях, как «чувство спонтанности», символическое опосредование образа, бесконечная пролонгация действия, рефрены и скольжение по кругу, и т.п.
История, минимализм, «притча об апокалипсисе», Бела Тарр, театральность, «Туринская лошадь», угасание жизни, энтпропия
Зара Абдуллаева. Опыт анонимности
Рецензия на «Таинственный мир», вторую работу аргентинца Родриго Морено, успешно дебютировавшего на Берлинале-2006 фильмом «Охранник», анализирует природу воссоздания на экране такой тонкой материи, как «время». Проживание, а не переживание времени становится условием импровизационного стиля, структурирующего неприметную повседневность, — отмечает автор статьи, знакомя читателя с главными составляющими сегодняшнего кинематографического постимпрессионизма, к языку которого прибегает аргентинский режиссер.
Берлинале, Буэнос-Айрес, время, кинонаблюдение, Родриго Морено, повседневность, проживание, «Таинственный мир», человек фона
Ольга Шакина. Визит Минотавра
Автор статьи о «Бычаре», режиссерском дебюте известного бельгийского сценариста Микаэля Р. Роскама, рассматривает возможности жанрового кино — в данном случае триллера о мафии, исследовать такую актуальную и серьезную проблему, как самоидентификация современного человека в радикально изменившемся глобальном мире. Центральной темой статьи становится трансформация экзистенциального сюжета «крузада мертвеца» в эпопею выживания героя в постполярном мире, лишенном четких представлений о добре и зле.
Бельгия, «Бычара», героическая эпопея, «гормональная мафия», постполярный мир, Микаэль Р. Роскам, самоидентификация, фальшь
Андрей Плахов. Посттоталитарный импрессионизм
Рассматривая фильм Паулы Маркович «Приз», завоевавший награды Берлинале-2011 за лучшую операторскую работу и работу художника, автор статьи обращает внимание на характерные черты современного аргентинского кино: увлечение феноменологией провинции, изображение ее с едва заметным сдвигом в сюрреализм, атмосферность картины и одновременно заторможенность внутреннего движения.
Аргентинская школа, Берлинале, военная диктатура, конспирация, Паула Маркович, политический протест, «Приз»
Тамара Дондурей. Против интерпретации
Статья прослеживает эволюцию и воплощение оригинального замысла немецкого режиссера Вима Вендерса, показавшего на Берлинале свой фильм «Пина» — о хореографе Пине Бауш. Автор описывает разные этапы работы этого выдающегося театрального новатора — от этюдов с танцовщиками на предложенные ею темы до завершения цельной сценической конструкции, а затем обращаются к анализу метода самого Вендерса, приходя к выводу о схожести подходов обоих художников к опыту восприятия человеческого поведения, передачи характера, образа, к портретированию и людей, и городской среды, мегаполисов.
Пина Бауш, Вим Вендерс, «Весна священная», категория сиюминутности, «Кафе Мюллер», «Kontakthof», «Пина» в 3D, «Полнолуние», сопричастность зрителей, эксперимент
Игорь Сукманов. По направлению к swans
В рецензии анализируются разные формы проявления интереса современного кинематографа к собственной природе. Интеллектуальную мелодраму «Лебеди» режиссера из Португалии Хьюго Виейра да Силва автор рассматривает как феноменологическое исследование бессмысленности слов и поиска содержания посредством созерцания предметов и человеческого тела. Да Силва, по мнению Игоря Сукманова, осуществил эксперимент, который самим сюжетом призван отстаивать идею примата кино как искусства движущихся изображений.
Берлинале, интеллектуальная мелодрама, «Лебеди», Хьюго Виейра да Силва, созерцание, тактильность, тело, отчужденность
Елена Плахова. Неправильный фильм
Разбор леворадикального по замыслу фильма Джонатана Сагалла «Губная помада», показанного в Берлине. Автор вводит в контекст сегодняшней фестивальной конъюнктуры, мешающей восприятию картины как произведения искусства, а не как предлога для политического скандала. Автор рецензии рассматривает эстетическую и идеологическую природу картины, допускающую двусмысленное толкование и полярные оценки режиссерского послания.
Берлинале, «Губная помада», Израиль, лесбийская любовь, Палестина, психоаналитический триллер, Джонатан Сагалл, скандал
Ольга Шакина. В поисках Эрика
Автор рецензии на дебют Дж Си Чендора исследует возможности расширения границ, заданных жанром триттела, основанным на актуальной финансово-экономической проблематике. Статья рассматривает, как работают на этом сухом материале правила идеального кинонарратива, где единственным катализатором саспенса становятся отношения между людьми.
Антитеза «человеческое-античеловеческое», антагонистичные пары, «Маржинальная торговля», правила киноповествования, Дж Си Чендора, margin call
Лариса Малюкова. Бумажные игры
Портрет классика мировой анимации Мишеля Осело, легенды силуэтного кино, абсолютного автора своих картин — он сценарист, режиссер, художник-дизайнер, аниматор, монтажер. Автор статьи, отталкиваясь от последней работы Осело — полнометражного фильма «Сказки на ночь», снятого в 3D и представленного в конкурсе Берлинского фестиваля, разбирает эволюцию стиля и метода Осело, новаторские приемы, которыми он обогатил разные анимационные технологии — вырезание из простой бумаги, работа с зеркалами, компьютерная графика, стереокино и 3D.
Киноинсталляции, Мишель Осело, сказка, «Сказки на ночь», силуэтная анимация, универсальность
]]>
Хочется поблагодарить своих родных, однокурсников, супругу Лену и своего Мастера — Юрия Николаевича Клепикова. Без помощи этих людей сценарий никогда не был бы написан.
Жизнь в городе N
Игоревка расположена вдали от больших городов, и потому она сама — центр. Сюда на рынок съезжаются люди с окрестных деревень — покупать и продавать. Сюда едут в Дом культуры — сходить в кино. Иногда в Игоревку приезжает цирк.
Колька гордится своим положением «городского». Проходя мимо рынка, распахнувшего внутренности на «центрухе» — центральной площади, — Колька с презрением смотрит на сельских, приехавших с родителями. На рынке работает стая. Один пацан чистит карман клиента. Но Кольке не до этого. Он подходит к молодому пижонистому парню, разговаривающему с девушкой. Те стоят возле палаточного тира. Парень убеждает девушку, что обязательно собьет все мишени. И выиграет во-о-он ту большую собаку. И потом…
— Слышь, дай сигарету, — прерывает его Колька.
— Отвянь, — с полуоборота кидает парень.
Ему шестнадцать, а Колька тянет лет на одиннадцать. Двенадцать — максимум.
— Курице своей вянькать будешь. Дай сигарету, лошара.
Парень резко оборачивается к Кольке, будто хочет ударить. Но Колька стоит невозмутимо. В парне что-то перещелкивает. Он потерянно вытаскивает пачку «Кента» из кармана. Колька забирает у него сигареты и уходит. Парень что-то говорит за спиной. Недостаточно громко, чтобы Колька возвращался.
Колька — уличный. Он ненавидит маленьких одомашненных мальчиков, всегда чистеньких и ухоженных. Зато ему нравится тусить с детдомовскими и бездомниками. Они пьют, курят и нюхают клей. Колька топает мимо Дома культуры. Здание — верх архитектуры в городке. Оно красное, и у него есть башня с лестницей, которую видно сквозь стекла. Колька вспоминает про сигареты. К его огорчению, их в пачке оказывается всего шесть штук. Одну он закуривает, а из другой пачки — «Оптима» — перекладывает сиги в «Кент».
Колька садится в раздолбанный «Москвичонок» без колес неподалеку от ДК. В нем сидят двое стайных, бывших детдомовских, из Дмитровки. Колька уличный, но они его уважают.
— Здорово, мужики, — говорит Колька.
Санька и Плешь кивают ему. Они заняты спором.
— Я те говорил, что умер, еще в декабре, — уверяет Плешь.
Он плешивый, потому его и зовут Плешью. Отчим плеснул ему на голову кипятку в детстве, и теперь волосы растут клочками. Плешь мечтает вернуться домой, убить отчима и жить с матерью. Но мать алкашка. Плешь знает, что мечта несбыточна.
— Ты, да, ты, ты базарил, мол, он на юга двинул, — отвечает Саня. Санька принципиальный бродяга, канатоходец. Родителей не помнит, всегда скитался. В детдоме или интернате его удержать невозможно. Но он живет в них почти каждую холодную зиму. Саня дикий, а еще он дурак, потому его все боятся. Эта зима была холодной, и он недавно сбежал.
— Кого?.. — влезает Колька.
— Бобского. Донюхался и замерз в лесу, — это Саня.
— Надо бы помянуть, — оживляется Плешь.
— Тебе лишь бы помянуть.
Но Плешь не отстает. Он лезет к Кольке. Спрашивает, заискивающе заглядывая в глаза:
— Сделаешь?
— Ладно.
Оно и понятно. Колька хоть и уличный, но все же выглядит по-другому. Контролеры зала, роботы, как их называют пацаны, детдомовских чуют издалека. А Кольке всегда удается прокатывать.
Пятерочка расположена на окраине городка. Колька идет мимо лесопарка. Среди деревьев еще жив рыхлый снег. Колька заходит в лес и лепит снежок. Дальше — лето. Колька запускает снежок в кроны деревьев. С ветки спасается воробей. Ворона, в которую целил Колька, невозмутима.
Колька идет по стоянке супермаркета. Он заглядывается на автомобили.
Двери в магазин открываются автоматически, но с опозданием. Они бесят Кольку.
Вскоре он идет по магазину мимо продовольственных рядов прямо к отделу алкоголя. Но вдруг замечает женщину лет сорока с корзинкой в руках и прячется за стойкой с обедами быстрого приготовления. Женщина заходится в кашле, останавливается, съедает пару таблеток из пузырька и проходит дальше. Колька ждет, пока она расплатится на кассе и уйдет.
В алкогольном отделе он отработанным движением хватает с полки четверть литра трехзвездочного и прячет ее во внутренний карман. Колька подходит к кассе. Тетка незнакомая, и это хорошо. Кажется, что бутылка немного выпирает. Если тетка поднимет глаза… Но она разгадывает кроссворд, жует колпачок на ручке. Слово попалось длинное и заковыристое.
— Пачку «Мальборо», — выпаливает Колька, — пожалуйста.
Тетка отвечает лениво:
— Тебе лет-то сколько? Документы есть?
Она недовольна. Ее отвлекли от кроссворда. Тыкает крашеным ногтем в надпись «Алкогольная и табачная продукция лицам до 18-ти лет…»
— Тогда презерватив.
— Тебе не рано, а?
— А что, резинки теперь только по рецепту отпускают?
— Да ты… да я… — сбитая с толку тетка заплетается.
— Ладно, тогда ничего не надо.
Колька спокойно выходит из магазина и даже кивает охраннику. Охранник, определенно, расположен для виду. Он похож на старого, седого, порядком облезлого сторожевого пса-манекен.
Обратно шагается веселее. Колька раскупоривает бутылку и делает несколько мелких, старательных глотков. Первый обжигает горло. Следующие проходят легче.
— А закусить ничего не приволок? — через минуту, развалившись на обшарпанном сиденье «Москвича» поудобнее, спрашивает Плешь.
— Закрой хайло, передавай бухло, — орет ему Санька.
— Тебе бутеров с колбасой принести?
— Руки прочь от статуи Свободы. Нам и колбасы хватит, — успокаивает двоих Плешь. Сам он занят созерцанием Дома культуры. — Помянем.
Сделав еще глоток, он протягивает бутылку Кольке. Колька пьет, а после отправляет Саньке. Полминуты в молчании передают бутылку друг другу. Не выдерживает Плешь.
— А зачем спутники на крыше?
Он тыкает пальцем в сторону округлых тарелок над ДК.
— Курить есть? — спрашивает Санька.
Колька протягивает пачку. Санька расчетливо выбирает штуку «Кента».
— Это они телевизор рассылают.
— Не-а. Это зомбация.
Плешь хватает сигарету не глядя.
В его руках оказывается «Оптима».
Пацаны ржут. Плешь смачно харкает из окна и закуривает.
— Это Интернет, — наконец объясняет Колька.
— Понятно. А на хрена? — недоумевает Плешь.
— Чё ты понимаешь, дебил? Техническая революция, блин! — Это лезет Санька.
— Не-не, революция — проституция. Лишь бы жить не мешало.
— Да кто тебе мешает? Живи, блин, — говорит Санька и отвлекается от темы: — Как мать?
Колька пожимает плечами.
— Ничего. Болеет.
— Чё делать будешь, если помрет? Родичи есть?
— Есть вроде. Далеко. Ну, ты чё, не помрет! — возмущается Колька. — Чё городишь!
— Всяко бывает, — философски замечает Плешь.
Он изрядно пьян. Ему хорошо.
— Тебе с братом в ДД нельзя.
В разные отправят. А его одного съедят, — рассуждает Санька.
— Да мне на него ваще насрать.
— Он семья. Ты — дурак.
— И где твоя семья? — резко спрашивает задетый за живое Колька.
— Вот. Дрыхнет, — кивает Санька на Плешь. — А родня-то где?
— В Арсеньеве.
— Такого не знаю. Далеко, значит.
— Далеко, — соглашается Колька.
— Сыграй, — просит сквозь дрему Плешь.
Колька достает из нагрудного кармана губную гармошку и играет. Неумело, но старательно.
Перед темнотой Игоревка преображается. Пятиэтажки жгут светом. Деревья и кусты разбрасывают ломаные полутени ветками. Они похожи на изогнутые проволочные заграждения. Фонари красят желтым дорогу. Энергосберегающие лампы режут глаз.
Колька шагает домой. Ступает бесшумно и осторожно. Его взгляд бегает по мелким облицовочным квадратикам бетонного дома. В окне третьего этажа горит свет. Значит, его ждет трепка.
Колька взбегает по лестнице. Перед дверью, поросшей звонками всех видов и настроений, тужится, выдумывая оправдание. Но в голове ошеломительная пустота. Тогда он отпирает дверь ключом, скидывает ботинки и проходит по длинному коридору в комнатушку.
Шкаф. Огромный и нависающий, до самого потолка. Он старый, лак давно выгорел и пошел легкими разводами. На полу советский пылесборник — ковер. Уже не мягкий, щетинистый, обгрызенный молью. Телевизор «Радуга». Раритетный холодильник «ЗиЛ». Две кровати. На двуспальной, свернувшись в клубок, спит брат. За столом смотрит «ящик» мать — женщина, встречи с которой избегал Колька в магазине.
Колька подходит, садится за стол. Мать накладывает в тарелку щи, ставит ему. Колька взглядом ищет ложку. Мать встает, обходит стол. Дает Кольке оплеуху. Замахивается еще раз — Колька вжимает голову в плечи. Мать не бьет. Она кладет ложку рядом с тарелкой и ложится в кровать, обнимая младшего. Колька с ненавистью смотрит на его блаженное лицо. Отодвигает тарелку в сторону и, не поев, лезет на вторую койку. Выключает свет. Кровать коротка, Колька ложится на бок, но еще долго на его лице мерцают цветные отблески телевизора, прежде чем он засыпает. Иногда, когда кашляет мать, Колька морщится во сне.
Утро. Свежее и темное, как все весеннее. Люди спешат на работу в двух на-правлениях. Первое — птицефабрика. Треть населения Игоревки работает на ней. Многочисленные диспетчеры, операторы, потрошители, уборщики и морозильщики торопятся занять свое место на производстве. Но Колька «птичку» считает местом скучным. Его интересует разве что один вопрос: бегает ли курица без головы? Если да, то как далеко? Еще иногда фабричные сжигают отходы. Вонь сметает поселок. Нет, «птичка» — место тухлое. То ли дело «Скиф». Мебельная фабрика расположена в соседнем поселке. Путь к детскому садику совпадает с дорогой к остановке. Пацаны, которым завидует Колька, по утрам курят гашиш в редком леске. Неподалеку мужики, кто постарше, сообща давят шкалики.
Колька ведет брата за руку в детский сад. Это одинаково неотъемлемая и ненавидимая часть его жизни с тех пор, как заболела мать. Обычно всю дорогу брат ноет. Почему его ведет не мама? Где мама? Или он хочет, например, жвачки. А где Кольке ее взять? Приходится снабдить мелкого успокоительным пинком. Тут главное — ударить достаточно сильно, чтоб пятилетний притих, но и не переборщить, иначе — разрыдается. Но сегодня Ромка снабжен шилом любознательности.
— Почему фонарь светит?
Ромка говорит еще плохо. Не выговаривает букву «р», а буквой «с» может заменить какую угодно — например, «ч». Некоторые буквы он попросту «глотает». Часто его речь смахивает на тарабарщину.
— Электричество идет, ну, по проводам как бы. Вот и светит.
— А откуда берется электричество?
— Вырабатывается, — наотмашь отвечает Колька.
— Кем? — недоумевает мелкий.
— Педали люди крутят. Ладно, заткнись, приехали.
Колька останавливается перед низкими воротами и под негодующими взглядами мамаш награждает брата прощальным пинком.
— Я ж любя, — картинно возмущается он и сплевывает через плечо.
Саньку Колька ловит возле «центрухи». Рано, площадь безжизненна. Под зелеными козырьками скучают прилавки.
— Плеша поймали, полстаи поймали, — торопливо, на ходу объясняет Санька. — Облава.
— А ты?
— А меня заманаешься. Плеша теперь в Дмитровку отправят, я, короче, туда буду когти рвать. Курить есть?
Колька угощает Саньку сигаретой. Пацаны наскоро прощаются.
Школу Колька забросил месяца два назад. Он быстро проходит здание, на стене которого выложено кирпичами: «Знание — сила». Домой идти не хочется. Шляться одному — не резон. Колька выбирает «домой».
Колька прокрадывается по коридору, сквозь щель заглядывает в комнату. Мать лежит на кровати, повернувшись к стене. Колька тихо скидывает свои рваные кроссы и ложится в постель. Он засыпает.
Стрелки будильника приближаются к двенадцати. Когда они сравниваются на этой цифре, будильник дребезжит.
— Ма, выключи! — сквозь сон кричит Колька. — Ма! Мать!
Женщина не отвечает. Колька вскакивает с кровати, трясет маму за плечо. Наконец он перегибается и заглядывает ей в лицо. Полный ужаса, Колька судорожно и неумело пытается прощупать пульс на руке матери. Понимает, что рука одеревенела. Он оседает на корточки и обхватывает колени руками.
Спустя час или, может, чуть больше Колька собирает вещи в походный рюкзак. Пытается его приподнять. Часть вещей вышвыривает. Забирает упаковку спичек и фонарик. Открывает тумбочку под телевизором, кладет прозрачный пакет с блистерами таблеток, перекисью водорода и ватой в рюкзачок поменьше. Туда же отправляет полбуханки столичного, кусок докторской, банку кабачковой икры из холодильника. Вернувшись к тумбочке, находит в ней два свидетельства о рождении. В дальней стопке бумаг разыскивает письмо. На конверте адрес: «пос. Арсеньев, д. 5, кв. 16, Игнатьева Наталья Анатольевна».
В конце письма Колька находит телефонный номер. Он выходит в коридор, набирает номер на крутящемся диске. Подождав, вешает трубку.
Большой рюкзак Колька навешивает на плечи, маленький берет в руку. Напоследок перед выходом из комнаты оглядывается. Будто надеется, что мать встанет.
Колька и Ромка трясутся в маршрутке на переднем сиденье.
— Как до Арсеньева добраться, — спрашивает у водилы Колька.
— На поезде. У тебя там кто?
— Мама. В больнице. А на «собаках»?
— Можно и на электричках, — соглашается водила. — Только долго.
— А ехать как?
— Мама, говоришь? Сначала доберешься до Ольховки. У меня там конечная. Оттуда с вокзала в Кирилловку. Кажется.
Танька
Успели только на шестичасовой — составы ходили редко. Очередной виток вопросов мелкого разбился о Колькины бесконечные «отстань», «не знаю», «надо так». Ромка уткнулся в пейзаж за стеклом: ему это было в новинку. Он толком никуда и не ездил, разве только однажды съехал попой с табурета на стеклянную банку. Само собой, зад посек изрядно. Колька помнит, как брата с матерью увезли на «скорой». С мигалкой. И даже немного завидовал ему по этому поводу. Наверняка нестись по дороге с визжалкой мимо расступившихся машин — весело. Но мелкий ничего не помнит. Каждый день эта бестолочь задает одни и те же вопросы. Смешно, что из-за него Колька сам иногда задумывается. Почему, например, трава зеленая? Ну да, пигмент, это понятно. Но почему — зеленый. Хотя в жизни это не представляет никакого интереса. Колька оглядывается на Ромку. Его еще не было, когда Колька ездил на поезде с мамой и дядей, а может, это был ее хахаль. Что с ним случилось, Колька не знает. Был — и нет. Колька пытается вспомнить лицо дяди. Но все встает какими-то клочками. Усы. Бровь. Ухо без мочки. Наколки на пальцах. После — поток: стук колес поезда. Кто-то дернул стоп-кран, и они еще полчаса жарились в неподвижном вагоне. Дядя пытается открыть окно, дергает за ручки. Последний рывок — окно с хрустом едет вниз. И две ручки остаются у дяди в руках. И мать. Мать, молодая, обмахивается журналом. Независимая. Красивая, наверное. И здоровая. Ромка похож на дядю. Те же брови и щербатый нос. А вот своего отца Колька не помнит. Мать говорила, что погиб в первой чеченской. Врала, а может, и нет. Забавно, что они оба с этим щенком не знают своих отцов.
Колька считает деньги. Всего получается сто пятьдесят с копейками. Еще есть дедушкин орден.
— Мелкий.
Колька толкает Ромку в бок.
— А? — осторожно спрашивает брат.
— Ты петь умеешь?
— Нет.
— Вы в садике поете?
— Ага.
— Короче, не важно, мелкий.
Колька вытаскивает лист бумаги и наскоро карябает слова.
— Мы в садике «Прекрасное далеко» поем, — оживляется Ромка.
— Не пойдет. Я тут нацарапал… Тебя же мать читать учила?
— Печатными, — объясняет Ромка.
— Тут и есть печатные. Давай, учи сиди, я перекурю. И за шмотьем следи. И не говори ни с кем.
Колька выходит в тамбур. За окном бесконечная зелень сливается в одно полотно. Яркими пятнами мелькают машины. Докурив, Колька возвращается к мелкому. Тот во всеоружии.
— А кто такой Кук? А где Австралия? Долго нам к маме ехать?
— Кук — это мореплаватель. Австралия — далеко. Ехать к маме — как до Австралии, — отвечает ему Колька. — Слова запомнил?
— Не знаю.
— Если что, по бумажке споешь.
Колька достает губную гармошку и наигрывает мелодию. Ромка поет плохо, но кое-где попадает в ноты.
— Нормуль, — решает Колька.
Поезд тормозит, входят новые пассажиры, и вагон заполняется.
— Главное, громче пой, — инструктирует мелкого Колька. — Но и не ори.
Он стягивает с Ромки кепку и вкладывает брату в руки. Затем обращается к пассажирам:
— Дамы и господа, товарищи и граждане. Сейчас Николай и Роман Ефимцевы исполнят песню Владимира Высоцкого «Почему аборигены съели Кука».
Колька начинает играть, но Ромка не вступает. Колька слегка встряхивает мелкого и шепчет сквозь зубы: «Пой, гнида». И снова начинает играть.
Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг, —
вступает наконец Ромка. —
Вспомните, как к берегам Австралии
Подплывал покойный ныне Кук.
Братья медленно идут по вагону. Люди подкидывают денег в кепку Ромке. Тот в ноты попадает все лучше.
С каждым куплетом мелодия звучит задорнее.
Колька пересыпает мелочь в карман. Кепарик он натягивает брату на глаза и щелкает по козырьку. Ромка, сопя, поправляет свой нехитрый головной убор.
— Жрать хочешь? — спрашивает Колька мелкого.
Тот быстро кивает. Говорит, чуть похрипывая:
— Песня хорошая. Мне понравилась.
Колька сует брату хлеб и колбасу. Но заткнуть его не удается.
— Да. Ты… Ну… Молодец.
— А кто такой Кук? — спрашивает Ромка, роняя крошки изо рта.
Колька готовится срезать брата, но не делает этого.
— Мореплаватель.
— А Австралия — это где?
— В сиреневой звезде, — злится Колька, — далеко, блин.
— Дальше, чем мама?
— В смысле?
Колька в замешательстве.
— Кука съели, и он умер, так? — продолжает Ромка допрос.
— Ну да, — Колька ерзает, предчувствуя подвох.
— А если мама в больнице умрет?
Колька с трудом находит, что ответить.
— Все умирают.
— И мама? И я? — недоумевает Ромка.
— Да. Даже Баска.
Ромка ошарашен. Пока он перебирает губами — перечисляет, кто еще умрет, — Колька отправляется в тамбур.
Баска — дворовый пес. Его любили всем домом, кормили, но он все равно оставался ничьим. Выл по ночам. Баска, бывший домашний, был не очень старый. В его худом, поджаром теле порой проглядывало некое благородство. Он умел приносить палку, садиться по команде и громко лаять, если попросишь. Но таким Баска был только для людей, которые ему нравились. Однажды вечером два пацана решили изнасиловать девушку. Баска патрулировал территорию и застал дело в разгаре.
Одного он оставил инвалидом, другой успел убежать. Девушка оказалась смелой, не боясь огласки, заявила в милицию. Завели дело.
Но Баску менты все равно убили. Загнали на помойку и расстреляли в упор.
В асфальте остались аккуратные отверстия. Иногда, выбрасывая мусор, Колька подолгу разглядывал их.
Ход поезда помалу приостановился. Чахлый полустанок. Потрескавшийся асфальт пробила навылет трава, секций забора не хватает — местные растащили на металлолом. Двери распахиваются.
— Мы договаривались, — вопит девчонка плотному мужику в лицо.
— Чё? Вали, шалава, хватит тебе.
Он разворачивается, собираясь уйти, но девчонка цепляется за рукав.
Мужик хватает ее за грудки.
— Э! — вдруг громко орет Колька.
Когда мужик поворачивает к нему голову, Колька метко пуляет окурком ему в лоб. Мужик отпускает девчонку, и та резко бьет его в пах ногой. Она вытаскивает у согнувшегося мужика кошелек и вскакивает в тамбур. Двери хлопают за ее спиной.
Девчонка заглядывает в кошелек, достает пару купюр и протягивает Кольке.
— Спасибо.
— Не надо, — отказывается Колька.
— Ну ладно.
Она перекладывает деньги из кошелька в карман. Кошелек выбрасывает в окно вагона.
— Танька, — представляется она Кольке.
— Понятно, — отвечает тот.
— Мы договорились — семьсот, а он, козел…
Танька — проститутка. Бабушка умерла, когда ей было семь. Танька отправилась кочевать. Пару раз ее отправляли в ДД. Но Танька — свободная. Потому попала в стаю. Воровать она не научилась. И стала проституткой.
А потом однажды она встретила тетю.
— Она мне и говорит: «Пойдем». Ну и чё, тетка ничё, одета — зашибись. Повела меня там, помыла, одела клево, волосы в блондинку покрасила.
— А потом? — интересуется Колька.
— Ну там в квартиру привела. Там много девчонок жило. Только все старые. Лет по двадцать. Мужики приходили разные, платили, в принципе нормал.
— Чё сбежала тогда?
— Тесно. Скучно. Все эти чмошницы — дуры. Обратно хочу. В стаю.
А ты чё?
— Я со шкетом.
Танька заглядывает в вагон сквозь болтающиеся двери.
— Мелкий? Так и куда?
— Музыканты мы. — Колька достает гармошку из кармана, проходит губами гамму. — Ладно, пойдем. Там он заждался уже.
Когда поезд останавливается, небо уже темнеет.
Трое выходят из вагона.
— Здесь место одно знаю, — говорит Танька. — Пойдем, пойдем, там кормят — закачаешься.
Вскоре они сидят в придорожной «Шаверме». Уплетают еду.
— Это еще что, — объясняет Ромке Танька, — я в Москве была. Там «Макдоналдс». Еда богов.
— Мама говорит, что в Москве одни китайцы и таджики. А еще там Ленин на Красной площади, — вступает мелкий.
— Ну да, в мавзолее.
— А что он там делает? — не понимает Ромка.
— Типа, лежит.
— Зачем? Он что, дурак?
— А что ему еще-то делать? На него люди приходят и глазеют, — веселится Танька.
— Он что, он больше ничего не умеет? Мама говорит, что все люди должны работать. А если он выйти захочет?
— Кто?
— Ленин.
— Куда?
— В тубзик. Или пива с мужиками попить.
— Работа у него такая — лежать, ясно? — вмешивается Колька.
— Хорошая работа. Вырасту и устроюсь Лениным, — решает Ромка.
Кольку распирает от смеха. Он ржет и не может остановиться.
— Не, мелкий, чтоб взяли Лениным, надо о-го-го каких делов намутить!
— Каких еще делов?
— Революция, коммунизм, понимаешь, балда? Короче — как президент.
— А президент — хороший?
— Очень.
— Что ты ему лапшу вешаешь? — злится Танька. — Где мы, а где президент. Он нас даже во сне не видел.
— Значит, президент — плохой? — никак не допрет Ромка.
— Президент далеко, — отрезает Колька.
— А я, вообще, в поездах не езжу, — переводит тему Танька. Стул высокий, и она крутится на нем. — Меня, если Артур найдет…
На Таньку недовольно косится кавказец-продавец из-за прилавка.
— Не люблю черных, блин. Я там одного кинула и смылась. А пойдем в лес ночевать? У вас теплое есть что? Да не дрейфь!
Они выходят под ночное небо.
— Только надо выпить купить.
Танька, передернув плечами, входит в крытый магазинчик по соседству. Через минуту появляется уже с бутылкой водки и буханкой в руках.
— Уговорила? — удивляется Колька.
— Дубина, — улыбается девочка.
Она сует ему в руки сложенный листок в клеточку. Колька заглядывает в него. Это — поддельная записка от родителей.
— Ловко.
Костер с высоким пламенем посреди темной апрельской ночи. Колька прихлебывает водку из горлышка.
— Расскажи сказку, — просит его из-под пледа Ромка.
— Никаких сказок.
— А мама…
— Ладно, ладно, слушай, короче… Только не перебивай. Жили-были старик со старухой. — Он лег рядом. — Выпить у них было нечего, потому что дед был старый, тупой и глухой и самогонный аппарат сварганить не мог. Тогда решили они пожрать. Но жрать в квартире было нечего. Только кот. Но кота жалко. Тогда дед пошел в ларек просить в долг масла, муки и сахару. Но в ларьке ему не дали. Потому что он и так должен был за водку. Тогда дед пошел в супермаркет и насыпал себе в шинель муки и сахару.
А маргарин положил в карман. Его чуть не поймали, но охранником работал знакомый мужик, и он деда отпустил. Пришел он домой. Высыпал эту бурду из кармана. И бабка приготовила ему Колбу…
— Спит? — спрашивает Танька.
Колька подсаживается к ней и глядит в костер.
— Дрыхнет. Скотина.
Они пьют водку и долго сидят у костра, вполголоса разговаривая о том, о сем.
Небо начинает осторожно светлеть.
— Тебе не страшно?
— Чего? — фыркает Колька.
— Странно как-то. Здесь на тысячу километров лес. Одни деревья. Стоят и качаются.
Колька пожимает плечами.
— А мне страшно, — продолжает девочка. — Жалко, что нельзя назад.
— Куда, в притон?
— Да нет, к бабушке. Она такие пироги пекла — закачаешься. С рыбой.
Колька поворачивается, глядит, как мерцает огонь на ее профиле в темноте.
Потом резко отворачивается и зло говорит:
— Этого ничего больше нет. Нет, и оно не значит ничего. Нет — и не было, поняла?
— Иногда мне кажется, что только это и есть.
Танька бесшумно встает и идет от жаркого потрескивания туда, где шумит вода. Она осторожно сбрасывает туфли и наступает на траву босыми ногами. Потом возвращается.
— Коль, — говорит она из темноты.
Он оборачивается. Танька стоит голая. Колька отдергивает взгляд.
— Ну?
— Пойдешь купаться?
— Холодно, — отвечает он.
— Хочешь меня?
— Ты ж спидозная, дура!
Но Танька не обижается.
— Давай тогда хоть шмотки обстираю. Чтоб костром не воняли.
Колька молча стягивает с себя одежду и, не глядя, протягивает Таньке. Забрав вещи, девочка уходит к реке. Колька оглядывается. Ее силуэт на берегу едва различим. Он беззащитен и слаб. Будто дым. Потом слышится легкий всплеск, и силуэт исчезает. Колька укутывается в одеяло и ложится к костру.
Зябко. Колька разлепляет глаза. По неровному небу бегут серые облака. Нависают ветви деревьев. На одних уже листва. На других — почки. На разные лады перекликаются птицы. Дятел мерно стучит по полому стволу. Свежий воздух кружит голову. На месте костра — зола и красные угольки. Вскочив, Колька бежит первым делом в кусты. Рядом, на ближайшей лесной свалке, находит жестянку из-под ананасов. В жестянку Колька набирает воды из реки.
Он прикуривает от уголька сигарету, а потом идет собирать хворост. Возвращается. Две ветки втыкает в землю по краям от костра. Третью кладет поперечно. Изогнув крышку, Колька подвешивает банку с водой над костром. Он ломает на куски хлеб, накалывает на острые ветки. Ставит поджариться над пламенем.
Танька, спящая рядом с мелким, медленно садится. Она сразу приводит прическу в порядок, потом бежит к реке, откуда возвращается уже при макияже.
Спустя час Колька снимает с кустов высохшую одежду, собирает шмотки.
Они выходят из леса, поднимаются на перрон.
— Скоро поезд, — говорит Танька. — Я сбегаю жратвы куплю и курева, о'кей?
Пацаны присаживаются на исписанную покореженную скамейку.
Колька оглядывается, услышав шум возле магазина.
— Артур? — удивленно спрашивает Танька. — Да не тронь, я сама пойду.
Два парня усаживают Таньку в бежевый «жигуль», и он, взвизгнув шинами, уезжает по дороге, идущей параллельно железнодорожному полотну.
— Будем ждать? — спрашивает ничего не понявший Ромка.
— Наверное.
Солнце успевает совершить путь из-за деревьев до небесного центра среди облаков. Несколько раз останавливаются поезда. Многие проходят мимо. Наконец Колька идет к расписанию. Следующий ореховского направления будет только в семь двадцать. Пометки «кроме сб, вс» нет.
— Пройдемся пешком до следующей, — объявляет решение Колька.
Через минуту они уже идут по обочине трассы.
Вдруг Колька замирает. Ромка врезается в его рюкзак. Среди высоких кустов Колька замечает одинокую маленькую туфлю.
— Замри, — кидает он мелкому.
Сбросив с плеч рюкзак, Колька входит в кусты. Секунд через двадцать возвращается, берет рюкзак и молча топает вперед.
— Ты что там копошишься, — оборачивается Колька к Ромке.
Тот остановился позади. Ромка встает с корточек и закрывает портфельчик, натягивает на плечи.
— Это ведь Танькина туфля, — не выдерживает подбежавший Ромка, — Что там было?
— А? Что? — не сразу понимает Колька. — Да так, ничего, — с трудом выдавливает он из себя. — И не ее это туфля. Давай-ка, иди лучше впереди.
Колька и Ромка меняются местами. Оставшийся до города путь они проходят молча. Колькины глаза немного слезятся. Но он уверен, что дело в слепящем солнце. Чертовом солнце.
Стая
До города добраться случилось только к вечеру. Водила высадил Кольку и Ромку перед въездом.
— «Кирилловка», — читает Колька название, в котором «Ки» переправлено на «Пид». — Ладно, шагай, мелочь, — подгоняет он Ромку.
И становится понятно, что ему самому страшно идти.
Отсюда, с небольшого пригорка, Кирилловка видна как на ладони. Она даже чуть больше, чем Игоревка. Узкие улочки разбегаются между домами. Причудливым строем стоят пятиэтажки. Где-то впереди, за ними, лежит парк. Дальше — сараи. Дальше — лес. Как и в каждой сельской глубинке. Предсумеречный холодок опускается на город. Ветер протягивает Кольку насквозь. Он жмурится и, пересилив себя, шагает. Ромка семенит за ним.
— Мелкий, ты, если что, молчи.
Я буду говорить. Нам главное — не нарваться.
— Нарваться на кого?
— Говорю же, заткнись. На чужих.
Они идут осторожно, крайними домами, от подъезда к подъезду. Перебегают от дома к дому. На подъездах — домофоны. Ромке весело. А Кольке — страшно.
— Мы что, в шпионов играем? — шепчет Ромка.
Мелко моросит дождь.
— Здесь все — чужое, понял?
Ромка насупился и замолчал.
— Ладно, стой здесь, я сейчас.
Колька кидает рюкзак под козырьком. А сам, пригнувшись, обходит дом.
За домом — заброшенная стройка. Три блочных этажа.
— Стая, — одними губами произносит Колька.
Стройка — определенно хорошее место для норы. Но стаи здесь может и не быть. Вольные давно могли перебраться дальше. В большой, сытный город. Волков здесь может и не быть. Нет здесь стаи, убеждает себя Колька. Но удобное место — для норы.
Колька обходит стройку кругом. Не на цыпочках, но очень тихо. Запаха жизни нет. Пусто. Ворота открыты. Но кто ходит через ворота? Сзади, впритык к забору, — полоска леса. Здесь в заборе Колька находит нужную доску. Доска легко отодвигается. Вот и ход. Все равно стремно. Кольке за шиворот падает тяжелая капля. Морось усиливается, превращаясь в дождь. Значит, заночевать в лесу не получится. Лучше крыша над головой.
Через полчаса Колька и Ромка уже сидят в недостройке. Колька разжег маленький костерок. Ребята доедают батон.
— Сказку, — просит мелкий.
— Заткнись.
— Расскажи. Мне мама всегда рассказывала.
— Спи давай.
Мелкий скоро задремывает. За окном сгущались сумерки. Колька тоже прикрывает глаза.
В темноте кто-то есть. Колька не знает кто. Может, собака или бомж. Зажав Ромке рот, Колька оттаскивает его в угол. Прислушивается. Голоса. Оживленные. Стая. Все-таки стая, понимает Колька.
Он встает, выходит на середину комнаты к углям. Они слегка освещают его. Но волки все равно уже знают, что он тут.
— Я с… — начинает Колька.
Потом темнота делает бросок на него.
Колька крепко вцепляется в волка. Тот бьет под ребра. Колька без размаха — двумя кулаками по лицу. Волк обмяк. Колька держит парнишку за горло. Его оттаскивают в сторону. Несколько раз бьют ногами. Но это уже скорее для приличия.
Потом поднимают с земли, ставят на колени. Держат с обеих сторон.
Один из волков подходит ближе. Спускает штаны. Колька отворачивается.
— Бери, — орет ему кто-то.
— Давай, урод.
— Уси-пуси.
Подводят мелкого. Кто-то — в темноте не различишь — держит нож у горла Ромки.
— Ну же, — говорят Кольке. — Давай-давай. Педрила.
Колька поворачивает голову обратно. По волкам проносится смех и презрительный шепот. Вдруг Колька бьет головой в пах стоящего перед ним.
И Кольку отпускают. Он прошел крещение. Почти. Кольке протягивают сигарету. Он склоняется к Ромке и говорит коротко:
— Терпи. Молчи. Отвернись.
И обжигает углем Ромкино запястье. Ромка мычит — скорее от ужаса. И от боли. Но не кричит. Слишком испуган.
Чья-то рука забирает у Кольки сигарету. Кто-то хлопает его по плечу. Обстановка оживляется. Один из пацанов подкидывает хворосту в огонь.
Крещение пройдено, понимает Колька. С Ромкой они садятся к занимающемуся костру. Все им кивают. Потом перестают обращать на них внимание. Рядом с Колькой садится вожак. Он — самый старший.
— Я же говорил, пацаны нормальные, — слышит Колька знакомый голос.
И Плешь садится рядом.
— Ага, — отвечает вожак.
Он глядит на огонь. Как и остальные волки. Кроме пацана, ответственного за жрач. Тот уже мешает что-то в котелке.
— Плешивый, сволочь, — радуется Колька.
Кто-то из пацанов передает мазь.
Колька берет мелкого за руку, но тот резко отдергивает ее, отстраняется, испуганно глядит на брата.
— Ничего, ничего, все хорошо.
Колька мажет Ромке руку.
Стая спит. Все волчата спят в куче.
Ромка тоже спит где-то среди них. У костра только вожак и Колька.
— Этого родственникам сдам и вернусь, — вполголоса говорит
Колька.
— Твое дело, — отвечает вожак.
— Мы завтра уйдем.
— Завтра не надо. Завтра воскресенье. Контрашей и ментов полно.
Уйдете со стаей в понедельник.
Колька кивает.
— Опасно?
— Да. Нужно в большой город. На совет. Плешь говорит, у вас облава была. Ищут кого-то.
— Была, — кивает Колька.
— Я облавы боюсь. Стаей уйдем в понедельник. Делать что умеешь?
— На гармошке играть.
— Это хорошо.
Разговор окончен. Колька понимает это и уходит спать.
Утро стаи начинается рано. Солнце еще не успевает выбраться из-за деревьев. Лес клубится в предрассветной дымке.
По утрам в стае весело. Пацаны стреляют друг у друга сиги. Колька забирает одну из своей пачки, остальные раздает.
Колька и Ромка идут в группе «музыкантов». Один пацан несет с собой потертую флейту. Другой — гитары. Еще трое — хор. Ромку взяли на сбор денег. Он в стае самый маленький.
Но сначала они сыгрываются.
А потом идут на главную улицу. На рынок здесь соваться нельзя — слишком близко расположена администрация. А вот на улице — пожалуйста. Оркестранты встают позади. Певцы — перед ними.
— Ты прекрасна, о Родина наша-а-а-а-а-а,
Необъятны твои-и-и-и просто-оры…
Ромка собирает в кепку деньги. Особенно щедро дают мамаши с детьми.
Часа через полтора подбегает волчонок. Он ничего не говорит, только взмахивает руками. Значит — менты. Оркестр разбредается. Поодиночке они вовсе не похожи на стайных. Скорее, на обычных детей. Разве что одежда чуть сильнее потрепана.
Колька и Ромка встречают Плешь. Он в аккуратной вязаной шапочке.
— Мыться пойдем? — спрашивает он.
Местная поликлиника стоит на отшибе. Она надежно защищена лесами. Виднеется недостроенное здание. Это нора.
Ребята проходят в двери. В приемной стоит очередь. Но их интересует туалет. Медсестра оглядывается на трех мальчишек и проходит мимо.
В туалете Плешь задвигает защелку. Теперь — свобода.
Из-под куртки он достает провод. На одном конце провода — кипятильник.
— Ну-ка, подними, — просит Плешь.
Колька обхватывает его за ноги и приподнимает к патрону. Выкрутив лампочку, Плешь сует туда провод. Возится некоторое время.
— Всё, — говорит он, потом опускает кипятильник в бачок.
Колька затыкает раковину и набирает воду. Плешь раскладным стаканчиком носит кипяток к раковине. Достает кусок хозяйственного мыла.
Через полчаса трое стоят у окна с мокрыми волосами. Колька и Плешь курят сигарету на двоих.
— Дай покурить, — просит Ромка.
— Тебе рано, — отрезает Колька. — Будешь курить — волосы облезут, как у Плешивого.
Ромка задумчиво смотрит на голову Плеши.
— Ничего не облезут, — насупившись, говорит он.
Внезапно кто-то стучит в окно. Колька роняет сигарету. Плешь пятится к двери.
— Выходите, обосрыши.
— Санька, — обрадованно говорит Плешь.
Он распахивает окно. Подтянувшись на подоконнике, влезает Санек.
— Чё вы тут? — риторически спрашивает он. — Пойдем к брату. Давно с ним не виделся.
Санька обнимается с вожаком. Потом они садятся о чем-то поговорить с глазу на глаз. Плешь, Колька и Ромка — напротив. Сидят на скамейке. Кусты уже зеленеют. Где-то в первой редкой траве неподалеку орут друг на друга коты.
Потом все вместе идут в нору к заброшенной стройке. Вожак обнимает Саньку за плечи. В норе уже суетня. Костер разведен. Над ним — котелок. Пацаны сдают в общак половину заработанного. Деньги. Пара мобильников. Вожак кивает и отдает волчонку коробку. Тот убегает. Общак хранится в лесу.
Санька и Плешь о чем-то шутят между собой. Колька садится к ним.
Возвращается пацан. Он говорит с вожаком. Вожак смотрит на Саньку. Тот чувствует взгляд. Встает и отходит к окну.
— Ты чего, Сань? — удивляется Плешь.
Саньку хватают два пацана. Он не сопротивляется.
— Это из-за тебя… игоревских, да? — исподлобья спрашивает вожак.
Плешь бросается на помощь Саньке. Но его держат.
— Ты кого убил, а?
— Ну, убил, — Санька смотрит в пол. — И что?
— Он же свой! — истошно кричит Плешь. — Паша, он же твой брат!
Вожак вздрагивает, услышав имя.
— Здесь все свои, — тихо отвечает он.
— Вот так и сдашь? — спрашивает Санька. — Ментам сдашь?
— Сдам.
— Ладно, — сникает Санек. — Я сам с тобой пойду.
— Слово?
— Слово.
Они уходят вместе. За ними семенит паренек.
— Если я не вернусь через час, — напоследок говорит Паша, — забирайте общак и уходите.
Стая усаживается вокруг костра. Кто-то засекает время. Слышно, как в огне потрескивают ветки.
Слишком рано возвращается взъерошенный паренек.
— Саньку взяли. Вожака взяли.
По стае пробегает ропот.
Скоро стая решает, что делать. Нору решено бросать. Ночевать в подвале жилого дома. Утром решено уйти.
— Вожак сразу сказал уходить, — ворчит Плешь.
Но его не слушают.
— Дом под расселение, под снос, — объясняет Плешь Кольке. — Но квартир десять еще жилые.
— Он на нас не рухнет? — спрашивает опасливо Колька.
— Еще лет сто простоит, — поясняет Плешь. — Просто тут «Пятерочку» будут строить.
Подвал
В подвале пахнет сыростью. Здесь нельзя развести костер, но из-за трубы с горячей водой и так тепло. Но сначала стая выволакивает пару бомжей. Их метелят в подвале, а после отправляют «гулять».
В стае царит подавленная атмосфера. Волки тихо скулят в темноте.
Только Ромка лезет с вопросами к брату. Но Колька посылает его.
— Облава, — орет кто-то из стайных.
Пацаны бросаются к выходу. Плешь хватает Кольку за рукав.
— Тсс. Здесь переждем.
Колька оттаскивает заспанного Ромку за трубы. Снаружи слышны крики.
Потом в проем заглядывает кто-то в фуражке. Луч фонарика шарит по стенам.
— Никого, товарищ капитан, — кричит мент и уходит.
Двери захлопываются. Первые минуты ребята сидят, еле дыша.
— Уехали, небось. Плешь подходит к двери, пинает ее.
— Заперто, да? — спрашивает Колька.
Плешь не отвечает. Он достает из кармана зажигалку, прикуривает и водит огоньком по краю двери.
— Не заварили. Просто замок повесили.
— Нужно было выйти, — говорит Колька.
— Тебя бы с мелким точно приняли.
— Лучше детдом.
— Лучше бордель, чем Дмитровский ДД.
— За что вы так его ненавидите…
— Лучше не знать, — отвечает из темноты Плешь. — Ладно, пока спать, завтра посмотрим.
Ромка тихо просит сказку.
— Не сегодня, — отрезает Колька.
— Но мама…
— Заткнись и спи.
Проснувшись, Колька думает, что по-прежнему ночь. Он смотрит в сторону подвальной двери. Сквозь тонкие щели пробивается свет. В его лучах танцует пыль.
Плешь уже на ногах.
— Жрать есть? — спрашивает он Кольку.
Тот мотает головой.
— Вода есть где-то в рюкзаке, — вспоминает он.
— Это хорошо…
Плешь находит в Колькином рюкзаке пластиковую бутылку.
Когда он глотает воду, кадык двигается вверх-вниз. Вверх-вниз.
Просыпается Ромка. И сразу начинает плакать.
— Мама, — зовет он. — Мамочка. Ты где?
— Успокойся, — говорит Плешь почти ласково.
Он дает Ромке попить. Тот жадно хлебает воду.
— Где мы? — спрашивает Ромка, напившись. — Кушать хочется.
— Здесь не ресторан, — резко отвечает ему Колька.
— За нами вернутся?
— Нет, — говорит Плешь.
— Нужно кричать. Тогда кто-нибудь услышит и вызовет МЧС.
Втроем они вопят до хрипоты. Ничего не происходит.
— В доме одни старые пердуны остались, — задумчиво произносит Плешь.
Последний глоток воды они отдают Ромке.
— Мы умрем? — спрашивает он.
— Обязательно, — обнадеживает его Колька. — Только не здесь.
— А что? — невесело усмехается Плешь. — Тепло и мухи не кусают.
Он садится на полу у двери.
— Чё делать-то будем, — спрашивает Колька.
Плешь пожимает плечами.
Колька вытаскивает зажигалку.
С огоньком идет мимо трубы.
— Сюда, — кричит он из дальнего угла.
Ромка и Плешь идут к нему.
— Вентиль, — говорит Колька.
— Ну и что? — не понимает Плешь.
— Вентиль ржавый, дубина. Сорвем его. Напор воды пропадет — кто-нибудь из стариков жиличку вызовет.
— Так мы его и сорвем, — скептически замечает Плешь. — Нас водой раньше смоет.
— Лучше от голоду дохнуть? — спрашивает Колька. — Ищи рычаг.
Оба рюкзака Колька переносит дальше от вентиля. Документы заворачивает в пару пакетов и сует поглубже.
Плешь в это время находит длинный обрезок трубы. Он прикладывает ладонь к трубе и отдергивает — горячая.
Ромку Колька отводит к вещам.
Потом вместе с Плешью они вставляют трубу вертикально в вентиль. Пыхтят. Тужатся.
— Ничего не получится, — заявляет Плешь.
Немного отдохнув, берутся снова.
— Он вообще куда крутиться должен? — спрашивает Колька.
— Не знаю. Дави.
Внезапно вентиль поддается.
С сильным скрипом. Колька и Плешь давят еще. В потолок бьет струя горячей воды. Тогда они отходят. Струя усиливается. По подвалу растекается пар. Вдруг со страшным грохотом отлетает вентиль. Вода начинает прибывать.
Колька ставит Ромку на трубу. Влезает сам и помогает забраться Плеши. Вода прибывает.
— Утонем, — тихо говорит Плешь. — Зато хоть напьемся.
Ромка сильно прижимается к Кольке.
— Ничего, — говорит тот скорее себе, чем брату. — Ничего, прорвемся.
Колька уже не верит в свою затею. Но тут слышит невнятную ругань у двери.
Дверь распахивается.
— Я говорил, тут надо все менять еще десять лет как, — заявляет бородатый мужик в высоченных болотниках.
— Я на подстанцию, — орет ему кто-то сверху.
От воды поднимается пар. Мужик уходит вверх по ступенькам.
— Надо быстро, а то обваримся, — говорит Кольке Плешь.
Колька кивает. Он вытаскивает из рюкзака документы, убирает в нагрудный карман. Ромкин рюкзачок цепляет на себя. Рюкзак Колька кидает в воду и наступает на него, Плешь передает Ромку Кольке. И тогда Колька сигает к дверям, взяв Ромку на руки.
За спиной Плешь прыгает на рюкзак. Но обрушивается в воду. Колька сбивает с ног мужика в болотниках. Где-то за спиной кричит Плешь. Ругается мужик.
Но Колька ставит на ноги Ромку, и они вместе бегут.
Чечен
На вокзале Колька заходит в телефонную будку. Он набирает номер из письма. Но на том конце занято. Колька звонит еще разок. Занято по-прежнему. Плюнув, он выходит из кабинки.
— Ты маме звонил? — спрашивает Ромка.
— А? Ну да, кому ж еще. Поехали.
Подъезжает поезд, пацаны заходят в переполненный вагон. Заставлять Ромку петь в такой давке Кольке не хочется. В тамбуре он сажает Ромку на рюкзак, сам присаживается на корточки и дремлет.
Вскоре они заходят в вагон.
— Уважаемые пассажиры! Вам предлагается прослушать композицию Владимира Высоцкого «Почему аборигены съели Кука» в исполнении Николая и Романа Ефимцевых.
Колька играет на гармошке. Ромка поет, присоединяясь, он даже закрывает глаза. Петь Ромке очень нравится. Пассажиры оборачиваются. Смотрят. Слушают.
Когда песня окончена, Ромка идет по вагону с шапкой. Ему кидают мелочь и десятки. Даже полтинник кто-то кладет. Одна женщина дает батон. Бабуля, всплакнув, угощает сливами. Пьяный мужик, у которого не было за душой и гроша, подумав, протягивает Ромке полупустую бутылку пива.
Пацаны поют песню в следующем вагоне. И в следующем тоже.
Ромка собирает деньги в шапку. Вдруг двери позади Кольки, стоявшего с портфелем, распахиваются. Входит гитарист. И еще один коренастый мужик. Он смотрит на Кольку, а Колька — на него. Потом Колька рвет вперед. Но не успевает — мужик хватает его за шкирку.
— Беги! — кричит Колька Ромке.
Но Ромка не бежит. Он боится. Двери перед ним разъезжаются, и входят еще два мужика.
Парень, державший Кольку, кидает его вперед, на пол. Ромка драпает к брату, но и его ловят. Пассажиры сидят и смотрят. Никто ничего не делает. Все застыли в оцепенении. Некоторые отворачиваются. Одна женщина переходит в соседний вагон. Тот, который поймал Ромку, швыряет его к брату. По полу со звоном рассыпаются деньги. Гитарист выходит в тамбур. Коренастый пинает Кольку.
— Вы на чью территорию полезли, малолетки, а?
Он пинает его еще раз. Двое с другой стороны приближаются к Ромке.
И тут что-то происходит. Двое падают. Просто падают, никто ничего и не замечает. Потом со скамейки встает неприметный маленький паренек. Скуластый и в капюшоне. Встает и добивает парой резких ударов кулаком лежащих на полу мужиков. Это он свалил их, не вставая, с ноги.
Третий отстает от Кольки, пятится, принимает стойку.
— Давай, говно, давай подходи.
Парень, ничего не сказав, скидывает капюшон, открывая лысую голову, и идет к нему. Неожиданно присев, ударяет в пах, потом — коленом в лицо. И рубит ребром ладони по шее.
— Пойдем, — помогает он встать пацанам, подхватывает их рюкзак, и они уходят из вагона.
— Что есть по сути своей государство? Государство есть политическая система. Система, которая использует под свои нужды народ, территорию и ресурсы, но при этом пропагандирует обратное. Кому это нужно? Не нужно никому, кроме политиков, служащих и остальных представителей государственного аппарата. Говорят, мол, деньги власть развращают. И потому именно из-за них человек становится скотиной. Но это не так. Богатый, имеющий власть человек никогда не признает себя скотиной. Он искренне верует, что поступает правильно. Да, пусть он работает, копит деньги — огромные деньги, но для своей семьи.
В собственных глазах этот человек прав, он не идет против истины. Смысл в том, что система живет сама по себе. Она не нуждается в отдельном человеке. Все заменяемы. Общество, моделируемое системой, можно называть как угодно. Тоталитаризм, демократия, фашизм, капитализм, коммунизм. Это только понятия. Понятия, которые различаются на словах, но на деле абсолютно идентичны. Система — это весь мир. Система, как хороший механизм, самодостаточна. И автоматична. Люди порабощены системой. Она захватывает умы и нации. Она стремится к автономности.
К идентичности. Остальное — вторично. Не нужно отнимать у человека любовь, дружбу. Пусть играет. Главное, чтобы у большинства не возникало и мысли о том, что он живет в клетке. Мозг современного человека настолько промыт, что даже приди ему в голову все это, он забудет в следующую секунду. У него ведь куча проблем. Ему надо кормить семью. Одевать. Сходить в бар, ресторан, на вечеринку.
У него всегда существует целая куча дел, кажущихся главными, требующих исполнения — ради мнимого выживания. Человек сам замыкает себя в эти рамки, в эту золотую клетку. Но, в отличие от птицы, которая все равно будет глядеть на волю, он уже ни на что не годен. Ему жить еще десятки лет, а он уже выработал свой потенциал, отправлен на свалку истории. Он еще дышит, ест, совокупляется.
И все-таки он мертв. Мертв, потому что доволен положением вещей. Потому что хочет не переустроить мир, а меблировать и оснастить техникой свою квартиру. Человек этот с отвращением глядит на грязного бомжа, не понимая, не зная, не видя, что у этого самого оборвыша внутренний потенциал свободы выше в десятки раз. Да любой бомж знает о жизни больше, чем офисный работник при галстуке и жене. Но никогда и ни за что он в это не поверит — ведь у него последняя модель «Мазды» и огромная плазменная панель в гостиной. И они — доказательство того, что он существует не безрезультатно? Он такая же обслуга системы, как и любой другой из нас. Система — она уже в нас. Она начинает пробираться с рождения и следует до смерти…
Ему было двадцать пять, и он сказал, что его зовут Чечен. В какой-то мере он — скинхед. Отчасти анархист. Служил в армии.
— Так что, пацаны, такие дела, — внезапно заканчивает Чечен свой монолог.
— А когда мама шла на работу — тоже система? — заинтересованно спрашивает Ромка.
— Нет, не совсем так.
— Но ведь полстраны живет так, — возмутился Колька. — От зарплаты до зарплаты! Не когда ты покупаешь себе новый телек, а когда жрать дома нечего, а если завтра зарплату не дадут, то всё, капец! Что, нужно идти воевать против системы? А дети пусть пока передохнут, ничего страшного… Какие дети, когда система колет в жопу!
— Смысл в том и есть, что никто не хочет ничего переустраивать. Так, чтобы каждому хватало. В том-то и дело, что человек, не именно русский, а человек вообще, привык думать, как все плохо. Лишь бы завтра — не хуже.
А надо собраться вместе. Остановить размножение человека. Сделать, чтобы каждому нормально.
— Но человек ведь всегда хочет больше и больше. На меньшее он никогда не согласен…
— Именно. И самое смешное, что это просто ошибка воспитания. Одна большая и самая ужасная ошибка. Повторяемая поколение за поколением.
— А мама говорила, что жизнь — это большая ошибка. Но раз живем — не умирать же, — лезет Ромка со своей мамой.
— На самом деле, хорошо уже, что мы об этом говорим. Вот даже ты, Колька, или этот малой — даже он что-то понимает. А моим друзьям это просто не интересно. Кто-нибудь переводит тему. На футбол. И всё.
Чечен склоняется к ноге, задирает широкую штанину. Здесь, в кобуре, у него хранится нож.
— Держите, пацаны. Дарю. Это штык-нож. От «калаша».
— Круто, — восхищен Ромка. Он разглядывает подарок. — А штык — это потому, что тык-тык?
— Да, — с улыбкой кивает Чечен. — Так. Станция. Я пойду, проверю обстановку. Если чисто, то сойдем здесь.
Он встает и выходит в тамбур. Поезд останавливается. Проходит минута, две. Его все нет. Земля за окном плывет мимо, быстрее и быстрее.
А потом пацаны видят Чечена. Он дерется с тремя мужиками. При погонах, фуражках и с дубинками. И еще с тремя. Теми самыми, из вагона. Колька бежит по купе в сторону, обратную движению поезда. Из окна в тамбуре он видит, как Чечена валят на перрон и пинают. Потом поезд набирает скорость, и Чечен, перрон, менты, станция — все остается позади.
И только в руках Колька держит штык-нож. От автомата Калашникова.
Автомастерская
Колька совершенно не знает, что делать. Они с мелким сидят в городской забегаловке. В его голове проносится раз за разом: «Переехала. Переехала. Такая здесь больше не живет». Ромка будто чувствует, что что-то случилось. Он молчит. А Колька достает из портфеля лист бумаги. Он пишет, каллиграфически выводит: «Продайте, пожалуйста, моему сыну пачку сигарет. И.В.Ефимцев».
Они выходят из кафешки. Колька дает мелкому тридцатку и записку.
— Дашь лист продавцу. Купишь пачку «Винстона». Понял?
Колька отправляет мелкого в магазин.
Сам прислоняется к витрине.
К нему подходит паренек придурковатого вида, лет двадцати.
— Мальчик, ты тут что делаешь?
— Жду, — отрезает Колька.
— А кого ждешь? Ты же не местный.
— Надо — и жду.
Паренек пристально разглядывает его в упор. Потом смотрит по сторонам. Улица пустынна. Он хватает Кольку под руку. Опешив, тот сначала даже не вырывается. Перед ним появляется еще парень. Этот порослее.
Из магазина выбегает мужик с легкими кавказскими чертами лица, в фартуке. Два парня, держащие Кольку, оглядываются на него. Мужик показывает им небольшой револьвер из кармана.
Парни разочарованно отпускают Кольку. Он отряхивается.
Из магазина выскакивает Ромка и подбегает к Кольке, отдает сигареты.
— Спасибо, — издалека говорит мужику Колька.
— Покурить угостишь? — спрашивает тот.
Пацаны медленно подходят.
Колька протягивает мужику сигарету.
— Заработать хочешь? — спрашивает мужик.
Колька пожимает плечами.
— Значит, хочешь, — улыбается мужик.
За магазином — гараж. Здесь Колька знакомится с Тимуром. Ему лет восемнадцать. Тимур показывает Кольке, как угонять автомобили. Открыв капот, он объясняет, какой провод нужно перерезать, чтоб не сработала сигнализация. Тимур и Марат — так зовут мужика — из Армении. Они угоняют машины, потом продают их на запчасти. Тимур — веселый парень, и он умеет танцевать джигу.
Утром следующего дня Марат отвозит Тимура и Кольку в соседний, большой город на «копейке». По дороге они проезжают два поста с ментами.
Тимур и Колька бродят по городу.
— Что, прямо днем?
— А кто днем подумает? — улыбается Тимур. — Никто не подумает ведь. Это Марат придумал. Он умный.
— И что, никогда не останавливают?
— Нет, — качает головой Тимур. — Нам раньше местная стая помогала.
— А как ты машину определяешь?
— Ну вот смотри, — указывает Тимур на новенький «Опель». — Новые машины брать нельзя. Там сигналка другая, так не отключишь. Там все по-умному. А это рухлядь. Она ничего не стоит, — Тимур тыкает пальцем в «Волгу». — Нужно брать «мерс» или «бэху». Годов восьмидесятых. Они дорогие. Даже если на запчасти разбирать.
Вскоре они находят «жертву». Тимур вызывает Марата по мобильному. Сам он быстро взламывает капот «мерсу» и перерезает несколько проводов. Они отгоняют машину, и подъезжает Марат.
Колька натягивает яркую детскую шапку. Марат меняет номера, и они уезжают.
Менты видят Кольку рядом с водителем и не останавливают машину. Колька — страховка. Но Тимур всегда лежит сзади на полу с револьвером.
Когда они возвращаются, Марат отдает Кольке «зарплату».
— Три? — удивленно спрашивает Колька, разглядывая синие бумажки.
— Мало?
— Нормально.
— Останешься еще на ходку? — спрашивает Марат.
Колька оглядывается на Ромку. Тот, конечно, ничего не понимает.
— Можно, — отвечает он.
Возвращается на «копейке» Тимур. Он долго ругается о чем-то с Маратом на своем языке. К согласию они не приходят.
— Марат — дурак, — позже объясняет Тимур Кольке. — Марат еще машину хочет.
— Ну так откажись.
— Марат — старший. Он скорее домой хочет.
Вечером Кольке и Ромке в гараже разложен диванчик. Колька рассказывает мелкому сказку:
— Бабка поставила Колбу остывать на окно, — начинает он. — А дед решил пожрать горячего. Но наступил на кота. А поскольку дед был полуслепой, он случайно навернул тарелку с Колбой вниз с окна. Тарелка разбилась, а Колба решил пойти затусить с братвой в булочной. Ну и покатился. Только он не знал, где булочная, заблудился. И стал спрашивать, как туда пройти. Но ему никто не говорил — люди в шоке. Говорящий пирог. А тут Колбу увидел алкаш. Алкаш был один, но с бутылкой водки. А закусить было нечем. Он и увидел Колбу. «Каравай караваем», — решил алкаш. Схватил Колбу и хотел съесть. Тут Колба как заговорил… Мол, перед тем как его жрать, давай-ка водки треснем. Алкаш подумал: «Ну а чё, в одиночку пить, что ли, как алкаш какой?» Выпили. Алкаш Колбой занюхал. Хотел Колбу съесть, но тот говорит, мол, между первой и второй… И они еще выпили.
И еще. Прикончили водку, короче. Алкаш и говорит: «Наконец-то я тобой закушу. А Колба ему в ответ: «Мужик, ты чё, не понимаешь? Ты с пирогом разговариваешь. У тебя, — говорит, — белая горячка. Давай-ка лучше споем с тобой, пока санитары не приехали…» Алкаш бросил Колбу — и бежать.
А тот ему вслед: «Я даже без мяса! Я диетический пирог…»
На следующий день они снова в городе. Тимур в этот раз долго выбирает машину. Он неразговорчив.
Потом все происходит по той же схеме.
И снова они едут через блокпосты. Первый и второй — все спокойно. На третьем их тормозит гаишник.
— Лейтенант Скворцов. Документы, пожалуйста, — говорит он.
— Зачем документы. Давай так договоримся, лейтенант, — отвечает ему Марат.
Гаишник задумчиво смотрит на Кольку. Подходит второй, держа автомат.
— Выходи, — говорит гаишник Марату. И тут замечает Тимура.
Второй гаишник берет автомат на изготовку. Тимур стреляет в первого. Второй гаишник лупит из «калаша».
— Дави! — орет Тимур Кольке.
Колька поворачивает голову и понимает, что Марат мертв. Он жмет на педаль газа, и машина срывается, летит по дороге. Пули стучат по багажнику.
Колька пытается рулить, но машину носит из стороны в сторону.
— Я же говорил, — плачет Тимур, раненный в живот. — Говорил. Марат. Дурак.
Тимур плачет, а потом затихает. Колька жмет по тормозам.
Он вылезает из машины и идет в город. В витрине магазина Колька смотрит на себя. Но его не обрызгало кровью.
В телефонной будке Колька вновь набирает номер. На это раз он говорит с кем-то.
Позже Колька пробирается к гаражу. Достает ключ из секретного места за магазином. Выпускает Ромку, и они уходят вместе.
Конец истории
Ромка и Колька идут по улице. Жарит солнце. Колька потеет. Внезапно он вспоминает Таньку. Как она предлагает ему искупаться в реке. Холодная река кажется ему теперь блаженством. Он вздрагивает, когда в мыслях представляет другую картинку.
— Я есть хочу, — ноет Ромка.
— Заткнись.
— Есть.
— Как ты меня…
— Есть.
— Задолбал.
— И пить.
— Ладно, пойдем в магазин. Вечно ты ноешь, ноешь. Как дебил.
Они поворачивают и идут к большому зданию. «Сосновский», — гласит гордая вывеска. С секунду Колька пытается понять, что она означает. Где тут сосны? При чем они вообще? Но больше его интересует, есть ли там самообслуживание.
Колька с Ромкой входят в магазин. Это огромный, шикарный супермаркет. Медленно они идут мимо стендов. Целый город. Здесь есть все — от молока до веников. Игрушки и еда.
И парфюм. И бытовая техника.
И электроника. И посуда. И одежда. Снаряжение. Велосипеды. Коньки. Ролики. Лыжи. Кольке становится не по себе. В таком месте, пожалуй, можно даже жить. Никуда не выходя. Скитаться среди этих бесконечных полок. Иногда натыкаться на еду. Наверняка здесь есть даже туалет и душ. Да, здесь можно жить! Роскошная жизнь. Спать можно на диванах — вон, которые продаются. Или даже на кровати. По утрам заваривать чай или кофе. С круассаном. Сумасшествие какое-то. И зачем нужны такие магазины. Огромные. Необъятные.
Они шли мимо полок. И ничего этого нельзя забрать. Все это — чужое. Чье-то. Не твое. Можно потрогать, покрутить в руках. Но чтобы унести — нужно платить.
— Хочу солдатиков, — ноет Ромка.
— Заткнись, — привычно цедит Колька ему в лицо.
— Хочу. Хочу, — мелкий садится на пол. — Хочу. Хочу. Хочу.
Колька осторожно пинает его носком кроссовок.
— Мама мне всегда покупала. Всегда.
— Мама умерла, — вдруг срывается Колька. — Мама умерла! Ты больше никогда ее не увидишь! — орет он.
— Это неправда, — отрицательно мотает головой мелкий. — Мама в больнице. Ты сам сказал.
— А я наврал! И тетя твоя, которой я тебя сдать собирался, переехала! И Чечен умер. И Танька умерла! И стаю поймали. И мы, вообще, больше никому не нужны! И ты мне не нужен! Я тебя ненавижу!
— Неправда. Неправда, — повторяет раз за разом Ромка. — Ты врешь! — вдруг вопит он. Пугается собственного голоса, закрывает ладошками уши и вопит еще громче: — Неправда! Мама жива! И Чечен жив! Мам! Мама! Ма-а-а-а-а-а!.. — кричит Ромка во весь голос, бьется в истерике на полу в магазине.
Колька быстро уходит. Он проходит мимо кассы. Топает по улице. Сворачивает за угол. Прислоняется к стене. Ему хочется плакать, но он не плачет. Просто бессильно сжимает и разжимает кулаки.
— Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу… — повторяет скороговоркой Колька одними губами.
Мимо него проезжает милиция. Выглянув из-за угла, Колька видит, как менты сажают Ромку в машину.
— Ну и к черту. И хорошо, — говорит себе Колька.
Он идет по улице прочь, все ускоряя шаг. Через минуту Колька почти бежит на вокзал.
По перрону ветер метает блестящую обертку. Каждый раз подтаскивает
к самому краю, но не дает ей упасть. Колька смотрит, будто завороженный. Будто есть какой-то глубинный смысл в этом действе. Обертка падает на рельсы.
Колька вспоминает, как он шел с матерью. Мать уже была беременна. Но Колька этого не понимал, просто удивлялся — откуда такой большой живот. А потом у него снесло кепку с головы. На дорогу. Колька бросился за ней, схватил. Машина, отчаянно бибикая, с трудом объехала его. Мать схватила Кольку и стащила на тротуар. И что есть сил прижала к себе. А Колька и не понял, в чем дело. Подняв голову, Колька увидел, что мать плачет.
Из воспоминаний Кольку извлекает резкая оплеуха. Он оглядывается и видит перед собой мужика. С большими синяками под обоими глазами. И распухшим носом. Тот самый, коренастый, которому врезал Чечен.
Мужик хватает Кольку за шиворот и тащит через весь перрон, зажав рот. Колька что-то нечленораздельно мычит ему в руку. Вокруг нет почти ни души. Только пара пацанов вдалеке. Они с интересом наблюдают за происходящим.
Мужик перетаскивает Кольку через рельсы. Он волочит пацана подальше от города. На пустырь. Пустырь совмещен с городской свалкой.
— Ну здравствуй, малыш. — Мужик кидает Кольку на землю, врезает еще оплеуху. — Помнишь меня, сопля?
— Иди на хрен, — шипит Колька, тряся головой.
— Ишь ты, какие мы. Защитничка мы уже грохнули.
— Пошел ты… — отвечает Колька.
Мужик бьет Кольку по голове.
— А что это у тебя в портфельчике? Куда это ты собрался? — Мужик стащил с Кольки рюкзак. — Тебе уже ничего не понадобится.
Он открывает молнию на рюкзаке, высыпает его содержимое на землю, захватив Кольку рукой через шею. Катятся монеты. Падают вещи. Стукается оземь штык-нож, завернутый в тряпицу. Среди всего падает еще и туфля. Ее-то и подобрал Ромка. Колька таращится на туфлю. Танькину туфлю.
Мужик поворачивает Кольку к себе лицом.
— Боишься? Бойся, шкет.
Колька пытается ударить кулаком, но не достает. Мужик бьет ему между ног.
Приподняв Кольку, он встряхивает его.
— Приди в себя, сопля.
— Пошел ты, мразь! Мразь конченая! — орет мужику в лицо Колька.
— Я мразь? Да?
Мужик хватает Кольку за горло и поднимает над землей.
Колька хрипит. Дышать нечем. Кажется, сейчас эта рука сломает ему шею. Колька задыхается. Кричать нечем. Он теряет сознание и трепыхается из последних сил. Глаза закатываются.
Колька очухивается на земле. Мужик по-прежнему возвышается над ним.
Он склоняется над ним, уперев руки в колени.
— И брата твоего я тоже найду, понял, сопляк? Он ведь где-то здесь бегает. Город маленький, обязательно найду. Я тебе обещаю, — говорит Кольке мужик, склонившись близко-близко.
Колька вдруг понимает, как все безнадежно. Безысходно. Бессмысленно. Он закрыл глаза и захотел умереть.
— Обязательно, — повторяет мужик.
И вдруг… Рукой Колька нащупывает что-то тяжелое. Это штык-нож.
— Я его буду долго, долго…
Тут Колька наносит удар. Места для замаха не хватает. Но бьет он изо всех сил. И попадает куда-то в висок.
Мужик булькает. Шипит. Валится прямо на Кольку, но Колька успевает подставить колено — болью отзывается пах — и оттолкнуть его в сторону.
Собрав рюкзак, Колька вешает его на плечи. Штык-нож засовывает в карман куртки. С трудом, чуть покачиваясь, пересекает пустырь, не обращая внимания на крики позади. Здесь, на окраине города, среди дачных домиков, Колька натыкается на колонку. Он жадно пьет. Подставляет голову под воду. Потом приводит одежду в порядок, отряхивает от пыли. У забора Колька замечает велосипед. Старый, страшный и потрепанный. Он встает на педали и катит по пыльной дороге в город. Сиденье слишком высоко, и сесть на него не получается. Но так даже удобнее. Быстрее. Участок в городе наверняка всего один.
И Колька найдет его.
Он проезжает еще несколько улиц и бензоколонку, прежде чем видит местное отделение милиции. Колька объезжает отделение — приземистое одноэтажное здание — несколько раз. В голове формируется план. И поэтому Колька возвращается на бензоколонку. Остановившись по дороге, он подбирает пустую пластиковую бутылку.
На велосипеде Колька подъезжает к окошку.
— Литр самого дешевого.
— А тара?
Колька показывает бутылку.
— Это огнеопасно. Нам нельзя продавать в такую, — говорит девушка.
— Да ладно, кто видит? — удивляется Колька.
— А тебе зачем, мальчик?
— Да милицию хочу поджечь!
Девушка смеется.
— Ладно. Двадцать.
Колька находит в портфеле двадцатку мелочью и отдает девушке.
— Вторая колонка, — говорит она.
Колька берет пистолет и набирает бензин в бутылку. Сунув тару в портфель, он катит назад к участку. На этот раз Колька оставляет велосипед в кустах у дороги. Он подкрадывается к участку. Некоторые окна зарешечены. Другие — нет. Примерно пятьдесят на пятьдесят. Колька достает губную гармошку и, наигрывая, идет под окнами. Сначала ему кажется, что ничего не получится. Но вдруг в этот момент где-то там, в помещении, Ромка начинает петь песню про Кука. Прямо перед оторопевшими ментами. Колька отдергивает гармошку и поднимает глаза. Без решеток. Везет.
Вытащив бутылку с бензином, Колька идет на другую сторону, где припаркованы ментовский «жигуленок» и еще несколько машин. Все эти машины Колька щедро обливает бензином. Потом ведет дорожку к окну, за которым пел Ромка. И здесь поджигает бензин. Через минуту двери отделения хлопают. Колька стучит в окно и немного отходит, чтобы Ромка увидел его. Знаками он указывает Ромке на ручку. Мелкий поворачивает ее, и окно распахивается. Ромка сигает к Кольке в руки. Они бросаются к велосипеду. Колька гонит изо всех сил. Скорее к вокзалу — пацаны слышат, как звенит переезд. Бросив велик на ступеньках, Колька и Ромка бегут к поезду. Но поезд не спешит останавливаться. А вот мент, получивший ориентировку по рации, уже торопится к ним.
— Стоять, — орет он.
Колька выхватывает из внутреннего кармана штык-нож и приставляет его к горлу Ромки.
— Я его убью! Убью на хрен!
Мент оторопело останавливается.
— Спокойнее, спокойнее, — говорит он, делая маленький шаг вперед.
— Убью, — выдыхает Колька и надавливает острием на шею Ромки. Выступает кровь.
И мент вдруг верит ему. Он сникает.
— Убью, — повторяет Колька и сам себе верит.
Поезд наконец тормозит и распахивает двери. За спиной. Там, где нужно. Колька делает шаг, два, три — назад. И они с Ромкой оказываются в тамбуре.
Поезд хлопает дверьми и медленно набирает ход. Мент, опомнившись, машет машинисту. Но поезд идет дальше. Колька отпускает Ромку.
— Я больше не буду ныть, — вдруг серьезно говорит Ромка. — И это ничего, что тетя переехала. Мы найдем ее или прибьемся к какой-нибудь стае и заживем.
Колька кивает.
Они проходят в пустой вагон и садятся. Внезапно Колька вспоминает какой-то странный фильм, виденный им в детстве. Сначала возникает музыка, а после и обрывочные черно-белые кадры из фильма. Пам-пам-пам-пампарарам. Пам-пам-пам-пам… Там в конце появлялись абсолютно все герои… и танцевали хороводом…
И вдруг Колька на секунду видит всех-всех в вагоне.
И Чечена — он что-то разъясняет Саньке и Плеши. И Таньку — она болтает с вожаком. И стайных. Их пирожками кормит бабушка. И ментов.
И музыканта. Смотрят в окно Марат и Тимур. И Ленина Колька видит.
Колька моргает — и все пропадает. Даже музыка. Но Колька вытаскивает гармошку и воскрешает ее.
Колька встает и идет к дверям. Мелкий следует за ним. В тамбуре Колька берется за стоп-кран и медленно опускает его вниз, разорвав пломбу. Поезд тормозит с жутким скрипом. Ромку бросает вперед, но Колька придерживает его. Он разбивает стекло в дверях и выбрасывает рюкзак. Тот катится по насыпи в высокую траву. Затем Колька помогает выбраться Ромке. И вылезает сам.
Они спускаются по насыпи вниз. Колька подхватывает рюкзак. Братья бегут по полю через траву, пока не скрываются из виду.
Даниил Дресвянников — родился в 1988 году в Ленинградской области. Закончил Санкт-Петербургский университет кино и телевидения по специальности «драматургия» (мастерская Ю.Клепикова). Автор около двадцати короткометражных и пяти полнометражных сценариев, а также стихов и новелл. Живет в Санкт-Петербурге.
]]>
У окошка «Макавто» стоит машина в ожидании заказа. Между окошком и машиной, в нескольких метрах позади, курит крепкий парень в очках с мощными диоптриями, за которыми скрываются маленькие крысиные умные и хитрые глазки. Это Скай.
Скай не сводит глаз с окошка. Он заметно нервничает. Вот он замечает, что в окошке появляется рука с пакетом. Скай бросает сигарету, срывается с места и стремительно бежит по дорожке между «Макавто» и машиной. Работник «Макавто» протягивает водителю его заказ, но в это мгновение между ними пулей проносится Скай. Он перехватывает пакет с едой и скрывается за углом «Макдоналдса».
Водитель, даже не успевший понять, что произошло, растерянно смотрит вслед Скаю.
Скай переходит на шаг. Он уже абсолютно спокоен, но на всякий случай оборачивается. Все тихо. Скай заходит во двор дявятиэтажки, садится на скамейку и принимается за завтрак. В мусорную корзину летит пирожок. Скай достает колу и бигмак. Он сам себе улыбается, качает головой.
С к а й. Ле бигмак.
Он принимается за еду.
В квартире мчится беговая дорожка. На нее с серьезным видом задумчиво смотрит Джокер — огромный, сутулой спиной, мощными руками и прической похожий на молодого Жерара Депардье. Вид у него заспанный и недовольный, волосы растрепаны, одет только в клетчатые трусы-шортики.
В руках Джокер держит кошку, автоматически поглаживает ее. И вдруг неожиданно он бросает кошку на беговую дорожку. Кошка с мяуканьем отлетает в сторону, дорожка выбрасывает ее, словно пушок!
Довольный Джокер ржет. Настроение явно улучшилось. Он берет с полки бутылку виски. Прямо из горлышка набирает напиток в рот, прополаскивает рот, глотает и закуривает. Потом начинает одеваться.
Кошка, забившись в угол, смотрит на Джокера дикими глазами…
В вагоне метро почти никого нет. У самых дверей сидит парень лет восемнадцати. Судя по внешнему виду, тубусу и очкам, студент-технарь. Он увлечено читает что-то в смартфоне.
На противоположной скамье по диагонали от него сидит субтильного вида молодой человек лет семнадцати, длинный и худощавый, с туповатым выражением лица. Это Ас.
На Асе длинный видавший виды плащ из кожзама, черная шляпа с короткими полями, вокруг тощей шеи в несколько оборотов намотан длинный шарф цвета бордо.
Если бы пассажиры обратили внимание на Аса, то заметили бы, с каким напряжением тот уставился на смартфон. Ас нервничает, хотя старательно делает вид, что все вокруг ему безразлично. Правда, получается это у него плохо, но на него никто не смотрит, а потому никто и не видит его дикое волнение.
Волнение явно зашкаливает, когда поезд останавливается на станции. Входит один, выходят двое. Голос диктора предупреждает о том, что через секунду-другую двери закроются.
Ас перебарывает страх, встает, идет мимо студента. Двери начинают закрываться. Ас хватает смартфон и выскальзывает в щель дверей. Поезд уезжает. Студент растерянно смотрит на пассажиров, но в их глазах не сочувствие, а укор — мол, из-за таких, как ты, раззяв, и появляются в мире такие ублюдки, как тот в шарфе цвета бордо…
Ас бежит по пустой платформе.
В центре зала его поджидают два друга — Скай и Джокер.
Они смеются и хлопают в ладоши, поздравляя Аса с удачно провернутым дельцем.
Ас сияет, как новенький пятак, глупая улыбка блуждает на его длинном лошадином тупом лице. Он подбегает к друзьям и протягивает Скаю украденный только что смартфон.
Скай крутит смартфон в руках, читает текст на экране, удивленно вскидывает брови.
С к а й. Ого!
Стыдливая роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит —
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.
Д ж о к е р. Вильям Шекспир!
С к а й. Почти. Уильям Блейк. Штук за десять толкнем Троллю. Умница Ас! Видишь, ничего сложнокриминального!
Скай похлопывает по плечу Аса, довольного похвалой, бросает смартфон Джокеру, но смартфон падает тому не в ладонь, а…
Стол, заваленный мобильными телефонами, чехлами к ним и всевозможными запчастями и аксессуарами. Чья-то рука берет смартфон и подносит к нему лупу.
В кадре гипертрофированно увеличенное лупой, искаженное лицо пожилого китайца — Тролль скрупулезно и долго изучает поверхность смартфона.
За ним наблюдают, стоя в ряд по другую сторону стола, Ас, Скай и Джокер. Наконец Джокер не выдерживает. Отхлебнув виски из бутылки, он громко крякает и, гогоча, обращается своим басом к Троллю.
Д ж о к е р. Слышь ты, Конфуций, ты чё там, блох ищешь?
Т р о л л ь. Не-а! Не блоха, а крова.
С к а й. Какой крова?
Д ж о к е р. Ты чё думаешь, мы из-за этой херни человека убьем? Не много ли ты о себе возомнил, а, Мао Цзэдун гребаный?
Т р о л л ь. Мао не Мао, а мокруха моя не думая! Не хотеть! Тли!
С к а й. Сколько-сколько?!!
Д ж о к е р. Тли и всё? Да он на пятнашку минимум тянет!
Т р о л л ь. То в салона связи, а у меня скупка. Четыле! Для холоший человека Дзокела не жалко!
Джокер вопросительно смотрит на Ская. Тот своими глазками за линзами зло буровит Тролля. Ас же чуть не плачет от обиды.
Тролль ждет. Видит, что друзья, скорее всего, откажутся от сделки.
И спешит — выставляет вперед, чуть ли не в лицо Джокеру, растопыренную пятерню.
Т р о л л ь. Пять тысяча лублея!
И, не дожидаясь ответа, извлекает из стола пачку сотенных купюр, лихо отсчитывает пять тысяч рублей и протягивает друзьям.
Джокер стонет и начинает рычать, запрокинув голову и закатив глаза. Но Скай не дает развиться его приступу гнева. Он раздраженно выхватывает деньги из рук Тролля и увлекает друзей на улицу.
Тролль, довольный собой и сделкой, провожает их сытым взглядом.
Где-то за ларьками недалеко от скупки Тролля, спрятавшись от глаз ментов и прочих обитателей города, наша троица пересчитывает деньги.
С последней купюрой Скай удивлено смотрит на Джокера, который хотел было сделать очередной глоток виски, но так и замер с бутылкой у рта, увидев тревогу в глазах Ская.
Д ж о к е р. Нае..л?
С к а й. Подломил сука китайская!
Д ж о к е р. Сколько тут?
С к а й (пожимает плечами). Три.
Д ж о к е р. Дай я!
Джокер пересчитывает деньги и, задрав голову к небу, начинает рычать раненым львом.
Ас взволнованно и со слезами на глазах смотрит на Джокера, затем с мольбой на Ская.
Скай отмахивается от Аса: мол, подожди, не до тебя!
С к а й. Сколько?
Д ж о к е р. Тли тысяча лублея.
Джокер сминает в мощном кулаке деньги и решительно срывается с места, раздираемый бешенством, но тут же на его пути встает Скай.
С к а й. Стой! Стой! Вечером! Вечером! Подловим и предъявим по полной. Тут ментов до хренища! Да стой, я сказал!
Джокер раздувает ноздри, рычит, но успокаивается, положив голову на плечо Ская. Скай видит, что друг поостыл, он отпускает Джокера, и троица уходит куда-то в глубь микрорайона.
Палец давит на кнопку дверного звонка. На длину цепочки открывается дверь.
Скай протягивает в щель примерно половину полученной у Тролля пачки денег. А через секунду вынимает руку — в ней пакетик с какой-то почти черного цвета субстанцией, похожей на кубик пластилина.
Скай прячет пакетик в карман, дверь захлопывается. Скай срывает шапку с головы и картинно, по-холоп-ски отвешивает поклон.
С к а й. Храни вас Бог!
Он сбегает вниз по лестнице, выскакивает из подъезда и исчезает за поворотом.
Троица словно наперегонки бежит вверх по лестнице недостроенного торгового комплекса.
Джокер, громко хохоча, первым выскакивает на крышу и «возносит руки к звездам». Теперь он воет: победный вой волка.
Вслед за ним появляется Скай. Он поправляет очки, улыбается, отталкивает Джокера в сторону. Тот принимает вызов и толкает Ская. Оба смеются, но Скай не намерен продолжать игру-поединок и уходит от боя, не отвечая на удары Джокера. Тот вскоре теряет интерес к Скаю и находит себе новое развлечение.
Он поднимает осколок кирпича и с разбегу запускает его в далеко стоящую девятиэтажку. Кирпич не долетает до дома, а падает где-то на середину дороги, по которой движутся машины.
Скай усаживается на какую-то бочку и начинает сооружать «косяк». Для этого из тайника в стене (вентиляционное оконце) он вынимает «бурбулятор» — самодельный кальян в виде пластмассового мишки, когда-то бывшего упаковкой для меда.
Джокер еще пару раз бросает кирпичи, но безрезультатно — окна дома остаются нетронутыми. Ему надоедает, и он садится рядом со Скаем. Терпеливо ждет, как гурман первого блюда.
И тут на крышу осторожно, тщательно проверяя, куда ставить ногу, входит Ас.
Скай и Джокер усмехаются.
Ас садится рядом со Скаем, с другой от Джокера стороны.
Скай раскуривает «бурбулятор». Несколько жадных, с задержкой дыма в легких, затяжек. Крякает, закашливается, снова затягивается, задерживает дым в легких, крякает, выпускает дым и смотрит на «бурбулятор». Мишка приветливо ему улыбается! Скай улыбается ему и передает мишку Джокеру.
С к а й. Храни, Господи, Афганистан и талибов! Аминь!
Джокер выпускает дым и согласно кивает, передает косяк Асу. Сам же достает бутылку виски и делает несколько глотков. Вдруг начинает хохотать.
Ас нежно курит косяк, затем передает его Скаю. Тот докуривает, затем чуть добавляет гашиша, раскуривает и передает Джокеру. Курят еще по второму кругу. Мишка снова возвращается к Скаю. Мишка улыбается блаженной улыбкой святого Скаю и тянет к нему лапки.
М и ш к а. Вселенская любовь, брат!
С к а й (Мишке). Да! Солнце светит и растет трава! Аминь, брат!
Скай поворачивается к Асу и долго смотрит на него задурманенным влюбленным взором. Нежно проводит ладошкой по щеке. Ас счастливо улыбается.
С к а й. Ас, я люблю тебя. Ты брат мне, реально, брат! Чуть дебильный, но брат. Не бойся, Ас, я тебя не дам в обиду. Ты мне веришь?
Скай ищет взгляда Аса. Тот поднимает смущенный наивный взгляд на Ская и кивает.
А с. Да.
Д ж о к е р. А мне веришь?
А с (делаясь серьезным, опуская глаза). Нет.
Д ж о к е р. Гад же ты, Ас! Самый настоящий гад! Кто тебя тогда от чехов Ленина спас? А? Скай, что ли, твой любимый? Я! Я тебя спас! Я! Великий и могучий Джокер! Мать твою! Ты не Ская, а меня должен любить! Понял?
Скай медленно поворачивает голову и смотрит на Джокера, тот мимо Ская на Аса, который, потупив взор, молчит и вот-вот заплачет.
И тут все трое, пораженные, замирают. Все трое видят, как мишка, переваливаясь с лапки на лапку, вразвалочку идет к стене, карабкается по ней и исчезает в тайнике.
Дождь несколькими крупными каплями падает на лицо Джокеру. Тот утирает капли, встает и уходит под какой-то навес — скорее всего, это когда-то должно было стать будкой для подъемного механизма лифта, да не судьба.
Проходя мимо Аса, Джокер несильно толкает его в плечо, и тут же на него пантерой набрасывается Скай. Его кулак точно врезается в челюсть Джокера, но тот не падает, а только пятится, увлекая за собой Ская.
Они валятся на грязный пол и начинают кататься в жесткой драке, отвешивая друг другу удары.
Ас сидит на прежнем месте и тихо всхлипывает. Затем вскакивает и бросается на Джокера. Бьет его неумело и коряво, как ребенок, больше кричит и скулит, чем бьет. Джокер свободной рукой сгребает его, и теперь под хлынувшим дождем дерутся и катаются все трое…
В будке для механизма лифта в ряд сидят, поджав ноги, трое наших героев. Все тупо смотрят перед собой на стену дождя, и каждый думает о чем-то своем.
Идиллию нарушает Джокер, он отхлебывает виски и резко встает.
Д ж о к е р. Всё, пора Тролля депортировать на родину.
С к а й. Рано.
Д ж о к е р. Кто сказал?
С к а й. Такаси Миикэ в фильме «Мокрая псина». Там киллер никогда не выходил на улицу и не убивал, пока шел дождь.
Д ж о к е р. Почему?
С к а й. Не важно. Просто нельзя убивать китайцев, пока идет дождь, даже если китаец не китаец, а долбанный хитрожопый Тролль.
Джокер вздыхает и садится на место. Закуривает.
Д ж о к е р. А если дождь будет идти всю ночь?
С к а й (усмехаясь). У Миикэ дождь шел несколько недель.
Д ж о к е р. И что киллер делал все это время?
С к а й. Ждал.
Д ж о к е р. Как ждал?
С к а й. Сидел в номере с проституткой.
Д ж о к е р. Так можно! А у нас вместо проститутки будет Ас. Да, Ас?
Джокер тянет руку к Асу, но Скай бьет его по руке.
С к а й. Дождь кончился.
Джокер радостно орет и выскакивает на крышу. Видит торчащую из стены арматуру и пытается ее вырвать, но удается только погнуть ее.
Скай и Ас скрываются на лестнице. Джокер бросается за ними…
Длинный полутемный коридор загаженного общежития. Обшарпанные стены, закопченный потолок, редкие лампочки, свет которых еле пробивается сквозь завесу кухонного чада, клубящегося под потолком. Двери, двери, двери…
Мимо дверей идут, почти крадутся наши герои. Джокер вторым, Ас последним, а первым идет Скай. Его глазки-бусинки сверкают. Он жаждет расправы. Мимо них проходит, словно в рапиде, полуголый китаец, который подозрительно косится на них. Китаец скрывается за одной из дверей, а через секунду выходит уже с другим китайцем. И что-то ему шепчет, указывая в спины наших героев.
Троица проходит мимо кухни. Там у плиты стоит и что-то жарит в медной сковороде на большом огне другой китаец, и он, тоже словно в рапиде, поворачивает голову и тоже подозрительно косится на идущих мимо него по коридору чужих.
Когда они исчезают, китаец берет со стола огромный тесак и выходит в коридор, где за спинами наших героев, на другом конце коридора, толкутся уже пять-семь китайцев.
Китаец с ножом смотрит в спины чужаков, затем на своих соплеменников. Все встревожены визитом непрошеных гостей, медленно начинают двигаться по коридору, словно крадутся за незваными пришельцами.
Скай подходит к одной из дверей, пинком распахивает ее и тут же застывает на пороге…
В комнате на двухъярусных кроватях сидят, свесив ноги, человек десять китайцев.
Скай не сразу замечает Тролля. Тот сидит на «втором этаже» и испуганно смотрит на Ская.
Ская оттесняет Джокер. Он пьян и под кайфом больше остальных, плюс его неустойчивая психика — раздерганный на нет!
Джокер видит Тролля и с диким криком бросается к нему. Все китайцы замерли от такой наглости и смелости!
Джокер хватает Тролля за ногу и с диким хохотом пытается стащить его на пол.
Тролль начинает визжать. Что-то орет по-китайски и свободной ногой пытается лягнуть Джокера в лицо. Ему это удается.
Джокера откидывает в сторону, из носа течет кровь. Его, слегка оглушенного, это заводит еще больше. Он резко дергает Тролля за ногу, и тот падает на пол. Корчится от боли. Джокер начинает избивать его ногами.
И тут китайцы приходят в себя. Один бросается на Джокера, но отлетает от мощного удара Ская. Двое других бросаются на Ская и повисают у него на руках, и тут в комнату с криками врываются китайцы из коридора.
В воздухе над спиной Ская мелькает тесак. Китаец с диким воплем замахивается и бьет, словно мечом, Ская по спине своим замызганным тесаком, но Ас успевает перехватить тесак голой рукой в воздухе. Он плачет, рыдает и начинает выть, когда тесак вырывается из его кулака. Хлещет кровь.
Ас падает на колени и почему-то сует раненую руку себе под мышку.
Скай оборачивается и бьет китайца с тесаком в пах. Тот падает на пол без сознания.
Джокер хватает с пола тесак и начинает размахивать им в разные стороны. Достается и Скаю, которому тесак ранит руку выше локтя. Но в лихорадке боя никто этого не замечает. Китайцы лупят беззащитного Аса.
Теперь Джокер и Скай отбивают своего друга от низкорослых, но резвых китайцев.
Начинается настоящая каша-мала!
В какой-то момент драки троице удается прорваться к двери. Они выбегают из комнаты, их преследуют все китайцы.
На полу остаются лежать Тролль, истекающий кровью и зажимающий ужасную рану на животе, и тот, которому двинул в пах Скай…
Ас, Скай и Джокер бегут по коридору. За ними с криками и руганью несутся китайцы, вооруженные всем, что только ни попало под руку, — ножами, кастетами, ножками от табуретов… У одного в руке даже ножовка, а у другого — рамка от картины!
Из какой-то комнаты на шум высовывается заспанный китаец, и бегущий мимо Джокер тут же вонзает тесак в дверной косяк, едва не попав в изумленного хозяина. Тот верещит, перепуганный. Джокер намеревается вытащить тесак из косяка, но у него ничего не выходит — врубил намертво. Времени нет, и Джокер бежит уже без тесака.
Скатываются по лестнице кубарем. Тут первые китайцы хватают Аса за шарф. Тот кричит, и ему на выручку снова приходят Джокер и Скай.
Снова драка. Мелькают кулаки, пила, ножи. Крики, стоны, удары.
Снова удается отбить Аса у китайцев и выбежать на улицу.
Скай захлопывает дверь и подпирает ее плечом. Джокер приходит ему на помощь. Теперь они вдвоем пытаются удержать дверь. За дверью слышатся крики и ругань.
Китайцы со своей стороны наваливаются на дверь с дружным криком, но троице пока удается держать оборону.
Джокер кричит стоящему в сторонке с рукой под мышкой напуганному до полусмерти Асу.
Д ж о к е р. Чё застыл! Найди чем дверь подпереть!
Ас кивает и начинает метаться у двери. За ним наблюдает подошедший китаец. В руках у китайца пакеты с едой. Он не понимает, что происходит, и предпочитает не вмешиваться в происходящее.
Ас находит какой-то использованный электрод для электросварки. Он показывает его Джокеру.
Джокер выхватывает электрод и закручивает им дверные ручки.
И тут же замечает испуганного китайца с пакетами.
Джокер в один прыжок оказывается перед ним. Хохочет китайцу в лицо и со всей силы бьет кулаком. Китаец отлетает метра на два и валится без сознания на сверкающий бликами неоновых реклам асфальт.
Скай бежит прочь, увлекая за собой Аса.
Джокер подбирает с асфальта пакеты с едой и с диким хохотом бежит за друзьями…
Дверь вот-вот сорвется с петель. За ней слышится дружный крик китайцев. Они наваливаются, и дверь падает.
Через дверь кубарем вываливается куча китайцев. Они поднимаются на ноги, осматриваются в поисках троицы и замечают лежащего на земле своего земляка.
Китаец, который был с тесаком (тесак снова у него в руке), берет на себя роль предводителя. Он что-то кричит своим и машет тесаком в разные стороны.
Ему дружно кричат в ответ. Китайцы, разделившись на две группы, разбегаются по двум аллеям, ведущим к микрорайону через заглохший парк, похожий, скорее, на лес.
Троица не спеша идет по аллее.
Джокер по своему обыкновению истерично хохочет и прикладывается к бутылке.
Скай пытается на ходу отремонтировать пострадавшие в драке очки.
Ас все зажимает руку под мышкой и поскуливает. И жмется поближе к Скаю.
И тут за их спинами слышится радостный крик китайцев.
Скай хватает Аса за шиворот и увлекает за собой.
Джокер, напротив, останавливается и смело разворачивается китайцам навстречу. Он ревет, колотит себя в грудь. И всем своим видом показывает, что готов биться насмерть и не сойдет с места! Швыряет в китайцев пакеты с едой.
Скай останавливается и зовет Джокера.
С к а й. Джокер! Джокер! Беги, придурок! Они же убьют тебя! Беги!!!
Но Джокер словно не слышит. Он разводит руки в стороны и задирает голову к небу. Орет.
Китайцы в паре метров от него.
И тут Джокер разворачивается и дает деру!
Китайцы буквально сходят с ума от такой наглости. Они орут как оголтелые. Но спортивного и крепкого Джокера им не достать. Тот бежит легко, дразнит их. Китайцы за ним, но как ни напрягают свои силы, догнать Джокера им не удается. Джокер видит, что между ним и Скаем с другой аллейки наперерез выбегает еще одна группа китайцев.
Джокер теперь перестает забавляться и пугается не на шутку. Он кричит: «Скай!» Сам же спрыгивает в кювет и пытается убежать от преследователей через лес. Земля мокрая, и в какой-то момент Джокер поскальзывается, его ноги смешно задираются вверх, и он падает на землю, ударившись лбом о какой-то пень. Он оглушен. Мычит, трясет головой и пытается встать на ноги, но на его голову обрушивается и ломается ножка от табурета.
Джокер падает на живот и пытается приподняться, из головы хлещет кровь, он даже пытается засмеяться, но у него не получается.
Китайцы набрасываются на Джокера.
Кто-то бьет и топчет его ногами.
Кто-то рвет на нем одежду.
Кто-то хватает за волосы и тянет к себе…
И тут!..
С аллеи раздается душераздирающий крик.
Китайцы замирают и все как один оборачиваются на крик.
На аллее стоит Скай, прижимая к себе китайца. У горла китайца все тот же тесак.
Ас жмется к Скаю, пряча руку под мышкой.
С к а й. Отпустите его! Или я ему башку отрежу! Джокер, иди сюда!
Джокер поднимается и что-то мычит Скаю. Поднимает руку. Пошатываясь, идет к Скаю. Проходит сквозь кучу разгоряченных дракой китайцев.
Вдруг один китаец не выдерживает и с криком ярости и ненависти набрасывается на Джокера и точно так же, как Скай китайца, берет в заложники Джокера, приставив к его горлу нож. Что-то кричит Скаю на своем языке.
Скай кричит тому в ответ. В общем, идут блеф и истерика — кто кого переорет. Но момент напряженный.
Но у Ская есть плюс. В отличие от испуганно застывшего под тесаком китайца, Джокер прет, и прет он к Скаю, таща за собой китайца, который прижимает нож к его горлу.
Китаец видит, что дело дрянь, и чуть вонзает от страха и ужаса нож в горло Джокеру, другой рукой пытается душить его.
Джокер не обращает внимания на рану, он и так весь в крови. И с каждым шагом ему словно прибывает сил!
В какой-то момент китаец не выдерживает психологического давления и отпускает Джокера.
Тот с победным улюлюканьем подбегает к Скаю. Он бодр и весел! Чертов Джокер! Ему хоть бы что!
Он бьет под дых китайца, которого держит Скай, и тот, крича от боли, падает на колени.
Джокеру этого мало! Он, как по футбольному мячу, бьет китайца в лицо ногой, и они бегут дальше. Китайцы за ними!
Китаец, которого ударил Джокер, остается на асфальте. Он ползает на коленях, катается на спине и, закрыв лицо руками, воет…
Троица друзей ныряет в кусты у девятиэтажки и падает на землю. Все они замирают.
Слышатся крики приближающихся китайцев.
Джокер начинает дурачиться. Он принюхивается и прямо перед лицом Аса замечает собачье дерьмо. Похоже, он что-то замыслил и скалится.
И не успевает Скай и уж тем более тормознутый Ас что-то сообразить, как Джокер хватает Аса за голову и окунает его лицом в дерьмо.
Джокер давится от смеха.
Мимо пробегает толпа китайцев.
Друзья замерли.
Китайцы удаляются. Крики делаются все тише и тише.
Джокер начинает хохотать, не боясь, что его услышат.
Скай бьет его кулаком в плечо.
С к а й. Заткнись, придурок!
Д ж о к е р. Да ладно тебе. Прикольно же. Ас такой тормоз, что, не помоги ему я, он бы сам по себе нырнул бы в это говно!
Ас растерянно застыл с задранным лицом. Он не знает, как ему быть и что делать. В глазах слезы.
Скай вздыхает и поднимается с земли, отряхивается, затем поднимает Аса, и они уходят. Ас скулит.
Джокер переворачивается на спину, его волосы слиплись от крови. Он смотрит в звездное небо и улыбается. Круто оттянулись! Вечер прошел не впустую.
В кадре ярко накрашенные женские губы. Вот обнажаются зубки: два ряда красивых ровных перлов, как говорили в старину. Ротик открывается, и зубки впиваются в двойной чизбургер. В уголке рта остается капелька майонеза, из ротика высовывается язычок и ящеркой устремляется к капельке, хватает ее и исчезает в ротике, алые губки смыкаются.
Это Жемчужинка, ей пятнадцать лет. Она настоящая блондинка во всех отношениях. Наивные широко распахнутые голубые глазки, милое симметричное личико-мордашка. Стройная миниатюрная фигурка. И в голове только журнал для подростков Сооl.
Она жует свой чизбургер, потягивает колу через соломинку и чуть презрительно, как все блондинки, посматривает на окружающий ее плебс.
Вдруг ее пугает плюхнувшийся рядом с ней изрядно помятый, но отмытый Джокер. Он хохочет и лезет обниматься.
Жемчужинка отстраняется от него. Брезгливо морщится.
Д ж о к е р. Да ладно ломаться! Ты ничего, я красив, как Брэд Питт. Мы прекрасно проведем время. Пошли в туалет.
Ж е м ч у ж и н к а. Пошел на хрен, отстань, придурок.
Д ж о к е р. Как хочешь. Но учти, что я два раза не предлагаю. Я в скором будущем — историческая легендарная личность.
Ж е м ч у ж и н к а. И что?
Д ж о к е р. А то, что сейчас без лишних понтов ты можешь сделать мне минет. Я не против, как говорится. А завтра придется в очереди стоять на морозе, чтобы потереться о мои бронзовые яйца.
Жемчужинка смеется. Джокер тоже начинает хохотать. Достает бутылку виски, которое у него не кончается никогда. Ловко срывает крышку со стакана с колой и наливает туда изрядную порцию виски. Закрывает стакан крышкой и предлагает Жемчужинке.
Она берет в рот соломинку, ее губки нежно обхватывают соломинку.
Джокер видит это и мечтательно закатывает глаза. Прикладывается к бутылке виски. И тут перед ним возникает молодой парнишка в униформе «Макдоналдса».
П а р н и ш к а. У нас пить нельзя.
Д ж о к е р. Пошел на х..й. А кому скажешь — почки отобью и съем. Понял?
Парнишка густо краснеет и уходит, пряча глаза под козырьком бейсболки.
Ж е м ч у ж и н к а. Как там Ас?
Джокер пожимает плечами и начинает жевать картошку фри.
Д ж о к е р. Не знаю. Скай щас борется за его жизнь.
В туалете «Макдоналдса» Скай «борется за жизнь» Аса.
Ас стоит у раковины и скулит. Он украдкой наблюдает за тем, как под струей воды Скай промывает ему рану на руке.
Рана страшная — тесак китайца дошел почти до кости. Мясо по краям вздулось, распухло.
Ас скулит и подергивает ногой, как маленький ребенок. Скай хмурится.
С к а й. Стой спокойно! Замри!
Легко сказать! Но Ас тут же послушно замирает, только скулит еще громче.
Вот наконец-то с промыванием закончено. Скай выключает воду.
А с. А бинты?
С к а й (загадочно улыбается). Есть кое-что получше.
А с. Что?
С к а й. Японский суперклей.
Скай извлекает из кармана миниатюрный тюбик клея и показывает его встревоженному Асу.
С к а й. Расслабься. Я знаю, что делаю.
Скай кладет руку Аса на край раковины ладонью вверх. Ас снова начинает скулить.
Скай не обращает внимания на его нытье. Он полностью сосредоточился на операции по склеиванию раны на руке Аса.
Вот он выдавливает из тюбика клей в рану и тут же двумя пальцами зажимает ее, стискивая края.
Молчат. Ждут. Вдруг Скай поднимает взгляд и видит, как Ас любуется отражением Ская в зеркале.
С к а й. Ты чё?
А с. Ничего. Просто… я люблю тебя.
С к а й. Как брата?
А с. Да.
Ас произносит это нежно и трепетно.
Скай улыбается Асу устало и по-доброму. Свободной рукой привлекает его к себе.
С высоты своего роста Ас склоняется к Скаю и кладет ему голову на плечо.
Скай вздыхает и поглаживает Аса по спине.
Чистая братская любовь.
Скай отстраняет Аса. И смотрит на ладошку. Его пальцы все еще стискивают края раны.
С к а й. Готово. Опа!
А с. Что случилось?
С к а й. Твою мать! (Его пальцы приклеились к краям раны Аса, и он тщетно пытается освободиться.) Будет больно. Только не ори.
А с. Что?
И тут же Ас дико стонет. И падает от боли на колени. Из его руки на пол сочится кровь. Он начинает выть и плакать.
Скай крутится вокруг Аса, пытаясь подобраться к его ране. Но тот не дается, крутится и прячет руку.
С к а й. Покажи руку! Да не вой ты, покажи! Стой, тебе говорят! Дай глянуть!
А с. Не дам!
С к а й. Ну прости… Я… Покажи, тебе говорят, а то заражение будет. Отхреначат на хрен по колено! Дай!
Скаю удается ухватить Аса за больную руку и зажать ее между коленями.
Ас замирает, покорно, как щенок на столе у ветеринара.
Скай осматривает рану. Она снова зияет своими ужасами, но только наполовину.
С к а й. Вот половину сделали.
Осталось чуть-чуть. Потерпи.
Ас охотно кивает.
Скай дотягивается до тюбика с клеем, но Аса не отпускает, боясь, что тот убежит. Заливает рану клеем и зажимает рану пальцами — так, чтобы не приклеиться.
Они снова замирают.
В туалет входят два подростка и удивленно таращатся на странную парочку: один сидит на полу, а его рука зажата между ног у другого.
Скай бросает на них злой взгляд.
Парни исчезают в кабинках.
На стол резко опускается рука Аса. Это Джокер прижал ее к столу и рассматривает работу Ская. Хохочет. Отпускает руку Аса, который все время пытался вырваться. Джокер уважительно кивает Скаю.
Д ж о к е р. Мои поздравления, доктор Скай!
Сам хохочет над своей шуткой.
Скай устало улыбается и принимается за гамбургер. Ас, Джокер и Жемчужинка следуют его примеру. Поглядывают друг на дружку, все друг другу улыбаются, любуются друг другом. Понятно, что это четверка настоящих и верных друзей и что все трое мальчишек влюблены в Жемчужинку…
Из «Макдоналдса» выходит молодой работник, тот самый, которому нахамил Джокер. Перекур.
Он надевает наушники и включает музыку: Игги Поп, Life of Work. Закуривает.
Мы его глазами смотрим на ночной город: огни неона, небоскребы, тачки, витрины, рекламы, лица ночных обитателей — роскошь и нищета. Вот идет по ночному тротуару бомж, за ним трусит послушная свора крупных дворняг, а вот роскошный «Бентли» шуршит шинами по мокрому разноцветному, с отблесками неоновых огней асфальту.
Работник устало улыбается. Выщелкивает окурок, тот в рапиде летит над ночным городом. Падает на асфальт и рассыпается множеством искр…
Четверка друзей топчется у подъезда. Не могут разойтись.
Д ж о к е р. Жемчужинка, может, к тебе?
Ж е м ч у ж и н к а. Нет. У меня свидание.
Все трое грустнеют. Джокер смотрит на Аса.
Д ж о к е р. Домой?
А с. Нет. Я не вернусь домой.
С к а й. Что опять?
А с. Не вернусь.
В глазах Аса снова появляются слезы. Скай обнимает его за плечи,
и они уходят.
С к а й. Мы ко мне.
Д ж о к е р. Опять Куросаву смотреть?
С к а й. А в морду пяткой?!
Д ж о к е р (Жемчужинке). Ты с нами?
Ж е м ч у ж и н к а. Я же говорю: у меня свидание.
Д ж о к е р. Скажи, месячные!
Хохочет и бегом за друзьями.
Жемчужинка усмехается, закуривает и уходит в противоположную сторону.
По микрорайону едет роскошный новенький «Ягуар». За рулем сидит кавказец по кличке Ленин, огромного роста и лысый. Ему лет семнадцать.
Из колонок ревет что-то из западного рэпа. Кавказец вусмерть обнюханный. Под носом белеет кокаин. Кавказец явно любуется своими золотыми часами, которые поблескивают на руке, лежащей на руле.
Кавказец замечает в свете фар Жемчужинку, стоящую на тротуаре. Моргает фарами. Жемчужинка машет ему рукой.
«Ягуар» останавливается перед Жемчужинкой.
Она открывает дверцу и плюхается на переднее сиденье.
Кавказец говорит без характерного акцента.
Л е н и н. Привет, радость моя.
Ж е м ч у ж и н к а. Привет, Ленин. Как дела?
Л е н и н. Ослепла, что ли?
Ж е м ч у ж и н к а. Не поняла?
Л е н и н. Сама не видишь?
Ленин трясет рукой с часами, затем этой же рукой хлопает по рулю.
Ж е м ч у ж и н к а. А. Поняла.
Л е н и н. Коки-моки?
Ж е м ч у ж и н к а. Не-е-е. Ты же знаешь, у меня богатое воображение
и внутричерепное давление. Короче, нет наркотикам!
Л е н и н. Бедная, как же ты живешь?
Ж е м ч у ж и н к а. Книжки читаю.
Ленин извлекает пакет с кокаином, чуть высыпает себе на ноготь и с него нюхает дозу.
Л е н и н. Поехали?
Ж е м ч у ж и н к а. А подарок где?
Л е н и н. Дома у меня твой подарок.
Ж е м ч у ж и н к а. Тогда поехали. Только никакого секса — я с черными не сплю.
Кавказец усмехается, кивает и давит на газ.
Жемчужинка падает на постель. На ее лице испуг и боль, а из носа струится кровь.
Ж е м ч у ж и н к а. Я же сказала!
Л е н и н. Заткнись! Задолбала!
С черными она не спит. Расистка.
Ж е м ч у ж и н к а. Тварь! Только тронь!
Л е н и н. Заткнись, сука! Два месяца яйца мне крутишь. «Купи то, купи это…» У меня что, на лбу «лох» написано?! Нет, детка, пришло время отрабатывать подарки.
Ж е м ч у ж и н к а. Тварь, гастарбайтер долбаный!
Кавказец набрасывается на Жемчужинку. Но получает достойный и неожиданный отпор. Она кулаками несколько раз попадает кавказцу в лицо. Но его оторопь быстро проходит, и ее сменяет слепая ярость.
Жемчужинка пытается вскочить, ей даже удается вырваться, но Ленин хватает ее за волосы и тянет к себе.
Жемчужинка кричит от боли и обиды. Из глаз льются слезы.
Ж е м ч у ж и н к а. Скотина, тварь, скотина!
Ленин чуть размахивается, словно у него в руке не голова Жемчужинки, а шар для боулинга, и «запускает» Жемчужинку в стену.
Глухой удар, и Жемчужинка мячиком отлетает обратно на постель. Она стонет от боли и, оглушенная ударом, пытается понять, где она и что происходит.
Ленин расстегивает ей джинсы и рывком сдергивает их.
Крик и изумленное лицо Джокера, который так бурно реагирует на кульминационную сцену фильма Акиры Куросавы «Бездомный пес», в которой совсем еще юный Тосиро Мифунэ идет на выстрелы преступника, не сворачивая и не таясь, не боясь пуль.
Д ж о к е р. А! А! Вот это мужик! Не то что ты, нытик!
Джокер зажимает голову Аса у себя под мышкой и трет по волосам ладошкой.
Скай срывает руку Джокера с Аса и отталкивает Джокера.
С к а й. Да застынь ты!
Джокер послушно замирает и во все глаза смотрит на экран.
В его комнате дешевенький телевизор, простенький DVD-плейер. Вся комната в постерах режиссеров и актеров, всюду диски и кассеты с фильмами.
С к а й (мечтательно). Самое главное в жизни — это смерть.
Д ж о к е р. Поясни.
С к а й. Это концепт самурайской философии. Это в крови у японцев. Это то, что всю жизнь исповедовал и возносил в ранг высокого искусства Куросава. Путь воина — путь к смерти. И знаешь, в чем там фишка?
Д ж о к е р. В чем?
С к а й. Смерти нет!
А с. Как это?
С к а й (выключая плейер). Есть цепь перерождений, а смерть лишьмаленький мостик от одной жизни к другой.
А с. То есть мы не умираем?
С к а й. Нет. Просто по мостику из одной жизни в другую.
А с. А если ты умрешь… и я… мы в следующей жизни встретимся?
Скай смотрит на Аса. У того в глазах страх и надежда. Это видит и Джокер, и он вдруг против своего обыкновения не хохочет и не дурачится, он серьезен, как никогда. Даже загрустил! Молчит. Оба ждут, что скажет Скай.
Скай медлит с ответом. Но ему надо ответить, так как Ас смотрит на него пристально, не отводя взгляд.
С к а й. Обязательно.
А с. А где? Где встретимся? Давай сейчас назначим место.
С к а й. В «Макдоналдсе». Где же еще!
Ас расплывается в улыбке. И тут Джокер, тот привычный Джокер, воз-вращается.
Д ж о к е р. А вдруг его закроют? Или антиглобалисты, или еще какие пидоры взорвут?
Джокер, видя испуг и разочарование Аса, начинает хохотать.
Ас чуть не плачет.
Скай вздыхает и качает головой. Кладет диск в коробку. Затем открывает ящик старенького комода и достает из него кальян. Садится по-турецки и начинает готовить косяк на кальяне.
Джокер примирительно хлопает Аса по плечу и ползет поближе к Скаю. Заводят музыку. Ас подтягивается к друзьям.
Скай берет в руки зажигалку…
Крутится колесико зажигалки, вспыхивает огонек.
Это избитая Жемчужинка. Она сильно пострадала от рук Ленина: синяки, шишка на лбу. Вспухшие губы.
Она закуривает и на что-то смотрит перед собой.
Это полуголый Ленин. Он спит на постели, раскинувшись.
Жемчужинка кладет сигарету в пепельницу и поднимает руку — в ней мобильник. Она начинает снимать полуголого Ленина на камеру мобильного телефона. Затем тихо стаскивает с него трусы. Ленин стонет и открывает глаза. Он в хлам обдолбанный кокаином. Жемчужинка замирает, цепенеет. Ленин смотрит на Жемчужинку и снова закрывает глаза. Жемчужинка тихо переводит дух, затем отступает и замирает. У нее под ногой губная помада, выпавшая из ее куртки. На лице Жемчужинки вспыхивает улыбка мести и презрения. Она берет губную помаду и пишет на груди спящего Ленина: «Я пидор». Снова включает камеру и с надписи на груди делает отъезд на общий план. В кадре голый Ленин.
Жемчужинка выключает мобильник, берет куртку и спешит в коридор. Тут она видит куртку Ленина. Обшаривает карманы. Обчищает портмоне. Во внутреннем кармане находит хромированный револьвер.
Жемчужинка возвращается в комнату и наводит револьвер на спящего Ленина, точно ему в лицо. Она полна решимости, но вдруг пугается своих намерений и бросается вон из комнаты. Хлопает входная дверь…
Мальчишки сидят в некоей прострации. Молчат. Все трое смотрят на экран телевизора пустыми глазами — обкурились.
На экране — телемагазин. Ведущий впаривает народу какую-то супер-овощерезку.
Раздается дверной звонок. Ноль эмоций. Словно никто не слышит его. Звонят снова и снова. Наконец Ас соображает. Он поворачивает голову к Скаю.
А с. Кто-то пришел, типа, наверное.
С к а й. Да?!
А с. Да.
Скай кивает, долго смотрит на Аса и отворачивается к экрану. С серьезным видом, будто аналитическую программу, смотрит рекламу овощерезки.
Снова звонок.
Ас несмело дергает Ская за рукав футболки.
А с. Кто-то пришел.
С к а й. Да?!
А с. Да.
Скай встает и нетвердой походкой выходит из комнаты. Вскоре он возвращается с Жемчужинкой. Друзья приветствуют ее кивками. Продолжают смотреть телевизор.
Вдруг Джокер едва слышно стонет и валится набок. Засыпает мгновенно. За ним Скай и Ас укладываются рядышком и тоже засыпают.
Жемчужинка какое-то время за ними наблюдает, затем выключает телевизор, ложится на диване. Сворачивается клубочком, затихает.
Друзья стоят над спящей Жемчужинкой. Тупо на нее смотрят.
Д ж о к е р. Когда она пришла?
С к а й. Не помню.
А с. Ее кто-то сильно избил.
Д ж о к е р (волнуется). Отхреначили конкретно.
С к а й. Эй, Жемчужинка.
Трясет ее за плечо. Жемчужинка открывает глаза и садится на диване. Стонет от боли и трогает рукой припухлость на щеке.
Д ж о к е р. Это кто тебя так?
И Джокер, и Скай взволнованны.
Ж е м ч у ж и н к а (усмехается). Расслабься, Джокер, не ты.
Д ж о к е р (явно успокаивается, но хмыкает). А кто?
С к а й. Ленин?
Ж е м ч у ж и н к а. Да. Он меня изнасиловал.
Джокер бьет себя в грудь и начинает рычать.
Скай застывает.
Жемчужинка садится на диван, свесив ноги, закуривает и поглядывает на друзей.
Ас садится рядом с ней и гладит ее по плечу.
Жемчужинка благодарно ему кивает и вдруг что-то вспоминает. Она достает из кармана мобильник, нажимает кнопки и затем протягивает его Скаю.
Ж е м ч у ж и н к а. Вот.
С к а й. Что это?
Ж е м ч у ж и н к а. «Плей» нажми.
Скай нажимает кнопку «плей», и друзья смотрят запись голого Ленина.
С к а й (возвращая мобильник). Ну ты и дура. И что теперь?
Д ж о к е р. Я могу сказать, что теперь убьет он тебя. Чехи злобные и гордые. Такого он тебе не простит.
Ж е м ч у ж и н к а. По фигу! Это я его убью. Закину запись в Сеть. Его же чехи и завалят его. Они ему яйца отрежут за такой позор.
Д ж о к е р. Это да, а он тебе отрежет.
Ж е м ч у ж и н к а. Не получится.
С к а й. Ладно, что делать будем?
А с. Может, накуримся? Там осталось?
Д ж о к е р (хохочет). Ас, ты умничка. Посидим, подумаем, что-нибудь придумаем.
Скай быстро «заряжает» кальян новой порцией гашиша, и все четверо по кругу курят.
Последний круг и последняя затяжка достаются Жемчужинке. Она откидывается назад и прижимается к стене. Джокер с беспокойством смотрит на Жемчужинку и указывает на нее Скаю.
Д ж о к е р. Глянь, Скай, она белая, как смерть.
С к а й. Жемчужинка?
Жемчужинка сидит в напряженной позе, глаза закрыты, губы плотно сжаты. Молчит.
С к а й. Эй, Жемчужинка, ты меня слышишь?
Ж е м ч у ж и н к а. Да.
С к а й. Тебе плохо?
Ж е м ч у ж и н к а. Страшно.
С к а й. Не бойся.
Ж е м ч у ж и н к а. Город… дома рушатся.
Идет клип, состоящий из кадров хроники: падающие дома — следствие ураганов, землетрясений, бомбардировок. По улице бежит и уворачивается от падающих стен и домов Жемчужинка. Ей навстречу бежит толпа в дикой панике. Жемчужинка останавливается и смотрит туда, откуда они бегут, и видит, как в одну из башен-близнецов врезается самолет.
Жемчужинка застывает, пораженная ужасным зрелищем. Начинает плакать и закрывает лицо руками, когда одна из башен падает.
И тут она слышит голос Ская.
Г о л о с С к а я. Не бойся. Это глюк. Ничего этого нет. Просто глюк.
Жемчужинка крутит головой, ища взглядом Ская. Голос его словно с небес раздается. Она задирает голову и видит в небе, как луч солнца прорезает тучи — ветхозаветная картина. Оттуда летит голос Ская.
Г о л о с С к а я. Сейчас тебя отпустит, и все пройдет. Не бойся, слышишь?
Жемчужинка кивает и смотрит на башни, те — словно пленка отматывается назад — вырастают из руин, самолет вылетает задним ходом из башни и исчезает в небе.
Жемчужинка начинает улыбаться, благодарно смотрит в небо…
Перед нашими героями в «Макдоналдсе» гора еды и напитков. Все жадно едят. Среди бумажек и салфеток лежит мобильник Жемчужинки. К нему тянется Скай, но Жемчужинка забирает телефон.
Ж е м ч у ж и н к а. Я сама.
Она набирает номер и ждет.
На постели сидит голый Ленин. Соображает, что же было вчера. Звонит мобильник. Ленин встает и идет за телефоном.
Л е н и н. Аллё.
Ж е м ч у ж и н к а. Привет. Живой?
Л е н и н. Ну. И чё дальше?
И тут он в зеркале видит отражение. Охает. Он голый и с похабной надписью на груди.
Л е н и н. Ах ты тварь мелкая!
Ж е м ч у ж и н к а. Это ты о надписи?
Жемчужинка смотрит на друзей. Те замерли.
Ж е м ч у ж и н к а. Я записала тебя на мобильник голого и выброшу запись в Сеть.
Ленин мечется по комнате. Дико воет и орет в трубку проклятия и угрозы. Выбегает в коридор, роется в карманах куртки и не находит револьвер.
Л е н и н. Где мой револьвер?! Это подарок отца! Верни, или я тебя убью!
Жемчужинка достает из кармана револьвер и кладет его на стол. Друзья раскрывают рты.
Ж е м ч у ж и н к а. Твой револьвер у меня, и пошел ты на хрен вместе со своим папой! За то, что ты со мной сделал, мразь, я тебя уничтожу! Из папиного подарка и завалю.
Ленин воет, бросает мобильник в стену. Тот разлетается на куски. Ленин садится на корточки, начинает причитать на своем языке, хватает себя за волосы и скулит.
Ас устанавливает несколько пустых банок на строительные козлы у стены недостроенного торгового центра.
Жемчужинка и Скай курят в углу и о чем-то шушукаются, по долетающим до нас репликам понятно, что Скай пытается уговорить Жемчужинку не мстить Ленину, вернуть ему запись и револьвер.
Джокер слышит слово «револьвер» и взвивается.
Д ж о к е р. Да фиг ему, а не револьвер! Ас, давай быстрее! Отвали в сторону!
Ас отходит в сторону. Джокер прицеливается и стреляет в банку.
По залу разносится эхо выстрела, звучит, как гром.
Ас приседает и зажмуривается, зажимает уши. Скай с криком: «Что творишь, идиот?!» бежит к Джокеру, но тот успевает произвести еще один выстрел и снова не попадает в банку. Злой, как черт!
Скай налетает на Джокера и пытается отобрать у него револьвер. Начинается потасовка.
Револьвер крутится в их руках из стороны в сторону — в лицо то Ская, то в Джокера, то в живот Асу.
Джокер сдается и отдает револьвер Скаю.
Д ж о к е р. На! А дальше что?
С к а й (крутит револьвер). Дальше? Не знаю. Но что-нибудь придумаем.
Все на него смотрят.
Все сидят в ряд на диване. Перед ними стоит за козлами, как на кафедре, Скай. На козлах три патрона. Скай ставит рядом еще один. Все четверо смотрят на патроны.
С к а й. Каждому по патрону. Один патрон — одно желание.
А с (улыбаясь). Как цветик-семи-цветик?
С к а й. Точно, Ас. У кого какое?
Ж е м ч у ж и н к а. Я завалю Ленина.
Все косятся на Жемчужинку, но молчат, не возражают. Ее право.
С к а й. Джокер?
Д ж о к е р. Сыграю в рулетку.
Ж е м ч у ж и н к а. Дурак!
Д ж о к е р. Сам знаю. Но так хочется! Всю жизнь мечтал. Кто со мной? (Обводит всех вызывающим взглядом. Все молчат. Он усмехается.) Ладно. Сам справлюсь. Скай, а ты?
С к а й. Я? (Задумался.) Я банк ограблю! Сделаю все, как в «На гребне волны». Только маску нашего президента возьму.
Д ж о к е р (хохочет). Прикольно! (Вскакивает и очень похоже изображает мимику Путина.) Всем на пол! Морды в пол! Это ограбление!
С к а й. А ты, Ас?
А с. Не знаю. Хочешь, я тебе отдам свой патрон?
Д ж о к е р. Э, нет! Так не пойдет! Гаденыш, не порть кайф! Каждому по патрону! Говори!
А с. Не знаю. Правда.
С к а й. Ладно, пока Ас думает…
А с. Я придумал. Я Троллю отомщу.
Джокер уважительно хлопает Аса по плечу. Тот горд.
С к а й. Ладно, кто первый?
Д ж о к е р. Тянем жребий! (И тут же достает четыре спички. Одну ломает.) Кому короткая, тот первый!
И так далее! Поехали!
Тянут жребий, короткую спичку вытаскивает Джокер. Все смотрят на него. Он растерян, но берет себя в руки и прячет страх за своим дурацким хохотом. Хватает револьвер. Хохочет и размахивает им. Все замерли. Напуганы.
В кадре пусто, затем появляется рука с револьвером — к виску стволом.
Это Джокер. Он сидит на строительных козлах, свесив ноги. Торжественно напряжен. Деловит. Рука застыла с револьвером у виска. Джокер смотрит перед собой. Рядом стоит бутылка виски.
В нескольких метрах от него стоят наши герои. Ас жмется к Скаю и прячет лицо, боится смотреть на Джокера. Жемчужинка снимает Джокера на камеру мобильника. Джокер зажмуривается и начинает давить на курок, но его останавливает резкий крик Ская!
С к а й. Стой!
Джокер резко убирает руку от виска. Напуган.
С к а й. Стой, дурачина!
Д ж о к е р. Что еще!
С к а й (подбегая к Джокеру). Придурок, ты же барабан не крутанул! Щас бы все мозги себе на фиг вышиб!
Джокер бледнеет. Начинает нервно кашлять.
А с. Плохое желание. Не надо…
Д ж о к е р. Заткнись! Чё хочу, то и делаю. Закрой пасть, недоумок.
Джокер отталкивает Ская, который смотрит на него умоляюще. Но Джокер начинает хохотать. Выпивает виски. Крякает и закуривает.
Д ж о к е р. Щас, потерпите, может, последняя сигарета в этой жизни. Эй, Ас, встретимся в «Макдоналдсе»!
В глазах Аса появляются слезы. Джокер посылает ему воздушный поцелуй, крутит барабан и приставляет револьвер к виску. Никто не успевает и рта открыть, как Джокер нажимает на курок. Гремит выстрел!
Джокера выстрелом, как куклу, сносит с козел. Он падает в какой-то дурацкой позе на пол. Ас начинает скулить. Скай во все глаза смотрит на Джокера. Жемчужинка так и застыла с мобильником в руке, тот продолжает снимать…
Но у всех на лицах неверие в происходящее, им кажется, что Джокер их разыгрывает. Что он сейчас встанет и начнет хохотать. Но тот застыл в нелепой позе, под ним растекается огромная лужа крови.
Скай смотрит в пустой экран телевизора. Ас сидит рядом с ним. Жемчужинка на диване. Напряженное молчание.
А с. Может, мы зря его там оставили?
С к а й. Это было его желание! Его! Он сам так захотел! Ты понял! Понял!
Скай зло смотрит на Аса. Тот тут же опускает глаза и ежится.
Ж е м ч у ж и н к а. Ладно, мне нужен револьвер. Моя очередь.
С к а й. Нет.
Ж е м ч у ж и н к а. Что?! Что значит «нет»?! Гони мне револьвер! Я…
Скай не дает ей договорить. Он бросает в нее револьвер. Жемчужинка уворачивается. Револьвер ударяется в спинку дивана и падает на пол. Жемчужинка его поднимает. И направляется к выходу.
С к а й. Ты что, серьезно хочешь завалить Ленина?
Ж е м ч у ж и н к а. А что бы ты сделал на моем месте, если бы тебя всю ночь…
С к а й. Я с тобой.
Ж е м ч у ж и н к а. Не надо. Я сама.
С к а й. Мне револьвер нужен будет. А с Лениным сама разбирайся. Это твои качели.
Жемчужинка усмехается и выходит из комнаты. Скай смотрит на Аса. Тот едва поднимает взгляд на Ская. Видит его злость и кивает покорно.
Скай делает несколько глотков виски из бутылки Джокера. Встает и поднимает Аса за шкирку.
С к а й. Пошли. Не кисни.
Скай и Ас уходят вслед за Жемчужинкой.
Жемчужинка быстрым шагом идет по пустынной аллее. Парк культуры уже закрыт для посетителей. Рядом с Жемчужинкой идет Скай. Чуть позади за ними семенит Ас. Идут какое-то время молча.
Жемчужинка останавливается и смотрит на колесо обозрения. Усмехается.
Ж е м ч у ж и н к а. Он там.
С к а й. Откуда ты знаешь?
Ж е м ч у ж и н к а. Он купил колесо. И каждый вечер тут один катается. Чучело.
Она направляется к колесу обозрения. Скай за ней. За ним Ас…
Ленин на колесе обозрения. Любуется ночной Москвой. В глазах щенячий восторг. На сиденье рядом с ним пакет с несколькими порциями шаурмы. Он поглощает их одну за другой, откусывая огромные куски. Запивает колой.
Колесо доходит до нижней точки, и тут Ленина кто-то окликает. Он оборачивается. Перед ним Жемчужинка с револьвером. Глаза в глаза. Жемчужинка нажимает на курок — выстрел почти в упор! И мимо! Потрясенный Ленин так и едет на новый круг, не сводя глаз с Жемчужинки.
Она потрясена выстрелом не меньше: она смогла, но она промахнулась!
Скай забирает у нее револьвер. Она яростно сопротивляется и орет. Бьется в истерике. Кричит, что должна убить Ленина. Но Скай не слушает ее и уходит. За ним тут же хвостиком плетется Ас. Жемчужинка бросается за ними.
Ленин напряжен, играет желваками. Теперь он уже другими глазами смотрит на ночной город — это враждебная среда, где за очарованием неона и небоскребов таится опасность. Колесо идет на спуск. Ленин нервничает. Ему дико страшно. Но Жемчужинки нет. Ленин осторожно сходит с колеса. Прислушивается. Делает несколько шагов, крадучись уходит прочь. Вскоре срывается на бег. Исчезает в темноте. Колесо поскрипывает и все вращается, вращается…
Орет заплаканный и насмерть перепуганный Тролль. Он стоит на коленях и жмурится, и ежится всякий раз, когда к его голове приставляют блестящий ствол револьвера.
Ас и сам плачет, но его рукой управляет Скай — злой и жестокий. Ская не узнать.
Скай держит руку Аса с револьвером и тычет им в голову покорному Троллю.
Жемчужинка стоит в сторонке и снимает все на камеру мобильника.
Т р о л л ь (как заведенный). Не убивайте, не убивайте, не убивайте, не убивайте, не убивайте, не убивайте…
С к а й (Асу). Стреляй! Стреляй!
А с. Не могу! Не могу!
Все словно с ума сошли. Каждый преследует свою цель, но она не совпадает с целью другого. Все, как загипнотизированные, повторяют одни и те же фразы, каждый свою. Нервы у всех на грани срыва. И тут Ас соображает.
А с. Я не буду его убивать! Не буду! Он ведь мне только руку порезал! Вот я…
С к а й. Что?! Что ты?! (Вдруг успокаивается и отпускает руку Аса. Отходит к Жемчужинке.) Отличная идея! Валяй! Не отстрелишь ему руку, я тебя сам завалю! (Китайцу.) И тебя!
Тролль продолжает покорно стоять на коленях, шепчет «не убивайте» и плачет.
Ас успокаивается, вытирает слезы, шмыгает носом, настраивается. Бросает взгляд на Ская. Тот понимает этот взгляд и орет китайцу.
С к а й. Вытяни руку! Ну!
Китаец воет и вытягивает руку вперед. Ас прижимает к его ладони револьвер. И Ас, и Тролль зажмуриваются. Выстрел! Тролль кричит от боли валится на землю и зажимает руку.
Истошно вопит. И вдруг раздается крик Жемчужинки.
Ж е м ч у ж и н к а. Скай!
Ас смотрит на Жемчужинку и не сразу видит, что Скай лежит на земле и зажимает живот руками. Пуля пробила ладонь Тролля и попала Скаю в живот!
Ас очень медленно идет к Скаю.
В опущенной руке револьвер.
Ас подходит к Жемчужинке, и они стоят над Скаем, который корчится в агонии.
В глазах Ская ужас, боль и отчаяние. Он пытается что-то сказать, но только хрипит, изо рта ползет кровавая пена. Он неотрывно смотрит в глаза Асу.
Скай корчится, агония усиливается.
Ас вдруг дико орет и убегает прочь.
Жемчужинка медленно поднимает руку с мобильником, как зомби, и начинает снимать агонию Ская. Тот смотрит прямо в объектив. Затем его взгляд устремляется в небо. И он затихает.
Жемчужинка выключает камеру мобильника и так же, как зомби, уходит…
Тролль встает и, сильно виляя, поскальзываясь в грязи, убегает в сторону общежития.
В сквере остается лежать Скай. Он пустыми, стеклянными глазами смотрит в небо.
Ас врывается в свою комнату. Падает в постель, зарывается лицом в подушку и лежит, затихнув. В руке все еще держит револьвер.
Ас не плачет. Не стонет, не кричит. Он в состоянии шока.
Он не слышит, как приходит его пьяный отец, как родители начинают скандалить, как отец избивает мать, как она кричит от боли…
Ас вдруг садится и смотрит перед собой. Но теперь это не взгляд тупого, забитого подростка. Это взгляд злого, решившегося на поступок мужчины.
Ас знает, что сделает в следующую секунду, и он полон решимости.
Очередной истошный крик матери выдергивает его из постели.
Ас взводит курок, вытягивает руку вперед, быстрым шагом выходит из своей комнаты и оказывается в гостиной.
Избитая мать лежит на полу, закрывшись руками. Над ней нависает отец. Он схватил ее за халат, который уже расползается по швам.
А с (дико орет). Не тронь ее!!!
Отец смотрит на Аса и не сразу замечает револьвер в его руке, а когда замечает, отпускает мать, выпрямляется и пьяно скалится, с вызовом глядя Асу в глаза. Затем по его лицу пробегает гримаса презрения и злости.
Рука Аса начинает мелко дрожать. Ас дрогнул. И отец это видит.
В глазах Аса появляются слезы и страх.
Отец бросается на Аса.
Ас орет от страха, и в мгновение его рука с револьвером сама собой оказывается у виска. Раздается выстрел, и отец хватает за грудки уже мертвого сына. Под тяжестью его веса оба валятся на пол.
Револьвер отлетает в сторону и крутится на полу…
Жемчужинка сидит в кабинете гинеколога. Врач что-то быстро пишет в карточке.
Жемчужинка рассматривает врача, ждет. Потом спрашивает.
Ж е м ч у ж и н к а. Что скажете?
В р а ч. Восемь недель.
Ж е м ч у ж и н к а. Я беременна?
В р а ч. Нет, я беременна. А ты так, в гости зашла. Что делать будем? Аборт?
Ж е м ч у ж и н к а. Не знаю. Это больно.
В р а ч. Не больнее, чем рожать.
Жемчужинка задумывается и смотрит в окно. Теперь врач изучает ее. Вздыхает.
В р а ч. Ну?
Ж е м ч у ж и н к а. А можно потом?
В р а ч. Нет. Или сейчас аборт. Или рожать.
Ж е м ч у ж и н к а. Тогда рожать.
В р а ч (удивленно). Почему?!
Ж е м ч у ж и н к а. Лучше потом рожать, чем сейчас аборт.
В р а ч (усмехаясь). Сколько тебе лет?
Ж е м ч у ж и н к а. Пятнадцать.
В р а ч (заглядывая в карточку). А родишь, будет шестнадцать.
Жемчужинка кивает и улыбается.
В р а ч (закрывая карточку). Ладно. Даю тебе неделю. Подумай.
Ж е м ч у ж и н к а. Я уже подумала.
В р а ч. Со своим парнем посоветуйся.
Ж е м ч у ж и н к а. С каким именно?
Улыбается. Уходит. Врач провожает ее презрительным и осуждающим взглядом.
Жемчужинка идет по парку — тому самому, где погиб Скай. На скамейках тут и там сидят мамаши с детьми.
Жемчужинка садится на свободную скамейку в сторонке и с интересом наблюдает за мамашами и детьми. Закуривает. Попивает колу из банки. Затем бросает окурок в сторону и подсаживается к одной из мамаш.
Ж е м ч у ж и н к а. Привет.
М а м а ш а. Привет.
Ж е м ч у ж и н к а. А много денег надо на ребенка?
М а м а ш а (косится, кивает). Немало.
Ж е м ч у ж и н к а. А сколько?
М а м а ш а (прикидывает в уме). Не знаю. Ну… в месяц тысяч двадцать — двадцать пять.
Ж е м ч у ж и н к а. Штука баксов, в общем.
М а м а ш а. Да. И до трех лет, считай, работать не сможешь.
Ж е м ч у ж и н к а. Это получается… (Достает мобильник, включает калькулятор и считает.) Тридцать шесть штук! Круто.
Мамаша неуверенно кивает. Жемчужинка чуть грустнеет и уходит.
Ленин едет по городу на своем роскошном «Ягуаре». Звонит мобильник.
Л е н и н. Аллё? Кто? А! Сучка нашлась! Ты еще жива, паскуда! Что? Запись? А что, ты ее в Нет не сбросила? А? Что? Это что, шантаж? Сколько-сколько?! Да ты, тварь, озверела совсем!
Жемчужинка, видимо, отключила связь. Ленин чертыхается, злится. Но через минуту сам набирает номер. Слушает. Ждет.
Л е н и н. Аллё. Не вешай трубку. Я… согласен. Где и когда? Нет. Дай пару дней. (Отключает мобильник, швыряет его на сиденье.) Сука! Сука! Сука!!!
Ленин бьет по панели, рулю, двери, потолку. Он в ярости.
Жемчужинка сидит в «Макдоналдсе», потягивает колу и наблюдает за входной дверью. Входит раздраженный Ленин. Он рыскает взглядом по залу. Жемчужинка поднимает руку и машет ему. Ленин что-то бурчит себе под нос и показывает ей набитый пачками денег бумажный пакет. Затем направляется к мужскому туалету и жестами приглашает Жемчужинку следовать за ним, что она и делает.
Жемчужинка входит в туалет. Она удивлена: Ленина нет. Исчез.
Вдруг распахивается дверь одной кабинки, и Ленин втягивает туда Жемчужинку. Прижимает к стенке и начинает что есть силы с ненавистью душить ее.
Жемчужинка не достает ногами до пола, тянется носочками, ищет опору и не находит. Она кряхтит. Пытается дотянуться ноготками до лица Ленина, но тот уворачивается. И душит ее. Она хрипит, он яростно рычит.
И вдруг! В ухо Ленину вонзается длинный дверной ключ. Ленин орет от боли и падает на пол. Ключ торчит из уха, а на конце болтается брелок в виде маленького смешного пупсика.
Жемчужинка кашляет, держится за унитаз.
Она приходит в себя, хватает пакет и выбегает из кабинки, но Ленин хватает ее за ногу. Она с криком падает на пол.
Ленин крепко держит Жемчужинку за ногу. У него из уха струйкой течет кровь.
Жемчужинке не вырваться, но Ленин вдруг теряет сознание. Она вскакивает и убегает…
Жемчужинка сидит в вагоне метро. Поезд выезжает на мост. Вагон залит солнечным светом.
Жемчужинка щурится и улыбается сама себе, своим мыслям, мечтам.
На коленях лежит пакет с деньгами. Она придерживает его рукой.
А другая рука вдруг опускается на живот и нежно гладит его.
]]>
Главный вопрос, связанный с искусством перформанса и его документацией, в том, как запечатлеть на фотографии нечто эфемерное.
]]>Алекс Кляйн. Я воспринимаю фотографию как неоднородное явление, отображающее разные пространства, хотя темы в современном фотоискусстве и пересекаются. Мне важно создавать мосты между отдельными секторами фотографического дискурса, и, думаю, организаторам выставки как раз удалось эти мосты выстроить. Не хочу углубляться в обсуждение различий между цифровой и аналоговой фотографией, мне кажется, в центре внимания сегодня не техника, а то, что находится в кадре — объективность изображения, контекст, в котором вы работаете и в который хотите ввести зрителя. На выставке мы видим очень много различных контекстов, множество аспектов истории фотографии, которые сегодня заново звучат и формулируются.
]]>
Том Эклс. В своих работах вы показываете отношения с вашими близкими, ставя их в контекст некоего общего подхода к современности. Это предельно субъективный взгляд на мир. Чем являются эти снимки для вас лично?
]]>Беатрикс Руф. Поговорим о ваших коллекциях изображений. Как вы начали создавать вещи такого типа?
]]>Ханс Ульрих Обрист. Расскажите о работе над своей первой серией фотографий «Невиновные».
]]>Симпозиум «Когда наступает сейчас», посвященный проблемам современной художественной фотографии, был приурочен к закрытию одноименной выставки, проходившей в центре современной культуры «Гараж» с ноября 2010 по февраль 2011 года. Выставка собрала вместе пятнадцать самых интересных современных художников, работающих в технике фотографии. Авторов, чьи работы вошли в экспозицию, отбирала команда из пяти важнейших представителей художественного мира. Среди них — именитые кураторы: содиректор выставок и программ, директор международных проектов Serpentine Gallery (Лондон) Ханс Ульрих Обрист, директор и куратор музея Kunsthalle (Цюрих) Беатрикс Руф, директор Центра кураторских исследований нью-йоркского Bard College Том Эклс, художники Лиам Гиллик (Нью-Йорк) и Филипп Паррено (Париж). Для обсуждения способов, благодаря которым фотография функционирует в контексте современного искусства, в Москву приехали художники и кураторы, работавшие над этим проектом.
]]>Беседу ведет и комментирует Дина Назарова
На одиннадцать дней в году Вроцлав охватывает фестивальная лихорадка. Появляющиеся на это время указатели ведут только на «Эру» (Международный кинофестиваль «Эра. Новые горизонты» — Era. Nowe Horyzonty), городские кинотеатры, опера, театр кукол, клубы и выставочные павильоны становятся на этот период площадками фестиваля, между которыми беспрерывно движется фестивальная публика. И каждый житель 650-тысячного Вроцлава в это время знает, что наступила пора главного артхаусного события Польши. Одновременно в конце июля во Вроцлав прибывает огромное количество киноманов и представителей прессы со всей страны.
]]>
«Самая ужасающая история об отвергаемом и ненормальном» увидела свет в 1932 году. Произнесенные с экрана слова одной из героинь о том, что «Господь любит всех своих детей», могли бы стать ключевым гуманистическим лейтмотивом картины и запомниться зрителям. Но запомнилась она другим. Женщина, бегущая с криком по проходу кинотеатра в Сан-Диего1, и обезумевшие поклонники, тридцать лет спустя кричавшие: «Ты одна из нас! Мы принимаем тебя!» — таковы были ассоциации с фильмом режиссера Тода Броунинга «Уроды» (Freaks).
]]>Мишель Осело — легендарное имя в анимационном мире. В отличие от многих талантливых собратьев по рискованному делу «одушевления», Осело давно вышел за пределы собственно анимационного «гетто». Его фильмы удостаиваются призов не только специализированных фестивалей, но и «Сезаров», каннских наград. Телевизионные показы его «серийных» работ собирают немыслимые рейтинги, а полнометражные картины (прежде всего «Кирику и Колдунья», сиквел «Кирику и дикие звери») в Европе взрывают бокс-офис.
]]>
Статус того или иного киномероприятия во многом определяется глубиной уважения к кинематографической культуре, к ее историческим достижениям. Именно поэтому первые строчки фестивальной иерархии по праву принадлежат смотрам, обращенным в далекое прошлое, будь то знаменитый итальянский фестиваль в Порденоне, целиком посвященный немому кино, или госфильмофондовский Фестиваль архивного кино в Белых столбах.
Фильм «Матери» македонского режиссера Милчо Манчевски, представленный в Панораме Берлинале, начинается с недоразумения, почти с анекдота. Комичный малый, сидя в кафе, с весенним блаженством на лице наблюдает за компанией девятилетних школьниц, которые, в свою очередь, обсуждают недавнее появление в городе маньяка-эксгибициониста. Идти в полицию вызываются лишь две девочки, и то, чтобы прогулять уроки. В конце концов в участок приводят зеваку из кафе, а за прогульщицами приходит мать одной из них. Пойман ли реальный перверт или проказницы просто оклеветали беднягу — останется неизвестным.
]]>