В «круглом столе», посвященном сегодняшней «большой постановке оттепели» в кино и в театре, на ТВ и в выставочном пространстве, приняли участие критики, писатели, искусствоведы: Юрий Богомолов, Дмитрий Быков, Нина Зархи, Алексей Медведев, Надежда Плунгян. Модератор — Елена Стишова.
]]>Оттепель – эпоха многосложная; ее невозможно осмыслить по лекалам, описывающим «советское». Она не умещается в рамки бинарных оппозиций, определяющих сегодня дискуссии о прошлом, как и не может быть сведена лишь к стилеобразующим элементам. Оттепель уникальна в своей попытке перезагрузить социализм, вернувшись к «ленинским истокам», она устремлена и в прошлое и в будущее одновременно. Несмотря на все своеобразие, она оказалась во многом созвучна процессам на Западе с их студенческими бунтами и сексуальными революциями. Одним из ключевых понятий, вокруг которого выстраивается оттепельный код, является телесность.
]]>Эдуард Печенев и Олег Олешко – суворовцы, однокашники Геннадия Шпаликова. Беседу ведет Павел Финн.
]]>На кинофестивале в Канне показали отреставрированную версию «Непрощенного» Клинта Иствуда. К показу приурочили мастер-класс восьмидесятисемилетнего классика. Ведущий — критик LA Times Кеннет Туран.
]]>Вот полагал, знаю уже про все сценарии Шпаликова. А тут — неожиданность...
Первого ноября семьдесят четвертого — в дождь — мы все — очень много тогда нас было — потрясенно похоронили его на Ваганьковском кладбище. Там у него место оказалось — рядом с любимой бабушкой, которая когда-то вязала ему теплые носки.
С того дня каждое первое ноября — почти без пропусков — приходим на его могилу — положить цветы, постоять молча, посмотреть с печалью на его родное лицо в овале медальона — на надгробье.
]]>С декабря 2016-го по апрель 2017-го в Музее Москвы (Провиантские склады) проходила выставка «Московская оттепель: 1953–1968». Она была приурочена к 50-летию ХХ съезда КПСС и посвящена культурным и социальным преобразованиям, проявившимся в десятилетие после ХХ съезда, которые были заметны прежде всего в культурном контексте столицы на различных общественных площадках.
]]>Рецензия на выставки «Оттепель» в Новой Третьяковке и «Московская оттепель: 1953–1968» в Музее Москвы.
]]>Автор предупреждает читателей, что статья является тотальным спойлером.
Последний фильм великого иранца Аббаса Киаростами «24 кадра», премьера которого была приурочена к дню празднования семидесятилетнего юбилея Каннского кинофестиваля (фильм показали вне конкурса 23 мая), создавался долго. Он словно рос как некое геологическое образование. И даже после смерти автора год назад (4 июля 2016 года) этот рост не прекратился.
]]>Беседу ведет Сэм Клебанов.
]]>1967 год. Годар снял «Китаянку», женился на актрисе и студентке философского факультета Сорбонны Анн Вяземски, предсказал май 1968-го, услышал музыку революции, но в такт не попал. Отвергнутый газетой «Комба», китайцами и активистами, он стоически сносит удары судьбы (вкупе с разбитыми очками), «потому что такова жизнь на борту «Грозного» – кодовая фраза любовников из радиорепортажа о французской атомной подлодке «Редутабль». Заклейменный как незрелый буржуа, он совершит революцию в масштабе собственной личности.
]]>Феномен Йоргоса Лантимоса интригует. Это первый кинематографист после Тео Ангелопулоса родом из Греции, сделавший солидное международное имя. Он – лидер новой радикальной волны, существование которой подтверждается общими структурными и стилистическими чертами, объединившими фильмы нескольких сравнительно молодых греческих режиссеров. И он же – единственный представитель этой волны, который сумел вырваться и полноценно прописаться в большом международном (то есть англоязычном) звездном кино.
]]>Михаэль Ханеке, дважды каннский триумфатор, мог стать единственным в режиссерском мире обладателем трех «Золотых пальмовых ветвей». Этого не случилось, его новый фильм на сей раз вообще не получил никаких наград, однако без «Хэппи энда» была бы совсем не полной картина 70-го Каннского фестиваля. Его ключевой темой, запечатленной и в «Квадрате» Рубена Эстлунда, и в «Нелюбви» Андрея Звягинцева, и в «Убийстве священного оленя» Йоргоса Лантимоса, стал эгоизм общества потребления, чреватый насилием, трансгрессией и сломом личности.
]]>Музыкальные вставки – фирменный прием Константина Богомолова, и дело не только в том, что они задают спектаклю ритм. Важно, кто именно и что поет. В его новой работе «Дракон» по Евгению Шварцу песню «Оттепель» из одноименного сериала Валерия Тодоровского исполняет главный герой. Собственно дракон. В остроумии режиссеру не откажешь. Но зачем эта сцена нужна и при чем тут оттепель?
]]>Когда смотришь «Время первых», да и любой фильм о тех событиях, не важно – «Бумажный солдат» это или «Укрощение огня» (вот в этом-то вопросе эстетические нюансы точно не важны), – то не можешь отделаться от ощущения, насколько велик разрыв между самим событием – полетом – и его бэкграундом. Этот разрыв так колоссален, что его невозможно примерить на себя, на современность, даже на сегодняшние космические полеты. Имея в виду то, что их технология в известной степени отработана.
«Время первых»
Авторы сценария Юрий Коротков, Сергей Калужанов, Ирина Пивоварова, Дмитрий Пинчуков, Олег Погодин
Режиссер Дмитрий Киселев
Оператор Владимир Башта
Художник Ангелина Терехова
Композитор Юрий Потеенко
В ролях: Евгений Миронов, Константин Хабенский, Владимир Ильин, Анатолий Котенёв, Александра Урсуляк, Елена Панова, Александр Новин, Марта Тимофеева, Геннадий Смирнов, Юрий Нифонтов, Юрий Ицков и другие
«Базелевс Продакшн», CGF, «Третий Рим»
Россия
2017
Я не специалист, но, вероятно, пилотируемый «Союз МС-04», полетевший в космос 20 апреля с.г., не слишком отличается от «Союза МС-05», старт которого назначен на 28 июля с.г.; согласно всезнающей Википедии (пресса-то давно перестала отслеживать полеты в космос) это 137-й и 138-й экземпляры «Союзов»; но все давно уже не так, как на том недолгом отрезке, который справедливо назван временем первых…
...Попутно вспомнилось, как в 2010-м в подмосковных Липках, выступая перед молодыми писателями и критиками, щеголеватый Алексей Леонов высказался если не с претензией, то с некоей обидой. Он явно гордился тем, что опекает молодых космонавтов на правах живой легенды и, если угодно, символа, и полагал, что критики, писатели, журналисты – это все примерно один круг. Поэтому и сказал: в отряде космонавтов сейчас есть ребята вашего возраста, у которых еще ни разу (!) не брали интервью. Что означало – вот до какой степени профессия мечты опустилась в сферу будничного...
Под колоссальным разрывом между событием и бэкграундом я имею в виду, с одной стороны, сам полет – иногда несколько витков, несколько часов (а молодость, витальность и даже некоторая бесшабашность космонавтов хотя бы на фоне остальных участников процесса тоже играли на символическое «облегчение» этого процесса); с другой стороны, годы напряженнейшей подготовки. Несопоставимые, в чем их ни меряй – хоть в инфарктах и инсультах переутомленных творцов побед: не случайно Королёв в исполнении Владимира Ильина, как за сорок лет до него Королёв в исполнении Кирилла Лаврова, то и дело хватается за сердце (хотя Королёв настоящий умер без этой внешней предначертанности – от врачебной ошибки). Если же считать в деньгах, то можно только вспомнить байку (или не байку), как какой-то генерал, приставленный к космической программе, после очередного неудачного пуска не выдержал и решился высказать Королёву: нельзя ли готовиться тщательней, вы в курсе, что вы городами стреляете?.. Якобы один старт стоил СССР как строительство одного небольшого города.
Сейчас принято думать, что СССР в таких вопросах денег не считал, но достаточно почитать дневники и мемуары участников процесса, чтобы понять (пусть и между строк), что даже для СССР это был неподъемный груз – и бюджет смог протянуть в таком режиме только пять-шесть лет. То самое «время первых». В фильме Дмитрия Киселева показан как бы его закат. Настоящий закат мы вряд ли в скором времени увидим в кинотеатрах: потрясающей силы сцены из дневника генерала Каманина[1], когда удрученные космонавты едут смотреть закрытую телетрансляцию высадки американцев на Луну. Или вот они едут и смотрят из окна автобуса на эту Луну еще за полгода или год до высадки американцев, потому что все уже, в принципе, известно и гонка окончена.
«Время первых»
У фильма «Время первых» тоже непростые отношения со своим бэкграундом. Это тоже как бы на удивление безоблачные и в общем вполне удавшиеся «несколько часов» (по заведенной кем-то традиции, у нас не бывает «большого кино» короче двух часов, как будто масштабность зрелища прямо связана с хронометражем) – на фоне долгой, сложной и уж совсем не безоблачной подготовки. Конкретно в случае «Времени первых» это сразу две неприятные истории: замена режиссера продюсером и неуклюжая попытка Минкульта создать отечественному блокбастеру преференции в прокате.
Последняя освещалась довольно подробно, да и рассказывать тут особо нечего. На фоне бесконечной жвачки (обычно где-нибудь в кулуарах Госдумы) на тему того, что «мы должны обеспечить 20 (30, 50?) процентов проката для отечественного кино», Минкульт решил действовать кавалерийским наскоком, в ручном режиме, но главное – в принципе действовать. Ведомство настоятельно попросило прокатчиков подвинуть ради отечественных космонавтов забугорный (и очевидно рутинный, не предполагающий каких-либо открытий) «Форсаж-8». В ответ прокат аккуратненько подставил министра Мединского, слив его письма, втянув в какие-то споры и, главное, замылив саму просьбу.
Смена режиссера – гораздо более туманная история, несмотря на все соответствие законам жанра (для Голливуда подобное – норма жизни). Конечно, легче всего увидеть ситуацию в матрице: «Человек рынка (Тимур Бекмамбетов) выгнал со съемок художника (Юрий Быков), заменил на ремесленника (Дмитрий Киселев), потому что ему понадобился чисто коммерческий продукт, а не какое-то там искусство». Кто такой Дмитрий Киселев, киносообщество вспомнило с трудом: за давностью лет принято было считать, что «Черную молнию» снял сам Бекмамбетов, а многочисленные «Ёлки» вообще воспринимались как сугубо безличный коллективный продукт. На самом деле в этом уравнении слишком много неизвестных.
Что успел снять Юрий Быков? В разных источниках говорится и о двух третях материала, и о «всех сценах на Земле», что в пространстве «Времени первых» не одно и то же, не говоря уже о том, что и «сцены на Земле» распадаются на две неравные, в том числе и качественно, части: до и после полета. Какую роль сыграл в замене режиссера второй продюсер – Евгений Миронов? Очевидно, что именно его мнение должно было иметь важное, если не решающее, значение. Наверное, если исполнитель главной роли, будучи и продюсером, и в какой-то степени инициатором проекта (и очевидно влиятельным медийным лицом), как минимум не возражает против такой замены, это тоже о чем-то говорит?.. И молчание со всех сторон: сам Юрий Быков прокомментировал ситуацию скупо и расплывчато. Из его интервью «Труду» известно, что ему предложили оставить фамилию в титрах и он не отказался, но предпочел сначала увидеть готовый фильм. Фамилия так и не появилась. Почему? Снова отсутствие комментариев.
Казалось бы, история «Времени первых» эталонна, чтобы продолжить разговор на тему «Чем жертвует художник, продаваясь в чисто коммерческий проект». Тема из разряда вечных, в российском кино повод для дискуссий в таком русле дал недавно Николай Хомерики, снявший «Ледокол»[2], между прочим, очень похожий на «Время первых» типологически: проблемная изнанка большой советской победы, которая на самом деле никакой проблемной изнанкой не является, а только утверждает тот же соцреалистический результат; «проблемность» – в качестве обманки и приманки. Но как раз «Время первых» озадачит исследователя этой темы, да и любого, кто решит вникнуть в детали, распределяя маски непонятого художника и ремесленника-конформиста. Если верить публикациям о разной природе «земных» и «космических» сцен, мы столкнемся с необходимостью говорить о разном качестве этих сцен и сразу потерпим фиаско. Предполагается, что в «земных», приписываемых Быкову, мы должны увидеть потенциал «другого кино». Но на самом деле треть экранного времени «до полета» – это как раз средоточение клише и самая слабая часть. За исключением, может быть, единственного яркого эпизода: проводы космонавтов семьями. Уже все критики оттоптались, что тщательно причесанные, накрашенные, зажатые и будто проглотившие кочергу жены получились «предметами мебели» и «иллюстрациями из советского журнала по домоводству». Но в том-то и дело, что их снимает кинохроника; что все эти «проводы» – неловкая, непривычная еще им постановка от начала и до конца; эти несчастные женщины, теснимые хроникерами и как бы чужие в собственных залакированных домах, и слова вымолвить не вправе, хотя одна из них накануне увидела вещий сон и еле сдерживает слезы.
Эпизод от силы минуты на две, прекрасно рваный, удачно (что вообще редкость) играющий с эффектом сепии. Он теряется на фоне многочисленных и затянутых эпизодов другого качества. Будущий космонавт Леонов (Евгений Миронов) у мольберта. Это увлечение Леонова известно, но важность его позы, напыщенность разговоров об искусстве карикатурны. Пафос эпизода с яблоком. Пафос самого конфликта «молодого горячего» Леонова и «умудренного, прошедшего войну» Беляева (Константин Хабенский), который разворачивается топорно, и это только подчеркивается тем, с каким облегчением герои отказываются от этих навязанных им амплуа, оказавшись в кабине «Восхода». И, кстати, тем, что сами по себе Миронов и Хабенский не создают такого «поколенческого» контраста. История с больницей, с турниками да блинами (от штанги) почти дословно повторяет что-то подобное из «Легенды № 17»; история со светлячками и «где ночует птичка» неловко повторяет все сразу... Если это действительно снял Юрий Быков, а сцены в космосе – Дмитрий Киселев, то я не уверен, что теория о «художнике и ремесленнике» не разваливается. Или не превращается в тему «Метаморфозы художника в роли ремесленника», когда продюсер на самом деле ни при чем. Справедливости ради: сцены в космосе, может быть, меньше уязвимы для критики в силу некоторой «дистиллированности». В кабине корабля стерильный воздух, а действия космонавтов расписаны по минутам. Так и в кино: документальная точность, четкость, сжатость фабулы диктует все, вплоть до мельчайших художественных решений, и не оставляет пространства для фальши и ошибок.
Возвращаюсь к теме бэкграунда. Частной историей «Времени первых» она не исчерпывается. Фильм Быкова – Киселева попадает в турбулентность проблемной традиции; тогда здесь уместно назвать в ряду создателей и Евгения Миронова – как актера, в прошлом десятилетии сыгравшего главную роль в картине «Космос как предчувствие» Алексея Учителя. Отечественный кинематограф породил две принципиально разные традиции в космической теме; назвать их «парадной» и «непарадной», сравнив с чем-то подобным в кино о Великой Отечественной войне, было бы не совсем точно. По крайней мере, «парадная» парадоксально не состоялась, хотя для этого – казалось бы! – были все условия, а «непарадная» пресеклась не только из-за смены идеологии, но, может быть, и потому, что в чем-то оторвалась от реальной атмосферы «времени первых».
С советским кино о космосе в 60-е все должно было сложиться так же, как с советским кино о войне и Победе в 40-е. По крайней мере, начиналось все с не слишком сложных костюмированных агиток с большим креном в фантастику (а почему бы не назвать фантастикой и добрую половину изобретений Чиаурели в «Падении Берлина»?). Кстати, что-то из этого ряда, с первооткрывателями далеких звезд в серебристых шлемах, что-то давно забытое, уже не узнаваемое и явно снятое году в 59-м, смотрит во «Времени первых» Брежнев, по-барски принимая Королёва в кинозале. Советских фильмов об успехах в космосе должно быть много, выгодная и популярная тема должна была шириться и усложняться, чтобы прийти от агиток к своему «Чистому небу». Но что-то сразу пошло не так. Записные книжки журналиста и писателя Ярослава Голованова[3] дают понять что.
Голованов описывает ситуацию, как в середине 60-х, по горячим следам первых космических побед, готовился фильм по его сценарию («Кузнецы грома»); как сценарий читал и правил Королёв; по деталям видно, как зарождалась, делилась и усложнялась эта форма жизни – кино о космосе. (Сценарии первых фильмов о войне тоже правили Сталин и маршалы, и все это поначалу выходило из ведомств – чтобы постепенно отдаляться от них и наполняться живой кровью.) Королёв вносит последние правки, ложится на плановую операцию и умирает. «Кузнецы грома» похоронены. Почему? Да, это не рационально, но ситуация и настроение в космонавтике поменялись так стремительно, что «большое кино» на эту тему (полагаю, не только головановское) остановилось, так и не запустившись.
Описывая обстановку, в которой готовился первый выход человека в открытый космос, создатели «Времени первых» отчасти приоткрывают завесу над тем, как захлебывалось наше лидерство в космической гонке. Почти захлебнулось: экипаж чуть не погиб, потому что из-за переноса проекта с 1967-го на 1965-й в космос полетел «сырой» корабль. Но это были цветочки. Спустя два года при таких же обстоятельствах, на «сыром» «Союзе», погиб Владимир Комаров. Все пошло прахом (включая проект корабля, который станет «рабочей лошадкой» космоса на полвека – см. сегодняшние экземпляры № 137 и 138). Пилотируемые полеты пришлось вообще надолго отменить. Лунная гонка к тому моменту была уже фактически проиграна, сверхтяжелая «межпланетная» ракета Н1, последнее детище покойного Королёва, так и не улетела далеко, но прожгла гигантскую дыру в бюджетах. Космическая программа вошла в пятилетку неудач, упадка и депрессии, зловещим апофеозом которой стала нелепая гибель Гагарина.
Непосредственно в дни первых больших побед кинотрадицию заложить не успели; следом – обстановка не располагала к этому; только в 70-х СССР выпустил большой, дорогостоящий и парадный проект на заданную тему. «Укрощение огня» Даниила Храбровицкого во «Времени первых» цитируют постоянно, по большей части почтительно; впрочем, видно, что Владимир Ильин находится с Главным конструктором Кирилла Лаврова в полемике. Он играет человека принципиально иного темперамента, склада, даже, пожалуй, взглядов. (В картине 1972 года тема ареста и шарашки, разумеется, замалчивалась, но это не выглядит так странно, как проповедь ильинского Королёва-2017 о необходимости сдерживать народ в кандалах.) И если Королёв–Лавров был слишком холериком, до карикатурности, то Королёв–Ильин, пожалуй, перебарщивает с флегматичностью.
«Время первых»
Дальше – всё: «парадная» космическая традиция в отечественном кино прерывается едва ли не до тех пор, когда на экраны выходит такой странный фильм, как «Гагарин. Первый в космосе» (2013, режиссер Павел Пархоменко, бюджет 7 миллионов долларов, сборы 1,1 миллиона долларов). В XXI веке Россия спешно заполняет нишу, зиявшую десятилетия: уже известно, что осенью на экраны выйдет «Салют-7» Клима Шипенко, по бюджету соизмеримый с «Временем первых». Сюжет тоже в чем-то похож (и тоже основан на реальных событиях, правда, 80-х годов): экипаж летит спасать «замерзшую» на орбите станцию, не представляя, с каким риском придется столкнуться, но выхода нет, потому что обесточенный «Салют» вот-вот упадет на головы какому-нибудь Парижу или Нью-Йорку. Интересно, что «разводила» большие космические премьеры во времени специальная комиссия Минкульта, а, по информации газеты «Ведомости», мирил продюсеров-конкурентов лично Сергей Кириенко: вот каково политическое значение темы.
«Непарадная» кинотрадиция тоже появилась не сразу – по крайней мере, оформилась не в 90-х, а позже. Вершиной этой традиции можно назвать «Бумажного солдата» Алексея Германа-младшего. Появившийся в 2008-м, этот фильм, может, и трудно представить выходящим на экраны десять лет спустя. Всем памятен диалог министра культуры с Александром Миндадзе: «А нельзя ли, чтобы это происходило не накануне войны и не на военном заводе?»[4] Пожелание в духе «А нельзя ли, чтобы космонавт не сгорал в барокамере?» сегодня тоже вполне могло бы прозвучать. Появись «Бумажный солдат» сегодня, его бы, пожалуй, заклеймили почище «Левиафана» ввиду того самого политического значения темы, тем более что бесприютные пейзажи-пустыри-бараки у Германа еще мрачнее, чем у Звягинцева.
Но, полагаю, дело здесь не только в цензуре. Традиция «непарадного» («антипарадного»?) кино о космосе могла прерваться еще и потому, что в большей степени отвечала на вопросы, которые мы готовы и хотим задавать себе сегодня (это длящееся «сегодня»). Или: эти вопросы решалась задавать себе оттепельная творческая и научная интеллигенция еще там и тогда. Мучительно искала ответы, что воплощалось в застольных спорах «Июльского дождя», диалогах героя с погибшим отцом в «Заставе Ильича». Космонавты увидены в этом контексте как люди, которым не положено задавать вопросы. Это офицеры, солдаты Родины, с большим или меньшим успехом подавляющие себя. Они могут быть на грани срыва, как германовский Гагарин, бьющийся в истерике после трагедии в барокамере за считаные дни до своего исторического старта. Они могут дисциплинированно не замечать остовов лагерей, разбросанных вокруг Байконура (кажется, этим «ощущением вчерашних лагерей» пропитан не только «Бумажный солдат», но и «Космос как предчувствие»).
Определенная аберрация зрения 90-х подсветила схожим образом и многие документальные свидетельства. Вот Гагарин, ведущий какой-то чрезвычайно важный комсомольский концерт, мучается, мнется, но не пускает на сцену опального Евтушенко – потому что ему только что, за кулисами, приказал так какой-то генерал – не генерал, черт знает кто – ему! – легенде человечества! Легенда не посмела ослушаться человека без лица и имени. (Вспоминал обиженный Евтушенко.) Вот Герман Титов, на волне славы введенный в комиссию по Ленинским премиям, встает и выступает против «Одного дня Ивана Денисовича» – и тем ставит крест на премиальных перспективах книги (очередная экзотическая хрущевская затея) и, может, даже на идеях Солженицына как-то реформировать советские элиты без жесткой конфронтации. Титов, согласно архивным публикациям 90-х годов, выступает в духе: для нас, советской молодежи, все эти репрессии – позавчерашний день. Ясно дело: тоже приказали, надавили, использовали.
Или нет? А что, если двадцативосьмилетний Титов, пусть и выступив, может быть, неаккуратно, был искренен в своем «социальном оптимизме» и был действительно устремлен в завтрашний день, как он это понимал, исполнен телячьей радости бытия и здорового эгоизма молодого человека? А что, если они действительно не видели всех этих остовов лагерей? А что, если при всей эстетической и философской несоизмеримости создатели условного «Бумажного солдата» меньше «попали в настроение», угадали настроение – не эпохи, а ЦУПа эпохи, – чем создатели условного «Укрощения огня»?.. И потому традиция «Укрощения огня» оказалась более живучей?
При этом мировосприятие традиции «Бумажного солдата» во «Времени первых» остаточно тоже присутствует, что выражается не только в воспоминаниях героя Евгения Миронова о том, как раскулачивали его семью. Свинцовый оскал эпохи то и дело встает где-нибудь на втором-третьем плане. Генерал Каманин (Анатолий Котенёв) транслирует людоедские слова со свинцовым немигающим взглядом. Он то и дело предлагает Королёву–Ильину умертвить космических героев во имя Родины: то отстрелить отсек с застрявшим там Леоновым, то оставить экипаж умирать на орбите, лишь бы «Восход» не приземлился где-нибудь в Европе или «тем более в Китае», из-за чего в руки врагов попадут секретные разработки.
«Время первых»
Каждому, кто читал каманинские дневники, понятно, что ничего подобного не было и быть не могло. А создатели фильма, вероятно, читали, раз делают главными героями в многочисленном окружении Королёва именно Каманина и двигателиста Чертока – автора второго подробного документального свидетельства[5] (для истории космонавтики это как канонические Евангелия на фоне моря апокрифов, и их всего два). Когда возникла нештатная ситуация, никто не предлагал отстрелить отсек с космонавтом: этого требовала только инструкция, на которую все и сразу махнули рукой. Что касается идеи «оставить на орбите, лишь бы не попали к китайцам», то непонятно, откуда вообще взялась эта дикость: о таком людоедстве не заикнулся бы никто в королёвском окружении.
Чтобы понять, какими были реальные отношения внутри этого коллектива, этого ЦУПа эпохи (пусть и отгороженного от остальной эпохи – с ее рефлексией), достаточно вспомнить историю о каком-то шифре, ключе систем «Востока-1», который Гагарин не имел права знать: Земля должна была огородить себя от сюрпризов, в том числе и человеческого фактора. Так в итоге Гагарину этот шифр нашептали независимо друг от друга все во главе с самим Королёвым.
Пожалуй, это действительно были простые, душевные и открытые люди. И кажется, что фильм «Время первых», вроде бы пытаясь заявить именно это, иногда грозит перехитрить самого себя, тщательно массируя на заднем плане традицию проблемного кино о космосе. Но и не более того. Вопрос о том, получился ли фильм (и удачен ли он), задавать бессмысленно: это то же самое, что спрашивать, удачна ли была миссия «Восхода-2», у которого все, что могло, сломалось, отказало, да и сел он не туда. Но ведь сел же.
[1] Каманин Николай. Скрытый космос. В 2-х т. М., «Космоскоп» («РТСофт»), 2013.
[2] См., в частности: Стишова Елена. Box-office как идеология. – «Искусство кино», 2016, № 9.
[3] Голованов Ярослав. Заметки вашего современника. В 3-х т. (1953–2000). М., «Доброе слово», 2001.
[4] Цит. по: Мединский Владимир. «Без идеологии человек становится животным». Беседовала Елена Ямпольская. – «Культура», 4 сентября 2013 года.
[5] Черток Б. Ракеты и люди. В 3-х т. М., «РТСофт», 2013–2016.
]]>Лет с пяти наш младший сын повадился реагировать на любую мелкую обиду одной репликой: «Я для вас никто, я для вас пустое место!» Искренняя горечь или детская спекуляция – какая разница? Формула действует безотказно, вызывая жалость, нежность, ответную обиду: «Да мы на тебя всю жизнь положили». Типовая, совершенно будничная ситуация. Как и первая ссора Бориса и Жени, героев «Нелюбви», которые встречаются дома вечером после работы. Мы уже знаем, что они разводятся и продают квартиру, только не решили, как поступить с ребенком, двенадцатилетним Алешей.
]]>